Корень рода

«Неужели дочка их взбаламутила?» — удивился председатель. Он отставил пустой стакан и мельком глянул на Валентину. Та была невозмутимо спокойна, казалось, не слышала разговора.

— Заведутся черти! — заступилась за дочь Павла. — И ей не век в девках сидеть. Двадцать четвертый год пошел.

— Невеста есть — жених найдется, — сказал Михаил Семенович и пожалел, что ляпнул, не подумав.

— Где найдется? — уцепилась за слово Павла. — Здесь? Да она, кроме Миши-Маши, и людей-то не видит!

— Помолчи ты! Дай человеку поесть.

— Дак ведь ты завелся со своими чертями! — буркнула Павла.

«Значит, дело в Валентине, — решил председатель. — Да и Виталий, наверно, масла подливает. Вот и загорелось переехать. Виталия надо изолировать, тогда и Валентина утихнет».

— А настоечка у тебя добрая! — похвалил Михаил Семенович. — Тепло так по всему нутру и расплылось.

Гоглев по-своему понял похвалу и потянулся к бутылке.

— Нет, нет! — запротестовал председатель. — Пробу снял и хватит… А рябчиков-то Виталий спроворил?

— Он!.. Как домой пришел, сразу за ружье. Соскучился по охоте-то, в Туркмении служил… Тут как-то пару мошников принес. Здоровущих!

— Здесь место глухое, лес богаче… И тетеревишки водятся?

— И тетеревье есть. Вот лист-то с берез опадет — добро на чучалки лететь будут.

— Я, когда в школе работал, тоже любил с ружьецом побродить. И на рыбалку ходил. На речку. А у вас ведь тут недалеко и озеро есть?

— Как же! Лещ-то оттуда. Сам ловил, сам коптил…

— Ну-у!

— И сущику запас, — глаза Александра Ивановича влажно запоблескивали, он откинулся на стуле. — Здесь, Михайло Семенович, жить-то ой как можно! Вполовину лес прокормит. Груздей, рыжиков ноне было, ягод. Да вот и рыба — тоже. Считай, кроме одежки да обутки, ничего и не покупаем. Чай еще. А сахару три года не покупывали: меду хватает… Ты медку-то больше, больше клади! Ноне мед хороший…

«Теперь в самый раз разговор повернуть», — подумал председатель и сказал:

— Мед — он лучше сахару. Полезнее. Да… Вот лошадку бы вам надо. Павла-то на себе, гляжу, солому на потолок носит, а по взъезду и на лошади можно бы подниматься.

— Как не можно! Только ведь лошадей-то всех, не возьми в обиду, на колбасу извели.

— Для вас лошадь найду. Из второй бригады мерина переведу. Он и там без дела не стоит, да здесь-то нужнее. Сено, воду подвезти…

Павла с беспокойством скосила на мужа темные глаза, хотела что-то сказать, но Михаил Семенович продолжал:

— Тракторок-то как у тебя, бегает?

— Да бегает. Старое дело, конечно…

— Два «беларуся» скоро получим. Может, обменить? Новый-то надежнее.

— Да ведь как… Новый — оно не худо. Здоровье вот только у меня…

— Обменим. А то случись что, тут ни мастерских, ни запчастей… И то правда, что не с твоим здоровьем в старой машине ковыряться. А в остальном, значит, все в порядке?

— Да все… Бабы только у меня шумят. На других фермах доярки давно отпуска отгуляли…

— Чего — отпуска? Без выходных робим! — вставила, наконец, Павла.

— Знаю, — председатель быстро соображал, как удержать разговор в удачно нащупанном русле. — Знаю, — повторил он. — Имел в виду. С завтрашнего дня одной дадим отпуск. Которая первая пойдет?

Павла смешалась, потупилась: отпуск — это хорошо, но беседа с председателем пошла совсем не так и вовсе не о том, о чем надо бы говорить.

— Пускай буде Валюшка идет, — неуверенно сказала она. — Я-то привыкшая… Как, Валька?

— Мне все равно…

— А я думаю, — продолжал председатель, не давая Гоглевым собраться с мыслями, — сначала сама отдохни. Валентину мы пошлем на совещание передовиков. После совещания она и пойдет в отпуск. Так, наверно, лучше.

— Гли-ко ты! — обрадовалась за дочку Павла. — В передовики попала!.. Ну, ежели так, можно и мне передышку сделать. Недельку. Больше-то и не надо.

— Зачем же недельку? Отдыхай полный отпуск. Подменную доярку пришлю завтра же, — Михаил Семенович окинул взглядом просторную избу. — Я думаю, она вас не стеснит. Квартирные и за питание колхоз уплатит.

— Чего там питанье! — махнула рукой Павла. — Не с голода отъедаться…

— А Виталий что думает? Не говорил, где собирается устраиваться?

— Да ведь как?.. Говорил. Пока с нами хочет… Ты уж не серчай, Михайло Семенович, что он в этакую пору, в уборочную, в лес ходит.

— Об этом и разговору не может быть! — сказал председатель. — Служба — вещь нелегкая, у самого сын в армии. Пусть Виталий отдыхает, сколько хочет. А потом-то куда?

— На машину ему охота, — быстро сказала Павла. — Только ведь в колхозе-то свободной машины нету!

— Нету — найдем. Кому другому, а ему машину дадим. Парень работящий, помню, как на комбайне ломил… Пусть-ка он завтра придет ко мне. К часу дня. Сможет?

— Да ведь как? Сможет. Придет. По-правде, неохота его от дому отпускать. Хватит того, что старшие по городам живут. Виталька ведь не пьет, не курит, а на стороне враз свихнуться может…

— Старшие-то не свихнулись! — возразила Павла. — И живут не хуже людей, в хороших фатерах.

Александр Иванович крякнул, опять потянулся к бутылке, но председатель неожиданно встал.

— Все! Премного благодарен за угощение, за беседу. Но мне пора.

— Уже и уходишь? — растерялась Павла и резко обернулась к мужу. — А ты чего бутылку держишь? Наливай! — она со звоном сдвинула стаканы.

— Нет, нет, спасибо! — Михаил Семенович взял на руку плащ. — Ты, Александр Иванович, проводи меня, пасеку хоть свою покажи. Очень уж хорош у тебя мед!

Гоглев засуетился, стал надевать фуфайку, а Павла, все еще надеясь задержать председателя, метнулась в сени.

— Погодь-ко, Михайло Семенович, я тебе баночку медку наложу!

— Ни-ни! И не трудись — не возьму!

— Вот ведь какой несговорный! — Павла в огорчении хлопнула руками по широким бедрам. — Эстолько времени не бывал и ничего не посидел!..

Пасека — десять ульев — располагалась за деревней на южном склоне клеверного поля. Александр Иванович опять, стал сетовать на то, что трудно стало заниматься пчеловодством, но председатель слушал его рассеянно.

— В этом, к сожалению, помочь пока не могу. Пока, — подчеркнул он. — А там — видно будет.

— Понимаю, понимаю! — закивал головой Гоглев. — Где же все вот так, сразу… И то большое спасибо!

Уже после того, как Гоглев пожал председателю руку, Михаил Семенович достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку.