Король Фейсал и полковник Лоуренс

Арабы пришли в ярость. Лоуренс был привлечен к ответу. Он и сам был поражен — для разведочной службы этот человек слишком наивен. По словам биографа (очевидно, исходящим от Лоуренса), честь ему предписывала немедленно распустить по домам всех своих солдат. В этом позволительно усомниться; но, во всяком случае, поступил Лоуренс совсем не так, как ему якобы предписывала честь. Он объявил арабам, что переданные через него обещания британского кабинета отменяют договор Сайкса—Пико. Заявление было во всех отношениях смелое — Лоуренс невозмутимо отменил договоры, под которыми значилась подпись и его, и чужого правительства. Но арабы не были ни тонкими юристами, ни глубокими политиками. Партизанская война продолжалась.

Макиавеллизм? Вот что отнюдь не свойственно Лоуренсу. Скажу больше: настоящего макиавеллизма не было и в действиях союзных правительств. Надо вспомнить обстановку того времени. Человек, висящий над пропастью, обещает за помощь больше того, что может дать, гораздо больше того, что дать хочет. Это своего рода «коня, коня, полцарства за коня!». Рассудительный человек со стороны укоризненно спросит, как можно давать за лошадь полцарства. Но это будет глупый вопрос.

Союзники (как и немцы) щедро сыпали в ту пору обещаниями, из которых одни были совершенно невыполнимы, а другие противоречили одно другому. Сошлюсь на авторитет большого знатока предмета. Новейший американский исследователь, профессор Чарльз Сеймур, ближайший участник Парижской конференции 1919 года, в своей работе «Секретные договоры и открытые соглашения» прямо говорит, что договоры о разделе азиатской Турции были и неясны, и противоречивы. Обещания, данные грекам, противоречили обещаниям, данным итальянцам. Договор Сайкса—Пико не согласовался с тем, что англичане посулили Хусейну. Сен-Жан-Мориенский договор был заключен без согласия России и т.д. Впоследствии, добавим, выяснилось, что не сговорились между собой толком даже Франция и Англия.

То же самое относится и к другому событию, вызвавшему большое волнение у арабов, — к декларации Бальфура, обещавшей евреям Палестину. Анекдотическая история этого полуанекдотического документа еще не написана. Лорд Бальфур говорил одному русскому политическому деятелю, что подписал историческую декларацию из-за легенды, которую слышал в детстве: мир погибнет в тот день, когда в Иерусалиме восстановится еврейская власть, — «мне так надоел мир, что я, право, не прочь посмотреть на его гибель...» Шутка характерна для автора «Защита философского сомнения». Правда, шутливые слова престарелого государственного деятеля были сказаны после прекрасного завтрака; да и политика ForeignOffice, конечно, не определялась шутками лорда Бальфура. Однако без преувеличения можно сказать, что знаменитая декларация была далеко не свободна от юмора. Весьма серьезный английский исследователь говорит, что она составлена в выражениях, «по необходимости неопределенных» («perhapsnecessarilyvague»), — как известно, уже лет 15 продолжается спор о том, что именно было обещано сионистам: настоящий «национальный дом» или же только духовный (упомянутый исследователь утверждает, что духовный). Никакого макиавеллизма, повторяю, не было. Но за поддержку еврейских финансовых кругов в Америке стоило обещать полцарства, вдобавок чужого. Государственные деятели нашего времени часто становятся макиавелли-поневоле.

Арабы так же, как сионисты, поняли декларацию Бальфура не фигурально, а буквально. Она была для них тяжким ударом. Печать Хусейна—Фейсала, вероятно, с благословения Лоуренса, открыла своеобразную «антисемитскую» кампанию. В ту пору все ненавистное для союзников воплощалось в одном слове: Германия. Не в обиду будь сказано Гитлеру, арабские газеты изо дня в день доказывали, что евреи те же немцы — и культура та же, и дух тот же, и взаимные симпатии совершенно непреодолимы. Поэтому сионистский Иерусалим был бы политическим предместьем Берлина.

X

После заключения перемирия Фейсал и Лоуренс выехали в Европу. Хусейн назначил сына своим представителем на конференцию. Наказ был: требовать создания всеарабского царства с включением в него Сирии, Месопотамии и Палестины.

Тут началась одна из самых своеобразных страниц истории переговоров 1919 года. В этой поездке в Париж бедуинского воина смешалось все: трогательное и забавное, эпопея и водевиль, Коран и «Наши за границей».

Надо ли говорить, что из трех великих людей конференции ни один вначале не имел ни малейшего представления о делах развалившейся империи султанов. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон изумленно глядели на человека в белом тюрбане, называвшего себя потомком Магомета, сыном геджазского короля и претендентом на всеарабский престол, — в чем дело? кто такой? какие арабы? какой Геджаз? Сэр Генри Мак-Магон, которому было поручено составить доклад, горестно писал, что в Париже люди, очевидно, не понимают, о чем, собственно, идет речь.

Потом они освоились и с белым тюрбаном, и с арабскими требованиями. При великих людях были, как водится, советники, но они, тоже как водится, совершенно расходились во взглядах. Французы слышать не хотели о едином арабском царстве, не без основания полагая, что арабское царство будет псевдонимом новой английской колонии. Разобравшись в вопросе, Клемансо заявил Ллойд Джорджу, что о едином арабском царстве не может быть речи: надо разделить сферы влияния.

