Корни травы

Когда последние слова Джо Бека замерли в воздухе, среди собравшихся мгновенно установилась тишина. Картина, столь ярко нарисованная рассказчиком, как живая стояла перед глазами Айвана: все собрались на праздник, жених и невеста сидят у всех на виду в счастливом предвкушении, но вот девушка теряет рассудок и начинает реветь. В центре внимания брат-победитель, грязный, весь в крови, глаза красные, изнуренные, полыхают яростью, волосы в спекшейся крови, со своим ужасным трофеем на плечах, стоит как жуткий зритель о двух головах, и обе горят обидой и гневом на тех, кто хочет лишить их заработанной кровью награды. Айвану казалось, что двух мнений здесь быть не может: слово короля – священно, а значит, доблесть и жертвенность должны получить награду. После чего начались споры. Старые люди, думал Айван, не говорили ничего потому, что и без того знали ответ. Однако «ответа» на подобные загадки обычно не существовало. Одна и та же загадка, в зависимости от настроения аудитории или расставленных рассказчиком акцентов, нередко находила разные решения. Молодые женщины и девушки считали, что ответ должен остаться за девушкой. Джо Бек сказал, что вся ответственность лежит на отце. Присутствующие заспорили. Отождествляя себя с силой и победой, юноши стояли за старшего брата. Джо Бек в конце концов досказал историю:

– После долгих совещаний король вернулся и обратился ко всем троим с речью. Он приказал дочери прекратить плакать и вспомнить, что это ее глупая гордыня и надменность поставили всех в столь затруднительное положение. Затем король обратился к братьям. Он сказал им, что весь город восхищен их доблестью и мужеством. Молодой брат преследовал зверя дольше всех. Следовательно, ни у кого не возникает сомнений в его силе, упорстве и любви к дочери короля. Но, оказавшись в тяжелом положении и пребывая в отчаянии, без всякой надежды на успех, он повернул обратно, да и кто бы на его месте поступил иначе? Следовательно, он показал себя человеком со слабостями. Вернувшись с пустыми руками, он не выполнил условия состязания и потому проиграл.

Старший брат, с другой стороны, не смирился с поражением. С фанатичным упорством, вдохновляемым любовью, с не имевшими себе равных силой и выносливостью, он шел к своей победе и в итоге выиграл состязание, едва не погубив себя. Его подвиг будет увековечен в песнях и преданиях и принесет славу его имени и памяти его предков. Здесь король поднял высоко вверх мешок денег и, словно по сигналу, его стражники, вооруженные мачете, сплотились вокруг него. Он сказал победившему брату, что слава и благосостояние, которых он достоин, станут его наградой, он должен взять их, немедленно покинуть город и никогда сюда не возвращаться, потому что такой мужчина, как он, может сильно любить, а значит, так же сильно ненавидеть. Он доказал всем, что, если уж какая-то мысль пришла ему в голову, никакое страдание, никакие обстоятельства и даже смерть не в силах заставить его повернуть вспять. Это достойно восхищения, но это бесчеловечно. Любым супругам приходится воевать друг с другом; в каждой семье возникают свои разногласия. Если я выдам за него свою дочь, я буду жить в страхе за ее безопасность и, хуже того, – знать, что с ее мужем невозможно ни о чем договориться.

Младший же брат – такой же мужчина, как все: храбрый, но в разумных пределах. С ним можно ужиться, а вот с тем, чья воля не знает ни страха, ни границ, жить невозможно. Старший брат должен взять деньги и причитающуюся ему славу и идти своей дорогой.

Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.

Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:

– Это правда, что человек сказал, правда живая. – Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса – прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться – самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.

–Сильный человек всегда прав, – пробурчала мисс Аманда. – Слабому грех обижаться.

Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.

–Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.

–Ай, сынок, – ответил Джо Бек. – Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость – вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, – он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, – пока не дойдет туда, куда ей положено.

–Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, – сказал другой мужчина.

Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку – этому старому ибо, краснорожему увальню, – если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон – посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание – обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.

Я скажу: По оврагам по лощинам скачет,По оврагам по лощинам, ха!Я скажу: по оврагам по лощинам скачет,По оврагам по лощинам, ха!Ты ногу сломаешь, ты споткнешься и…По опрагам по лощинам, ха!Ты споткнешься, упадешь и сломаешь шеюПо оврагам по лощинам, ха!Ты сломаешь шею и к чертям поскачешьПо оврагам по лощинам, ха!

Непрерывный ритм рабочих песен, песен мужчин, непристойных и агрессивных, звучал под свист серебряных мачете, и завывающий хор обрывался согласным ударом клинков, звенящих высокой нотой о древесину. Ряд мужчин, подобно многорукой машине, жестокой поступью прорубал просеку в тропическом лесу. Айван бегал туда-сюда и разносил ковши с холодной водой мужчинам, которые останавливались только для того, чтобы влить в себя галлоны воды. И вода, казалось, тут же просачивалась сквозь их кожу, проступала потоками пота и превращала мужчин в блестящие на солнце полированные статуэтки из черного дерева; штаны их промокали до нитки и вокруг ступней образовывались маленькие лужицы. На их плечах и спинах вздымались горы мускулов, словно клубки огромных змей, борющихся под кожей, а вены напоминали реки на географической карте. Заросли шаг за шагом отступали под натиском сверкающих клинков и изобильного буйства необузданных песен, которые наполняли сердца радостью и приводили руки в движение. Айван любил эту грубую телесность, этот сладковатый запах сырой черной земли, открываемой солнцу, орошаемой потом и оживающей под песнями.

В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, – они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.

– Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? – спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.

– Все в порядке, молодой бвай, – объяснили они, все в поту. – Один жар прогоняет другой.

Для него их слова пока еще ничего не значили.

В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.

У жены горит над морем – ха!Между ног горит над морем – ха!Ты гори себе гори – я тушить не буду!

Джо только что женился, и потому мужчины, услышав его песню, принялись смеяться. Но Джо не знал того, что его молодая жена, высокая, пылкая черная девушка по имени Жемчужина, забыла, возможно, с умыслом, котелок и теперь вернулась полюбоваться на своего мужа за работой. Ее-то голос и прервал мужской смех.

–Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.

Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.

– Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… – начал было Джо.