Конвейер

— Батюшки-светы, гусь!

Она вытащила из духовки коричневого гуся, выложила его на большое, в цветах, фарфоровое блюдо. Муж в это время покрыл стол скатертью, поставил шампанское, бокалы и тарелочки. Недалеко от стола на подоконнике на другом блюде лежал замечательной красоты торт. Лиля вздохнула: гусь был сложным испытанием. Если его даже едят руками, то это тоже надо уметь. Шурик с выстрелом открыл бутылку, часть шампанского пролилась на скатерть.

Всеволод Михайлович прижал ладонь к сердцу: то ли испугался, то ли укорял сына за пролитое вино. Но оказалось, что это он собрался произнести тост.

— Людям свойственно думать, — отец Шурика поднялся со стула, — что не только все главное в жизни, но и сама жизнь у них впереди. Сейчас, мол, так, времяпрепровождение, а когда-то там, в будущем, все настоящее и начнется. Давайте выпьем за то, чтобы это заблуждение не посещало нас, чтобы мы не только понимали, но и чувствовали, что живем сегодня, что будущее уже с нами.

— Непонятно, но мило, — сказал Шурик и чокнулся с Лилей. Та задумалась: «О чем говорил хозяин? О себе? О ней с Шуриком?»

Хозяйка, пригубив вино, приготовилась тоже что-то сказать: подняла вверх лицо, устремила взгляд в окошко.

— Я не буду произносить тостов, — она кивнула Лиле, — что-то в этом есть вымученное. Я просто расскажу анекдот…

С гусем расправлялись ножами и вилками, Лиле попался кусок почти без костей. Шампанское теплой волной ударило в щеки, она порозовела и наконец почувствовала себя в этом доме свободно.

— Один англичанин оказался на необитаемом острове…

— Я лучше расскажу, — перебил жену Всеволод Михайлович. — Один англичанин в результате кораблекрушения очутился на необитаемом острове…

— В результате… он будет рассказывать целый год. — Мать Шурика взглядом сказала мужу: помолчи. — Так вот, он очутился на необитаемом острове и прожил на нем в одиночестве очень долго, прежде чем один корабль обнаружил его…

— Корабль обнаружил! — Отец Шурика чуть не плакал. — Прошло десять лет, и вдруг матросы одного корабля увидели необитаемый остров и на нем нашего Робинзона.

— Какого Робинзона? Что ты несешь? Про Робинзона есть отдельная классическая история. Роман Дефо. А это был совсем другой англичанин. Он прожил очень долго на необитаемом острове, и вдруг корабль обнаружил его. Матросы сошли на берег и видят: стоят на острове три шалаша. «Разве вас здесь трое?» — спросили они. «Нет, я здесь живу один», — ответил англичанин. «А почему тогда три шалаша?» — «Видите ли, — отвечал англичанин, — первый шалаш — мой дом, второй — мой клуб, а третий тоже клуб, куда я — ни ногой».

Лиля хотела улыбнуться, хоть анекдот и не показался ей смешным, но тут случилось невероятное. Мать Шурика схватила плетенку из-под хлеба и с размаху шлепнула ею по плечу своего мужа. Шурик, как и Лиля, замер.

— Я тебе говорила, — мать Шурика смотрела на мужа, лицо ее побелело, — не раз причем говорила, что анекдот или рассказывает кто-либо один, или его вовсе не рассказывают.

Отец Шурика ничего на это не ответил, смотрел на сына, как на свидетеля.

— Шурик, ты же видел: она ударила меня по морде.

И Шурик и Лиля видели, что по плечу, но хозяин упорно несколько раз повторил: «По морде».

— Больше не будешь толкать меня ногой под столом. Особенно когда я что-нибудь рассказываю. — Мать Шурика произнесла это громко и торжественно.

Всеволод Михайлович поднялся из-за стола и вышел.

— Больше он в этот клуб ни ногой, — сказала ему в спину мать Шурика и поглядела на сына. — Не смей меня осуждать! Сам постарайся в будущем не быть таким инфантильным мужем.

— Положи торт на тарелку и неси ему, мирись. — Шурик хмурился. Он уже не походил на прежнего Шурика, которому все нипочем. — Иди, иди. — Он сам отрезал кусок торта, положил на тарелку и подал матери. — Пораспустил я вас, никакого понимания ни возраста своего, ни того, что гость в доме!

