Коричневые башмаки с набережной Вольтера

– Пистолетный футляр в подарок на день рождения вашему зятю. Фюльбер посвятил меня в тайну, потому что я кое-что смыслю в старинном оружии. – Вонючка понизил голос: – С тех пор как нашли труп без головы в ящике Фюльбера, народец на набережной забеспокоился: Муазан-то как уехал в свой Кан, так и не вернулся…

– Вы думаете, что…

– О нет! Я с трудом могу представить себе Фюльбера, отпиливающего башку мертвецу. И потом, я вообще не имею привычки думать. Собственно, все уверены, что я еще не имею привычки слушать чужие разговоры. Битая посуда два века живет. Доброго дня, месье Легри.

Таша, устав рисовать, вернулась с Алисой и Кошкой из мастерской в квартиру. Воспользовавшись тем, что дочка заснула, она растянулась на кровати и развернула недавно полученное письмо от Пинхаса.

Американцы страдают гигантоманией, прямо как жители Вавилона. Они хотят построить в Нью-Йорке 650-метровое здание – это две Эйфелевых башни! – в честь присоединения к городу предместий. Территория Нью-Йорка увеличится с 10 000 гектаров до 82 000! Его частью станут пять новых кварталов: Манхэттен, Бронкс, Куинс, Ричмонд и Бруклин, где я разместился со всем удобством. А ты еще не надумала побывать во втором после Лондона городе мира и заодно навестить своего старого папочку?

Таша представила себе остров Эллис в бухте Нью-Йорка, огибающее его пассажирское судно и себя на палубе – хрупкую рыжеволосую фигурку, бросающую вызов морю домов, тесно сплотившихся, нависающих над улицами и прохожими, подавляющих. Она уже тонула в этом море, уже шла на дно, когда раздался стук в дверь, а потом в окно. Таша вскочила. Алиса захныкала, что предвещало с минуты на минуту громкий ор, Кошка разразилась мяуканьем, и Таша побежала взглянуть, кто там заявился так вовремя.

– Морис! Вот уж кого не ждала… – Она без особого энтузиазма открыла дверь.

– Бр-р, ужасно продрог, спасибо, что впустила, ласточка! – заулыбался с порога Морис Ломье. – У тебя натоплено. Можно я сразу к печке? Надеюсь, эта симфония не в мою честь?

Алиса ревела, методично повышая тональность, Кошка вторила на свой лад.

– Ты всех разбудил. Пойду приготовлю ей кашку.

– О, прости, пожалуйста! – смутился Морис, шагая за Таша на кухню. – Если б знал, пришел бы попозже. Мими сегодня хозяйничает в галерее, а у меня встреча назначена скоро, и я по дороге к тебе… О, отборные, на рынке брала? – покосился он на миску с яйцами.

– Я Алисе сварю одно всмятку. Порежешь пока для нее хлеб? Маленькими кусочками.

– С удовольствием, я в этом деле мастер!

Если бы Таша не была занята приготовлением детской кашки в другом углу кухни, она бы увидела, как Морис Ломье жадно запихивает в рот ломти хлеба, торопливо намазывая их толстенным слоем масла. Они с Мими опять были на мели, и у Мориса сводило желудок от голода. Он воспользовался тем, что Таша в очередной раз отвернулась, и запустил руку в котелок с холодной говядиной.

– Недурно, и винный соус неплох. Подогреть бы, конечно, но мы безропотно сносим невзгоды, верно? – шепнул он Кошке, которая гипнотизировала его умоляющим взглядом.

Художник попытался со всей приятностью закончить трапезу изрядным куском сыра, но подавился и закашлялся.

– Морис, у тебя бронхит? – забеспокоилась Таша, направляясь с детской мисочкой в спальню.

– Нет-нет, всего лишь простуда. Продуло в конюшнях, сквозняки там… – Он выпил залпом два бокала воды, после чего, отдышавшись и довольно поглаживая живот, пошел за хозяйкой.

Алиса на высоком стульчике, блаженно жмурясь, уже уплетала вкусную кашку.

– Над чем сейчас работаешь? – поинтересовался Морис.

– Готовлюсь к выставке, есть несколько портретов, – ответила Таша. – И подумываю вернуться к карикатуре. Набросала одну – посмотри на тумбочке.

Художник окинул одобрительным взглядом рисунок. На рисунке школьник стоял у доски перед учителем истории и тот спрашивал: «Что происходило в Варфоломеевскую ночь?» – «Ну, евреев резали», – отвечал ученик. «Нет, юноша, – возражал учитель. – До евреев тогда еще не добрались, резали только протестантов».

– И ты думаешь, это опубликуют? – поднял бровь Морис.

– Да, – уверенно кивнула Таша. – В «Пасс-парту». Антонен Клюзель решил проявить объективность и представить в газете все мнения, звучащие в обществе. А я, как ты понимаешь, в этом деле весьма субъективна.

– Но это же опасно, ласточка моя! Тебе надо взять псевдоним.

– Я его уже придумала: назовусь Люмен, в переводе с латыни «свет». А ты-то как относишься к делу Дрейфуса и ко всему, что происходит вокруг?

– О, не вмешиваться в ход событий – мое жизненное кредо.

– Иными словами, тебе плевать на несправедливость, лишь бы она тебе жить не мешала.

– В этом я солидарен с Антоненом Клюзелем.

– Ну, он-то все же иногда восстает против ксенофобов и искренне считает их негодяями.

– Так и я их тоже не жалую, ласточка моя, особенно тех, которые ненавидят индюшек, – сообщил Морис, нагло завладев мисочкой с кашкой и успев незаметно зачерпнуть из нее пару ложек, прежде чем предложить Алисе.

– Какое отношение индюшки имеют к Дрейфусу? – нахмурилась Таша.

– Бедные птички отвержены и прокляты почитателями современного искусства. Моя галерея на грани краха, придется потребовать, чтобы папаша Малезьё забрал свою птицеферму. Но тогда мне понадобятся новые полотна, да такие, чтобы привлекли богатую клиентуру. И автор этих шедевров – ты, моя ласточка! Я согласен на самый что ни на есть скромный процент от продаж!

– Ты хочешь выставить у себя в галерее мои картины? – воззрилась на него Таша.

– Я всегда верил в твой талант. Еще в те времена, когда ты мне позировала с обнаженной грудью – с роскошной грудью, если мне не изменяет память… – Морис вздохнул, рассеянно собирая со стенок мисочки последние крохи каши, отправляя их в рот и не отрывая взгляда от Ташиного корсажа.

– Эй, куда ты уставился? – прикрикнула на него Таша. – А предложение интересное. Пожалуй, у меня найдется для тебя серия портретов, несколько набросков мужского обнаженного тела, парочка сельских пейзажей и натюрморты…

– Прекрасно! И чем раньше все это найдется, тем лучше! Что ж, оставляю тебя с твоими материнскими заботами, ласточка моя. И не забывай мой совет: не лезь в дело Дрейфуса, оно вот-вот перевернет всю страну вверх тормашками. Зачем тебе неприятности? Ты не представляешь, сколько в мире злых людей.