Король-Демон

– Прекрати!

– Почему? – улыбнулась Амиэль. – По-моему, это так хорошо.

– Возможно, слишком хорошо, – сказал я, чувствуя, как начинает шевелиться мой член.

Натянуто рассмеявшись, Амиэль тем не менее выполнила мою просьбу.

– Бедный Дамастес, – сказала она. – Он безумно влюблен в собственную жену и к тому же свято чтит данную им клятву. Ты не пьешь, не балуешься травкой... вполне вероятно, в конце концов ваш брак окажется самым прочным во всей Никее.

– Надеюсь, – сказал я.

– Как невыносимо скучно! – надула губки Амиэль. – Но, полагаю, каждому приходится нести свою ношу.

Я был благодарен ей за попытку развеять мои мрачные мысли, но ее усилия были тщетны. Я был готов сказать какую-нибудь очередную глупость, но в это мгновение оркестр смолк. Во внезапно наступившей тишине по всей зале раскатился презрительный смех. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что за осел забрел к нам. Смех мог принадлежать только графу Миджуртину – вероятно, самому бесполезному существу, какое когда-либо возвращала с Колеса Сайонджи.

В свое время семейство Миджуртин считалось одним из самых благородных в Никее; за несколько столетий два его представителя успели побывать членами Совета Десяти. Но это осталось в далеком прошлом. Нынешний граф был последним отпрыском угасающего рода. Он женился на женщине из низов – по слухам, на своей собственной прачке, – чтобы не оплачивать счета за стирку белья. Эта парочка жила в нескольких комнатах родового особняка, находившегося в районе у реки, когда-то считавшемся самым фешенебельным в Никее, но теперь превратившемся в трущобы. Остальные помещения огромного особняка пустовали, предоставленные крысам, шнырявшим среди гниющих фамильных реликвий.

Впрочем, к опустившемуся графу никто не питал ни капли сострадания. Заносчивый до такой степени, что он мог бы принадлежать к семейству Аграмонте, Миджуртин считал себя умным, в то время как на самом деле был просто грубым. Кроме того, он обожал сплетни и наушничество. Его уже давно никто и никуда не приглашал, но тем не менее Миджуртин неизменно являлся на любое мало-мальски значительное событие в наряде, сшитом по моде десятилетней давности, причем приходил он первым, а уходил на рассвете, провожаемый зевками последних держащихся на ногах слуг.

Сейчас по всей зале разносился скрипучий голос Миджуртина, такой же мерзкий, как его смех.

– Знаете, это все равно что Колесо. В прошлом году они были на вершине, а в этом... Что ж, быть может, это хоть немного усмирит их гордыню...

Внезапно осознав, что его тирада слышна всем присутствующим, Миджуртин испуганно осекся, затравленно оглядываясь по сторонам. Из пирожного, забытого в руке, потекла струйка повидла.

Мое терпение лопнуло, но, прежде чем я успел подойти к негодяю, перед ним уже очутилась Маран. Ее лицо было бледным от бешенства, глаза сузились в щелочки.

– Убирайтесь! Убирайтесь немедленно! Миджуртин что-то залепетал в свое оправдание.

Я решительно направился к нему. Увидев меня, он взвизгнул, широко раскрыв глаза от ужаса, и бросился к выходу, словно кабан, учуявший приближение охотника.

Оркестр поспешно заиграл какую-то мелодию, но Маран подняла руку. Сразу же снова наступила полная тишина.

– Обращаюсь ко всем. Вон! Бал закончен!

Ослепленная яростью, Маран схватила обеими руками белую льняную скатерть, на которой стояла ваза с пуншем, и что есть силы рванула ее на себя. Тяжелый хрустальный сосуд с трудом несли двое слуг, но ярость моей жены сделала его невесомым, словно пушинка. Скользнув по полированному столу, ваза рухнула на пол и взорвалась тысячью осколков. Красный пунш кровью расплескался по блестящему паркету. Немногочисленные гости торопливо поспешили к выходу. Буря на улице не шла ни в какое сравнение с той, что бушевала в зале.

Маран развернулась к музыкантам.

– Все, хватит! Вы тоже можете идти. Те стали быстро собирать инструменты. Я поднял руку, останавливая их.

– Подождите, – тихо произнес я, но мой голос разнесся по всей зале. – Сыграйте «Речка кружится, речка извивается».

Эту песню играл оркестр на увеселительном речном корабле в ту ночь, когда мы с Маран впервые познали друг друга. Впоследствии мне потребовалось много времени и много золота, чтобы установить название песни, но все окупилось с лихвой в день первой годовщины нашей свадьбы, когда те же самые музыканты с корабля исполнили ее для нас с Маран.

Музыканты растерянно переглянулись. Сначала заиграл один, потом к нему присоединился другой, третий. Маран неподвижно стояла у красной лужицы. Слуги с полотенцами наготове застыли рядом, не решаясь приблизиться.

– Графиня Аграмонте, – сказал я, – окажите честь потанцевать со мной.

Она молча шагнула ко мне. Мы закружились в танце. Сначала было слышно, как уходили последние гости; потом не осталось ничего, кроме музыки и шелеста скользящих по паркету ног.

– Я тебя люблю, – прошептал я.

И тут плотину прорвало. Уронив голову мне на грудь, Маран забилась в истерике. Я подхватил ее на руки – она оказалась невесомой. Я вынес Маран из залы, поднялся по лестнице и зашел в нашу спальню. Стащив покрывало с огромной кровати, я уложил свою жену и медленно раздел ее. Она лежала совершенно неподвижно, не отрывая от меня взгляда. Я тоже быстро скинул с себя мундир.

– Сегодня ночью ты хочешь мне отдаться?

Ничего не ответив, Маран раздвинула ноги.

Опустившись на колени, я провел языком по сокровенному треугольнику. Ее дыхание участилось, но это было единственной реакцией на мои ласки. Я поцеловал Маран в губы, в грудь. Она оставалась неподвижной.

Понятия не имея, что делать дальше, едва возбудившись, я проник в ее чрево. С тем же успехом я мог бы насиловать спящую. Я вышел из нее, и она снова не сказала ни слова, только перекатилась на бок, спиной ко мне, и подобрала колени к груди.

Осторожно укрыв ее одеялом, я забрался в кровать и неуверенно обнял Маран за талию. Она по-прежнему оставалась бесчувственной.

Наверное, через какое-то время я заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что уже светает. В окно барабанил дождь, в комнате было холодно. Маран стояла у окна, уставившись на улицу. Она была раздета, но, похоже, не замечала холода. Не оборачиваясь, она почувствовала, что я проснулся.

– Пусть убираются к чертовой матери, – тихо прошептала Маран. – Пусть все убираются к чертовой матери. Мне... нам они не нужны.

– Не нужны.

– С меня достаточно, – рассеянно произнесла она. – Я возвращаюсь в Ирригон. Ты можешь ехать со мной, можешь оставаться – поступай как тебе угодно.

Странно, но это заявление успокоило Маран. Она позволила мне уложить себя обратно в постель и сразу же заснула. Но ко мне сон больше не вернулся. Я ворочался в постели до тех пор, пока комната не наполнилась серым светом. Следует ли мне отправляться вместе с женой в Ирригон, величественный замок на берегу реки, протекающей по обширным владениям Аграмонте? При одной этой мысли я пришел в ярость. Ни в коем случае! Я еще никогда не бежал от сражения и не хочу начинать сейчас. Клянусь Исой, клянусь Ваханом, клянусь Танисом, я никуда отсюда не уеду! Рано или поздно император одумается. Обязательно одумается.