КОНУНГ

– Ну разве Рюрик не безумен? Когда Кьятви и Бранд пришли упрашивать его править над ними, отказался, посчитав себя недостойным рабом. Теперь же, когда самые последние воины разбежались и даже Альдвис увел своих отщепенцев, по которым, честно сказать, плакал топор Харальдова палача, — вон куда вскарабкался вслед за Эйольвом. И ведет себя победителем. По всему видно — он решил оскорбить Одина и Тора! Разве можно сделать такое в здравом рассудке? Скажу больше — если бы я не дал клятву его отцу Олафу — ни за что бы с ним не остался на такой позор.

Во дворе ожидали бьеоркского ярла последние воины из норвегов, те, которые были еще в дружине Удачливого. Выступил вперед старый Магнус и вот что от имени всех объявил:

– Харальд прислал к нам человека сказать, что сохранит жизнь последним из дружины Олафа в случае, если покинем тебя и перейдем к нему на службу. Знай также, что некоторые из окружения Харальда советовали нам отнять от плеч твою голову и поднести ее Косматому, но Харальд не согласился. И велел передать, что ждет тебя у выхода из Бьеорк–фьорда. Памятуя прежние твои подвиги, желает он подарить тебе возможность уйти из Мидгарда в битве, как полагается воину и победителю мертвеца. И еще скажем: после того, как ты отвернулся от нас и оскорбил богов, поднявшись на Бьеорк–гору, мы не считаем тебя больше своим господином, ибо человек умный и знающий свое место такое не замыслил бы.

Рюрик сказал:

– Не желаете быть со мною — ступайте к Харальду!

И повернулся к тем бондам, которые тоже пришли во двор. Бонды молчали и глаза отводили, ибо конунг обещал помиловать тех, кто отвернется от Рюрика и присягнет ему, Харальду, как правителю всех норвегов. Почти вся земля при этом должна была отойти к Харальдовым лендрманнам, но решившие остаться хозяева сразу же согласились. Правда, о прежней свободе теперь могли они только мечтать, но своя голова ближе к телу.

Когда ярл узнал о решении бондов, он сказал:

– Нет уже Бьеорк–горы. Дурачок оказался посмелее многих храбрецов и всех освободил. Но, вижу, страх по–прежнему правит людьми фьордов. Неужели бонды готовы надеть новую цепь?

Как всегда, его слова оказались непонятны. Бьярни Тоскун, хозяин хутора Волчья Впадина, заметил тем, кто стоял рядом с ним:

– Молчун так повел дело, что сделался настоящим голодранцем, и на его веслах сидят русы. Против себя настроил он и Одина, и Тора. Любой здравомыслящий викинг, от него теперь шарахается, как от чумного: он ведь все, что копили его дед и отец, потерял из–за своей блажи. Дорога ложка к обеду, снявши волосы по голове не плачут! Наш ярл поначалу так постарался, что Косматый захватил всю Норвегию, — а теперь невесть кем себя мнит, оставшись с одной плошкой. Хорош же он — нищий, которому ничего больше не остается, как отсиживаться в норе, чтобы из его черепа не сделали посудину. Будет он вождем если только ладожским разбойникам — да и то, думаю, ненадолго!

Бьярни добавил:

— Вот какова судьба того, кто мог бы не хуже Олафа собрать под собой норвегов.

Бонды с ним согласились и жалели только, что раньше не начали переговоров с Косматым, подобно людям Кара Толстого, которых Харальд подкупил значительным количеством серебра. Тогда еще можно было поторговаться, а сейчас сын Хальвдана распоряжался ими, как своей собственностью, и хорошо еще, что в живых обещал оставить.

Рюрик же больше не медлил и приказал выйти из дома своей жене Эфанде с сыном Ингваром. Зажжены были факелы и пучки сухого хвороста — но вот Отмонд никак не хотел вылезать из Рюрикова дома; забившись в угол, твердил о гневе богов, о том, что не спустят они людям такую обиду, — всех теперь ждет возмездие. Он уже напился своего напитка, лаял, и выл, и требовал, чтобы никто не посмел и прикоснуться к нему, иначе боги испепелят любого осмелившегося. Да только русы тому не поверили, даром что были отпетые головушки. Они схватили колдуна за руки за ноги и выволокли во двор. Рюрик сам кинул горящий хворост в дом отца и деда, и тот дом так здорово загорелся, что те, кто был тогда во дворе, удивились: никогда еще не видывали они, чтобы пламя мгновенно охватывало такой большой двор. О том пожаре на Рюриковом дворе потом долго говорили. Действительно, сделался большой огонь, и пламя перекинулось от Рюрикова жилища на дома тех, кто уходил с ним.