Начался торг. Его скрыто деловой характер («акулы капитализма») преувеличивать не надо. Вильсон настаивал на применении принципов демократии и самоопределения народов. С этим приходилось считаться; но, к счастью, тот же Вильсон выдумал систему мандатов. Не будем осуждать Клемансо и Ллойд Джорджа, если они в этом случае смотрели на принципы президента, как на совершенную ерунду. Из Аравии, и по принципу самоопределения народов, и по всем другим принципам, можно с одинаковым правом выкроить и пять, и двадцать пять государств. Сам Лоуренс, по уши влюбленный в арабов, в своей книге вскользь, как ни в чем не бывало, упоминает, что говейтаты вели войну с бенисакрами из-за обладания знаменитым верблюдом Джеддой. Как тут было применять принципы Вильсона?

Лоуренс вернулся на родину. Здесь на его долю в годы, последовавшие за войной, выпал огромный литературный и светский успех. Этот человек внес в войну 1914—1918 годов поэзию, которой ей не хватало. Блестящие действия арабских партизан так выигрывали на фоне серой, анонимной, траншейно-артиллерийской войны. «Араба Лоуренса» носили в лондонских салонах на руках, дамы сходили по нему с ума, мужчины подражали его резкой, отрывистой манере разговора.

Оценило его заслуги и правительство. Он был зачислен в качестве эксперта в британскую делегацию на конференции. Это было довольно неудачное назначение. В Париже Лоуренс оказался представителем не Англии, а геджазского короля. Вместе с Фейсалом он посещал Клемансо, Вильсона, Ллойд Джорджа. Фейсал терпеливо излагал свои требования: единое всеарабское царство со включением в него Сирии, Месопотамии и Палестины. Лоуренс переводил слова своего друга и от себя добавлял, что в пору войны арабам были даны твердые обещания, — они должны быть исполнены.

По-видимому, годы, проведенные в Аравии: дни на верблюдах, ночи среди змей, многочисленные ранения — быть может, и внезапный успех — отразились на характере полковника Лоуренса. Из просто резкого человека он стал человеком чуть только не бешеным. Его беседы в Париже, затем позднее в Лондоне повлекли за собой ряд скандалов, о которых и теперь в Англии говорить не любят. Скажу только, что после одного объяснения с Лоуренсом покойный лорд Керзон заплакал — заплакал в настоящем смысле слова. «По щекам его текли слезы, он глухо всхлипывал. В зале наступило страшное смущение. Ему положил конец лорд Роберт Сесиль. Он, по-видимому, имел привычку ктакого рода сценам и грубовато сказал лорду Керзону: «Полно, старик, довольно этих штук!..» Лорд Керзон вытер глаза и высморкался в шелковый платок. Заседание продолжалось».

Кончилось же все это совершенно невероятной сценой между полковником Лоуренсом и английским королем. Лоуренс на аудиенции вернул Георгу V свои ордена, заявив, что стыдится той роли, за которую эти ордена получил, и что ему стыдно за Англию и за ее правительство. Этой сцене трудно было бы поверить, если бы сведения о ней в смягченной форме не исходили и от самого короля. В ответ на запрос биографа лорд Стэмфордгам, личный секретарь Георга V, пишет: «Его Величество хорошо помнит, что, представляя свою просьбу о разрешении отказаться от орденов, полковник Лоуренс кратко сказал, что он дал королю Фейсалу известные обещания, что эти обещания выполнены не были и что ему, быть может, придется сражаться против англичан. А при таких условиях он не считает возможным носить британские ордена. Его Величество не помнит, сказал ли ему Лоуренс, что стыдится за себя, за Англию и за британское правительство».

К чести британского правительства отметим, что все это не отразилось на служебной карьере Лоуренса. Позднее он был ближайшим советником Черчилля по восточным делам. Потом политика ему надоела, он стал авиатором и уехал в Индию. Газеты отмечают его появление то в Англии, то в самых странных местах — чуть только не у Далай-ламы. Разумеется, все по секретнейшим делам.

Во всяком случае, из всех служащих Intelligence Service полковник Лоуренс самый оригинальный.

Хусейн, узнав о провале всеарабского царства, в гневе отказался подписать Версальский договор. Это не произвело в Париже большого впечатления, — договор обошелся без подписи Хусейна. Фейсал оказался много лучшим политиком, чем его отец и чем Лоуренс. Увидев, что Клемансо ничем не прошибешь, он выдвинул свою кандидатуру на сирийский престол под французским мандатом. Клемансо было совершенно все равно, какой араб будет царствовать во французской Сирии. Техника дела не так сложна. Сирийский конгресс провозгласил Фейсала королем. Сирийский народ встретил его восторженно: «И мы, и наши семьи, и наши палатки больше твои, чем твои руки. Враг Ислама тот, кто думает иначе...»

Однако с Францией Фейсал не поладил. Крайние арабские националисты вели глухую борьбу против французского мандата. Не стоит останавливаться на всем этом подробно. 14 июля 1920 года генерал Гуро предъявил ультиматум; французские войска двинулись на Дамаск. Оказалось, что сражаться с ними на верблюдах невозможно. Фейсал бежал в Англию, навсегда потеряв сирийскую корону.

Англичане скоро нашли для него другую. Королевство Ирак было создано едва ли не специально для него. Иракский конгресс с неменьшей готовностью провозгласил Фейсала королем. Иракский народ встретил его так же восторженно: «И мы, и наши семьи, и наши палатки...»