Корабль в вечность

Когда Зои закончила, ее тряпица густо побурела. Ей пришлось срезать с Паломы одежду — пожженную и окровавленную — и завернуть бедняжку в одеяло. Стоило мне увидеть руки Паломы поверх темной ткани, и к горлу подступила рвота. На месте ногтей осталась лишь кровавая корка. На запястьях пламенели ровные полосы ожогов, похоже, от раскаленной кочерги. Несколько пальцев были сломаны и изгибались под неестественными углами, так что кисти выглядели слепленными скульптором-неумехой или ребенком. Мизинец на левой руке обстругали, вместо пальца торчала острая косточка.

Один глаз заплыл, а вторым она все же посмотрела на меня.

— Я им сказала, — призналась Палома. Я не увидела в ней вины, только усталость. — Теперь они знают, куда плыть. — Она говорила хриплым голосом, сорванным за несколько дней криков под пытками. — Я им все сказала.

— Знаю, — кивнула Зои.

Ничего удивительного. Надави на тело как следует, и боль заговорит сама. Кому-то выпадает шанс умереть и избежать предательства языка, но если мучители достаточно опытны, чтобы не запытать жертву до смерти, нет таких тайн, которые рано или поздно не выйдут наружу. Я смотрела на изувеченные руки Паломы и понимала, что сама бы долго не продержалась.

Зои выкрутила тряпку с такой силой, словно сворачивала шею. Потекла красная вода.

— Я их всех убью, — пообещала Зои. — Всех, кто такое с тобой сотворил.

Палома покачала головой.

— Мне это не нужно. — Она медленно закрыла здоровый глаз, потом снова открыла. — Лучше постарайся их остановить. Уберечь мой дом. Моих сестер.

Зои набрала в грудь воздуха. Жилки на ее шее вздулись, каждый мускул напрягся. Ярость была ветром, с которым она боролась. Больше ничего не сказав, Зои не стала трогать сломанные пальцы Паломы, только склонила голову и по очереди поцеловала воздух над каждым, даже над тем, что отрезали, оставив лишь обломок кости.

«Это тоже победа», — пыталась напомнить я себе, вновь седлая лошадь. Мы нашли Палому и освободили. Но трудно было радоваться, видя раны Паломы и помня мертвецов в хижине и их умерших близнецов. Трудно было радоваться, зная о том, что теперь Далекий край обречен гореть.

Стоило задуматься об этом, и я видела огонь. Положив голову на шею лошади, я постаралась прогнать все мысли и закрыла глаза, но вместо блаженной темноты и покоя погрузилась в жар и рев пламени. Запах горящей плоти. Кипящее море и рассыпающиеся острова.

**

Я пошла к ручью наполнить флягу Зои. Там уже сидел Дудочник. Он привалился спиной к валуну, притянул колени к груди и опустил голову, плача с открытым ртом.

Я замерла, затем намеренно громко зашаркала по камням, глядя на пробку во фляге и давая Дудочнику шанс утереть лицо. Ему ведь станет неловко, если застану его в таком состоянии. Но когда я подняла глаза, то увидела, что он не пошевелился и не стер со щек потеки слез. Дудочник посмотрел на меня.

— С ней все будет хорошо, — сказала я ему.

Не знаю, имела ли я в виду Зои или Палому. Да неважно — мы оба понимали, что мои слова пустые, что ни с Зои, ни с Паломой ничего уже не будет хорошо. Увечья Паломы и грядущее уничтожение Далекого края — это навсегда, этого не исправить.

Я смотрела на Дудочника во все глаза.

— Только сейчас до меня дошло, что я ни разу не видела твоих слез, — сказала я. Ни когда мы вытаскивали из резервуаров тела утонувших детей Нью-Хобарта. Ни после смерти Салли. Ни даже когда он привез растерзанного Ксандера в Нью-Хобарт, чтобы похоронить, и изломанное тело мальчика висело поперек лошади. — У тебя всегда получалось держать лицо. Ты почти убедил меня, что ты... — я заколебалась, подбирая правильно слово, — железный.

— Так и есть, — ответил Дудочник. — Это никакое не притворство. Во мне много такого, что ты боишься увидеть. Я тот, кем меня заставили стать, и делаю то, что должен, в том числе защищая тебя. Может, я и железный, — он без стыда посмотрел на меня. — Но это не значит, что у меня нет чувств.

Казалось неправильным чему-то радоваться, когда Палома с вырванными ногтями лежала в двадцати метрах от меня, а Далекий край был обречен вскоре исчезнуть с лица земли. Но в конце концов именно горечь ситуации заставила меня дорожить этим моментом доверительной откровенности еще сильнее.

**

Я промыла свою рану на руке и неуклюже ее перевязала. Криспин обследовал лицо Саймона; тот побелел, когда Криспин коснулся сломанного носа, но никто из нас не жаловался, памятуя о том, что вынесла Палома.

Я развернула сверток Эльзы. Перетирая ингредиенты в ступке и смешивая лекарство для Паломы, я была благодарна за те недели на кухне приюта, когда Эльза заглядывала мне через плечо и давала советы, как правильно обращаться с травами.

— Чем это поможет? — спросила Зои, подозрительно глядя на смесь.

— Особо ничем, — ответила я, — но хотя бы снимет боль.

На рассказ обо всем случившемся у Паломы ушло довольно много времени. Ей выбили несколько зубов, и она то и дело замолкала, чтобы провести по обломкам языком; ее верхняя губа раздулась и кривилась, пока Палома изучала новые очертания своего рта. Протез исчез — даже торчащий из колена металлический штырь был погнут, как будто ногу оторвали.

— Когда они закончили... — Палома замялась, и я поняла, что, избегая определенных слов, она щадила не только себя, но и нас. — Когда они со мной закончили, то что-то сказали про побережье. — Она опять замолчала и медленно сглотнула. — Они думали, что я без сознания. Почти так и было: я то проваливалась в темноту, то выныривала. Вряд ли к тому времени их волновало, слышу я или нет. Они уже со мной закончили. Чем больше они спрашивали меня о моей родине, тем лучше понимали, насколько мало я знаю. Я не врач и не могла ничего рассказать им о машинах. Вытянув из меня координаты, они перешли к вопросам про машины и лекарства. А я ничего не могла им рассказать, поэтому они... — Она снова замолчала.

Какими словами можно описать то, что с нею делали? Когда Палома только приехала, я думала, нам придется рисовать новые карты, чтобы понять размер Далекого края и расстояние до него. Теперь же нам требовался новый язык, чтобы понять всю глубину страданий Паломы.

Наконец она продолжила; слова неуклюже выскальзывали из-за обломков выбитых передних зубов:

— Воительница сначала хотела меня убить и уже отдала приказ, но Зак ее отговорил. — Я была уверена, что он это сделал не по доброте душевной. Следующие слова Паломы мое мнение подтвердили. — Он рассказал им о нас с Зои. Объяснил, что я могу послужить рычагом воздействия. — Разбитые губы еле выговаривали длинные слова. — Зак предложил использовать меня, чтобы добраться до вас, если бомбежки Далекого края не хватит для подавления Сопротивления. Воительница согласилась отправить меня в Уиндхем. — Палома нагнулась и закашлялась, баюкая сломанные ребра.

Зои вытерла ей лицо влажной тряпочкой.

— Именно тогда они упомянули побережье, — прошептала Палома. — Сказали, что пора начинать.

— Начинать что? — спросил Дудочник. — Бомбить? Отправлять корабли?

Палома покачала головой.

— Не знаю. Я помню те разговоры только урывками. Половину пропустила мимо ушей, а из услышанного многое не поняла.

— Все нормально. — Зои убрала компресс со лба Паломы. — Тебе нужно отдохнуть. Пойду принесу еще одеяло.

— А Зак? Он тоже тебя пытал? — тихо спросила я Палому, пока Зои ходила к седельным сумкам.