После того как на месте жилища ничего не осталось, Рюрик насыпал горсть еще горячего пепла в короб и вместе с женой и сыном взошел на Большую Птицу. Немногие за ним подались. Даже работники Рюрика не последовали за бывшим своим господином Один юноша по имени Олейг решил отправиться на корабль. Те, кто оставался, его отговаривали:

— Уж не собираешься ли ты пускать пузыри вместе с нашим незадачливым ярлом? Не глупи. Если даже Рюрик и осыпет тебя напоследок милостями и объявит своим преемником, ясное дело — не доживешь ты до завтрашнего утра!

Этот сумасшедший Олейг ответил:

– Лучше быть преемником Молчуна до того, как Харальд поднимет свой меч, чем долгую жизнь таскать на себе клеймо раба.

Когда ударили весла и вспенили воду фьорда, Рюрик в последний раз оглянулся и подтвердил:

– Нет больше Бьеорк–горы!

Отдающие себя на милость Харальду только руками развели.

Гендальфа–скальда провожали безутешные женщины — много их на этот раз собралось. Те, у кого рядом были мужья, вздыхали по нему украдкой, а свободные не скрывали слез.

Гендальф, посмотрев на слетевшихся чаек, с грустью сказал:

– Недолго нам осталось попирать Мидгард. По всему видно, Один уже послал за нами.

Чайки между тем кружили над кораблем. Воскликнул Гендальф:

– Одно не пойму, отчего так радостен тот, у кого отобрали людей и землю и которому остается теперь только погибнуть? А ведь все могло по–другому сложиться.

Он сжимал рукоять меча и готовился умереть.

Со своей стороны Стари Большая Ладонь сказал Визарду, показывая на гребцов:

– Хорошо еще, этим отщепенцам некуда деваться! По крайней мере, натешимся вдоволь напоследок над собаками Косматого и не одного его удальца заберем с собой!

Вздохнул на эти слова Визард, который не менее, чем Стари, ненавидел ладожских русов:

– Выбора–то и у нас нет. Если и поверить в невозможное — что к вечеру останемся живы, — будь уверен, проклятые русы с Аскольдом и Диром рано или поздно к нам подступят да и схватят за горло. Можешь не сомневаться!

Стари сказал:

– В одном не сомневаюсь — вечером Один уже прочтет нам свои висы.

Тем временем Харальд покрыл парусами все море за Бьеорк–фьордом. Братья Эфанды — Стюр и Лофт — вместе со своим отцом Вирге находились на корабле Косматого. Харальд дал им слово, что ни один волос не упадет с головы строптивой Эфанды и с головы ее малолетнего сына, пусть даже он и является отпрыском проклятого рода Сигурда. Тиар, уже назначенный властителем Бьеорк–фьорда, впереди всех качался на своем Дельфине.

Завидев корабль Рюрика, многие гребцы на драконах Харальда встали, бросив весла.

Даже бывалые воины не смогли сдержать тревоги, когда показалась Птица, — все они вспоминали Рунга как великого на все времена строителя. Между тем Рюрик Молчун, поглядев на бесчисленное множество врагов, преграждавших ему путь, спокойно повторил Гендальфу то, что некогда сказал Корабельщику:

– Много у Харальда воинов! Но что держит сын Хальвдана в повиновении такой силой? Всего лишь несколько фьордов. И всегда будет вынужден убивать своих врагов, которые не переведутся.

Люди Рюрика смотрели на него, и всем им было видно, что он невозмутим и весел, как будто и не битва надвигается. Даже русы с удивлением покачивали головами. Все уверились: Рюрик, сын Олафа, храбрец из храбрецов, ибо только такой викинг и воин, как он, мог вести себя так, словно волки Харальда не собирались вот–вот на него наброситься. Аскольд воскликнул, обращаясь к своим людям: