Копья летящего тень. Антология

— Этот бокал напоминает мне другой, на картине…

И я добросовестно описал в мельчайших подробностях полотно из кабаре дяди Сержа. Неотступно сопровождавший меня хозяин отреагировал сразу:

— Да, я знаю, о чем вы говорите, более того — через неделю она будет здесь; но вы несколько не точны — там не две, а одна девушка. Второй стул пустует, хотя на столе — бокал и кофейная чашка. Я так и назвал эту картину — «Ожидающая». Кто–то на несколько минут отлучился, и спутница ждет его. Хотя вы утверждаете, что не его, а — ее. Но это уж — трактовки, домыслы.

— Какие домыслы! — возмутился я. — Там была вторая женщина!

— Ну, коллега, — сдержанно улыбнулся бородач, — не я же ее увел, что вы кипятитесь?

— Да–да, — стушевался я, — извините… А что, самой картины у вас разве нет?

— Но я ведь сказал: скоро будет, вернее, она уже моя. Просто бывший хозяин, интеллигентный молодой человек, слишком болезненно с ней расстается, просил еще неделю — для прощания. Но обменный договор мы с ним заключили — все честно и законно.

Так вот оно, значит, что! Ну, Андрюша, ну, деляга! Все предусмотрел: мол, если Женя взбунтуется — можно тут же сделать обратный ход, а договор расторгнуть. Но куда же он ее дел — не фотокарточка ведь? И зачем ему хранить в доме ненужную вещь? Значит — не такую уж и ненужную?

Прощаясь с коллекционером, я попросил разрешения посмотреть «Ожидающую», как только ее доставят.

***

Ну что, зеркало? Что же ты перестало играть в свои прелестные игры? Я ведь снова влюблен, и душа моя молода и светла — почему же ты являешь мне сей озабоченный лик с темными полукружьями под глазами?

Что изменилось? Почему ты отказываешь мне в ласках, коими само же и обнадежило? Ах, снова я сам виноват?! Ах, не надо было противиться тогда, в постели, когда вместо Жени пришла Маргарита, ее неутоленный дух, требующий все новых и новых жертв во имя давнего ее греха — Аттиса?

Но ведь это уже было, тебе ли не знать, стекляшка венецианская! Было — с другой Маргаритой и с другим Фаустом.

Хотя, может, с одним и тем же Мефистофелем.

Значит — юное тело в обмен на любовь к Маргарите? А тебе–то зачем эти игры? Висишь себе и виси, знай свое дело, а в мои не вмешивайся. Тоже мне — посредник между тем и этим светом! Я — твой свет, запомнило? Не будет меня — и некого тебе станет отражать в этой квартире. Не–ко–го, ясно? Не будь ты Лизиным приданым — так и шандарахнул бы молотком за твои дурацкие шуточки!

Вот те на! Оно еще и мысли мои подслушивает. Или это энергия такая из меня прет, что даже зеркало затуманивается?

Где–то там, в глубинах зеркального квадрата, сквозь паутинную светлую вуаль проплыли знакомые по портретам и вовсе незнакомые лица — живые, двигающиеся: Лиза, ее муж, какая–то дама в напудренном парике, толстый господин, поправляющий широкую синюю ленту на груди, еще одна дама — в платье с огромным декольте и с бриллиантовым колье на шее, моя мама, торопливо причесывающая волосы, молодой отец, поправляющий шляпу, сам я, внимательно изучающий собственное обличье…

Может, правду говорят, что перед смертью вспоминается вся жизнь, и потому зеркало, услышав про молоток, тоже вспомнило всех, кому служило триста лет?

Ладно, ладно, не дергайся — пошутил я так; ну да, неудачно, согласен, но и ты хорошо со своими штучками. Я пока еще хозяин в доме, и изволь относиться ко мне с должным почтением. А не то — поверну к стене, и беседуй с обоями, сколько душе твоей угодно. Понятно? То–то же!

Коллекционер позвонил ровно через неделю. В его голосе звучало нескрываемое торжество:

— Я был прав, коллега, она — одна. Приезжайте, сами увидите.

К счастью, Жека была дома, и через час мы уже стояли в знакомом коридоре.

Действительно, на картине была лишь одна женщина — курящая. Место Маргариты пустовало. Но вино в ее бокале еще пузырилось, и над чашкой кофе вился легкий дымок… Казалось, что Маргарита перед самым нашим приходом спряталась за раму и теперь подглядывает за нами оттуда.

Я хоть как–то был подготовлен к ее отсутствию, а на Жеку оно произвело потрясающее впечатление. Едва не прикасаясь носом к краскам, словно нюхала их, она изучала каждый сантиметр полотна, пока не констатировала, с недоумением глядя на меня:

— Ничего не тронуто, ни одного свежего мазка. Но ведь этого не может быть — она сидела и, значит, стул не был дорисован! Или…

Она беспомощно посмотрела на меня, не осмеливаясь сказать что–то, видимо, казавшееся ей абсурдным, но все же решилась:

— Или тот сон был не сном?

— Так же, как эта картина — тоже не совсем картина, — ответил я.

Хозяин квартиры, решив, что связался с двумя сумасшедшими, терпеливо дожидался нашего ухода, не задавая вопросов.

— Как ты думаешь, Жак, где она сейчас? — не могла успокоиться Женя, когда мы вышли на улицу.

— Не знаю, — развел я руками, — от этой дамы всего можно было ожидать, но такого!..

— Ты говоришь так, как будто знал ее!

Ну что тут ответишь? Что знал? Но у меня нет никакого желания выпутываться из десятков неизбежно возникающих после такого признания вопросов, и никаких сил — бороться с вполне возможным приступом Жениной ревности.

— Она мне тоже снилась, — сказал я почти правду. — Давай позвоним Андрею? Только не говори, что мы видели картину.

— Звони сам, я ему сейчас могу такое высказать…

— Ал–ле, — раздался в трубке возбужденный нетерпеливый голос Андрея, будто я оторвал его от застольного анекдота или вытащил из постели в разгар любовных игр.

Но Бог с ними — с голосом, с интонацией. Где–то неподалеку, рядом с моим собеседником раздавался затухающий женский смех — ее смех, уж я–то не спутаю! Мысль о Маргарите, обитающей в квартире Андрея, настолько оглушила, что я даже не сообразил, что говорить.

— Ал–ле! — нетерпеливо повторил Андрей, и стало ясно, что сейчас он положит трубку.

— Это консерватория или обсерватория? — ляпнул я нашу давнюю общую шутку.

— А… Привет, — потускнел его голос.

— Мы тут… с Женей… решили заботу проявить — может, надо зайти, помочь… по хозяйству? — все еще не мог я обрести равновесия.

— Нет–нет! — торопливо, без присущей ему дипломатичности отверг он мое предложение. — Я как раз сейчас должен уходить, извини. Завтра позвоню.

Да, конечно, это были ее голос, ее смех. Я даже знал, чем они сейчас занимаются, даже видел их уставшие от любви тела, которым для отдыха достаточно мгновений.