Король казино

В таком случае у вас нет никаких причин для волнений.

Заинтересованность моя заключается не в том, что я ничего не знала, но в том, что, пусть краем, будет запятнано мое имя.

Помилуйте, Лариса Ивановна! Да каким же об­разом оно будет запятнано? Если вы внимательно чи­тали статью, то могли заметить, что в ней нет ни одно­го слова, направленного против вас лично. Я просто-напросто защищаю себя. Вот мое имя, моя фамилия запятнаны. И разумеется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы смыть с себя позор.

Не будем лукавить, — помолчав, сказала вице- премьер. — Вам известно больше, нежели вы изложи­ли в статье.

Мне известно многое.

В том числе и обо мне?

В том числе и о вас.

Очень жаль, но вы проиграете, Лиля.

Может быть. Мне вот что любопытно, Лариса Ива­новна. По-моему, у нас свобода печати, материалы, как мне говорили, до опубликования не разглашаются, а у вас каким-то образом оказалась моя статья...

Статья ваша опубликована не будет.

Ну что же, значит, один редактор оказался тру­сом, таким же может оказаться второй, третий, но я убеждена, найдется четвертый, который, несмотря на ваше высокое положение, наберется смелости и опуб­ликует.

Чего вы добиваетесь, Лиля?

Ничего, кроме того, о чем я сказала. Правды.

До свидания, — попрощалась вице-премьер.

Из вестибюля Лиля позвонила главному редактору газеты, где должна была появиться статья. Редактор подтвердил, что статья выходит в завтрашнем номере, он уже подписал верстку и не видит причин, почему она может не выйти. «Вам звонили?» — спросила Лиля. «Да. Но это не имеет никакого значения».

На следующий день газета не вышла вообще. На : тонок Лили в редакцию ответили, что главного ре­дактора вызвали в министерство по печати. У Лили был крупный разговор с шефом. Турецкий объяснил ей, что она поступила не только глупо, но и противо­законно. Во-первых, она замешана в деле Фишкина— Стрельниковой. Во-вторых, не имела права помещать статью в печати. Рано или поздно Фишкина возьмем, сказал он, и не только его, старался он объяснить сво­ему помощнику ситуацию, теперь же положение дел таково, что нужно добывать доказательства, да и вооб­ще дело следует поручить иному работнику. Лиля молча выслушала и, в сердцах хлопнув дверью, вышла.

В машине, когда уже подъезжали к дому, Лиля вдруг расплакалась. Демидыч перепугался, он совершенно не выносил женских слез.

Это... как его... Кончай, слышь, — забормотал он. — Чего ревешь-то?

И, глядя в его глаза, полные истинного сострада­ния и жалости, Лиля вдруг рассказала все парню.

Как жить, Демидыч? Кругом ворье, взяточники, нечисть! Как жить?! А от меня требуют: соблюдай фор­мальности! Какие могут быть формальности в борьбе с этой нечистью?!

Да ладно, — отмахнулся Демидыч. — Не пере­живай.

Вот и ты тоже... — проговорила Лиля, выходя из машины.

Демидыч, как и обычно, проводил женщину до две­рей квартиры и попрощался.

В двенадцатом часу ночи в квартиру позвонили. По­смотрев в глазок, Лиля узнала своего охранника.

Я на минуту, — угрюмо выговорил Демидыч.

Что случилось-то? Проходи.

Демидыч тщательно вытер обувь, вошел в коридор, вытащил несколько листов бумаги, протянул хозяйке. Аккуратным почерком в бумаге, названной «Чисто­сердечное признание», было написано, что гражданин Фишкин Ефим Аронович целиком и полностью при­знает свою вину в злоупотреблениях и подделке под­писей в документах, касающихся приобретения акций ряда предприятий, в том числе судоремонтного завода и пионерских лагерей, в чем глубоко раскаивается и сообщает эту информацию по своей инициативе...

Пошел я, — сказал Демидыч, берясь за дверную ручку.

Он жив? — шепотом спросила Лиля.

Кто?

Фишкин.

А что ему сделается? Дышит.

У него же телохранители...

Ну и что?

Дышат?

Должны, — подумав, ответил Демидыч.

Что я тебе скажу, Демидыч...

Парень кашлянул и вопросительно посмотрел на женщину.

Ты перестал чёкать.

Знать, отучил кто-то, — широко улыбнулся па­рень. — Пошел.

Не уходи, Демидыч, — негромко проговорила Лиля, но Демидыч услышал и застыл как вкопанный.