Мать ушла. Лилю сразило слово «гость». Она здесь просто гость.

Шурик словно прочитал ее мысли, снял тревогу.

— Когда мы поженимся и ты будешь колотить меня хлебницей, — сказал он, — я хоть буду знать, где ты этому научилась.

— Ты должен пойти и успокоить их. — Лиля не осуждала его родителей. Очень смешные родители, как дети. — Иди и позови их. Скажи, что здесь все свои и никто их осуждать не посмеет.

Он послушно вышел из кухни. Из просторной, как комната, кухни. Если Шурик на ней женится, место в такой квартире ей найдется. Только бы разлука не разлучила. Не разлучит. Есть одно проверенное средство: не отвечать на его первое письмо месяца полтора-два. Аня Пудикова, когда ее Семен уехал в техникум, продержалась три месяца, так он телеграммами ее родителей закидал, своей матери письмо написал, чтобы сообщила, что случилось. Только тогда Аня послала ему письмо. «Не писала, потому что проверяла себя, Сенечка. Теперь точно знаю, что чувство у меня к тебе серьезное. Прощения не прошу. Виноватой себя в том, что устроила такой экзамен, не считаю». Только бы знать: подходит ли это средство всем? Риск большой. А вдруг Шурик обидится на ее молчание? «Не буду молчать, — решила Лиля, — придет от него письмо — сразу отвечу. Два, три, десять черновиков изведу, но уж такое письмо напишу, такие слова найду, от которых ему ни дома, ни в цехе покоя не будет».

Поезд отходил в полночь. Шурик приехал за ней в общежитие на такси. Всего два часа не виделись, но за это время Лиля почувствовала, какой будет разлука. Сердце не выдержит, остановится — вот так будет без него.

Девчонки устроили прощальный стол. Кружочки колбасы на тарелках, пластинки сыра, дешевенький портвейн. Сказать — не поверят, за каким столом, с какими людьми она час назад сидела. А поверят, так позавидуют; выходит, правильней помолчать.

Засигналила машина под окном.

— Ой, Лилечка, кто за тобой приехал!

Заудивлялись, закричали:

— Ой, Лилька, может, останешься? Такого парня бросаешь. Ой, Лилька, уверенная ты в себе. Не иначе, скоро вернешься.

Барахла поднабралось за два года! Два чемодана и рюкзак. Шурик поднялся к ней, надел на спину рюкзак, взял в руки чемоданы.

— Пиши, Лилечка! Не забывай! Не задерживайся! Возвращайся!

На перроне у вагона стояла Соловьиха. У Лили упало сердце: притащилась. И ночь ей не в ночь, только бы везде влезть, только бы все испортить.

Они увидели Татьяну Сергеевну издали.

— Ты пока не подходи, — попросила Шурика Лиля, — постой с чемоданами. Что-то ей от меня надо.

До отхода поезда оставалось еще полчаса, но суета на перроне была такая, будто поезд вот-вот тронется и все на него опаздывали. Соловьева начала разговор без всяких предисловий:

— Лиля, страшный грех возьмешь на свою душу, если встанешь между отцом и Варварой.

Лиля посмотрела в сторону, где стоял Шурик.

— Какие-то словечки у вас, Татьяна Сергеевна, старорежимные…

— Расплачиваться будешь. Замуж выйдешь, своих детей родишь, поймешь тогда, что такое, когда мужа от тебя кто потянет в свою сторону. Не смей лезть в их жизнь! Не смей претендовать на дом! Поживи пару месяцев и возвращайся. Не нравится конвейер, другую работу подыщем. Учиться в институт пойдешь. Подумай над моими словами!

Сказала и пошла. То место, где Бородин стоял, издали обогнула. Лиля махнула Шурику рукой: мол, подходи. А сама не могла отделаться от горечи: испортила Соловьиха настроение. Вбила себе в голову: муж, жена. Какой он муж? Ему сорок шесть, он больной старик, которому и работы настоящей в колхозе нету. Крутится на старой ферме возле коров, ни на что другое не способный. Уж кто грех на душу взял, так это Варвара. Как же, нужен был бы ей Лилькин отец, если бы у него дома такого не было! Прискакала на готовенькое, да только рано обрадовалась.