Все произошло так неожиданно и быстро, что Фима Фишкин ничего не смог сообразить. Он, услышав за со­бой глухой стук, обернулся, успел заметить неподвижно лежащих на асфальте двух своих телохранителей, а по­том его приподняло, швырнуло в машину, и пришел он в себя лишь после того, как с ревом рванулась вперед машина и почуял холодный металл наручников на запя­стье. «Сиди спокойно», — сказал водитель. Фима ско­сил глаза и узнал в водителе того самого парня, что са­мым наглым образом отнял у него магнитофон. Ехали недолго, свернули в арку большого дома, остановились возле сквера. Парень достал из бардачка плотную пап­ку, положил на нее чистый лист бумаги. «Ручка есть?» — спросил он, открывая наручники. Фима послушно выта­щил дорогую авторучку. «Пиши». — «Что?» Парень тол­ково объяснил, что требуется написать, но предупредил: Повторять не буду». И Фима, посмотрев на него, по­нял — повторять он действительно не будет, шмальнет или удавит. Прочитав написанное, парень аккуратно по­ложил лист в папку, хлопнул крышкой бардачка. «Будь здоров. Запоминать номер машины не советую. Шагай». Фима уходил не оглядываясь. Противно подрагивали руки, вспотела спина, на лбу выступила испарина. Ми­новав арку, он облегченно вздохнул, остановил первую попавшуюся машину и поехал к дому. Возле подъезда топтались телохранители. Фиме хотелось сорвать на них зло, но он сдержался. Выслушав оправдания, сказал: «Думаю, не в ваших интересах предавать дело огласке. Молчите. Ничего не было. Понятно?» — «Понятно!» — в один голос откликнулись телохранители.

Зайдя в квартиру, Фима первым делом опрокинул пол­стакана коньяку, отдышался, присел, подумал и еще хлоп­нул столько же. Полегчало. Теперь можно было и пораз­мышлять о случившемся. Фима хорошо знал законы в мире, где ему пришлось жить. Законы волчьи. В волчьей стае раненого или больного поедают его собратья, так слу­чается и в его мире. Держат до последнего, если нужно, уберут любого свидетеля, но никогда не простят слабос­ти, последствия которой могут отразиться на их деятель­ности. Что ни говори, а он, Фима, проявил слабость, соб­ственными руками подписав свой приговор. Баба эта, сле­дователь, теперь конечно же не остановится, потянет ниточку, а куда она выведет, одному Богу известно. Она завтра, между прочим, может арестовать его. Признание, неоспоримое доказательство его вины, налицо. Посовето­ваться с Аликом Городецким? Бесполезно. В лучшем слу­чае предложит где-нибудь отсидеться, в худшем... О вто­ром предположении Фиме не хотелось даже и думать.

Нет, конечно, он мог бы немедленно заявить, что его показания вырваны у него под угрозой смерти. И тогда доказательства, основанные на его признании, сразу становятся пустышкой. Для суда. Но не для волков... вот в чем дело.

* * *

Лиля Федотова явилась на работу как никогда поздно. Турецкий глянул на женщину и удивленно произнес.

—Что с тобой, Лиля?

Ничего.

Ты вся светишься! И какое спокойствие в глазах... Определенно что-то случилось! Уж не влюбилась ли?

Да.

Ив кого же?

В мужчину.

Понятно, что не в женщину.

В настоящего мужчину.

А как же я? — даже несколько растерялся Ту­рецкий. — Мы вроде как бы...

Ты опоздал, Турецкий! — рассмеялась Лиля, вы­кладывая на стол лист бумаги. Это было «чистосердечное признание», собственноручно написанное Фишкиным.

Турецкий прочел, посмотрел на свою помощницу и поднял телефонную трубку...

...А Ефим Аронович Фишкин сидел в салоне биз­нес-класса «боинга», следующего курсом Москва—Же­нева. Давно прошло объявление стюардессы о том, чтобы пассажиры пристегнули привязные ремни и пригото­вились к взлету.

Почему не взлетаем? — обеспокоенно обратился Фима к соседу, читавшему газету.

Что?

Не взлетаем, а пора бы, — постучал по часам Фишкин.

Взлетим, — равнодушно ответил сосед и снова уткнулся в газету.

Извините, — остановил Фима проходившую мимо стюардессу. — Отчего задержка?

Не волнуйтесь, — вежливо ответила девушка, гля­нула на пассажира. — Вам нехорошо? Валидол, нит­роглицерин?

Спасибо, — отказался Фишкин, поворачиваясь к иллюминатору.

По аэродрому на большой скорости шла светлая «Вол­га», притормозила возле самолета, в котором находил­ся Фишкин. Из машины вышли двое мужчин и на­правились к трапу.