Король медвежатников

Янычарский ага никого не хвалил просто так, — как и всякий сильный воин, он с почтением относился к мужеству противника, а стало быть, у него имелось достаточно оснований, чтобы отвечать именно таким образом.

— Хорошо… Отпустите всех женщин, они мне больше не нужны. Можете поступать с ними так, как вам заблагорассудится. А вот эту… отведите ко мне на корабль. И пусть ее оденут в те платья, какие подобает носить при ее красоте, — распорядился паша, и, не оглядываясь, направился на корабль.

Он нашел то, что искал, а следовательно, в городе ему больше делать было нечего.

* * *

Паша Хабибулла не расставался со своим гаремом даже на море. Женщины скрашивали повелителю не только походные будни, но разделяли с ним радость от занимательных путешествий. Они были для него, что ятаган для янычара или четки для муллы. С ними ему было спокойно, и, ощущая их близкое присутствие, он обретал уверенность, словно и не покидал родной дворец. Но сейчас их бессмысленное кудахтанье в соседних каютах только раздражало его — высадить бы их всех на какой-нибудь остров, и пускай хотя бы месяц поживут без своего господина.

Единственной женщиной, не досаждавшей ему последнюю неделю, была Вероника. Она уже успела прийти в себя и теперь посматривала на пашу с некоторым интересом. Но Хабибулле хотелось большего. Он бы мог взять девушку силой — повелел бы распять гордячку на брачном ложе и беспрепятственно вошел бы в нее, доказав тем самым свое господство. Но ему хотелось иного — а именно абсолютной власти над гяуркой. Чтобы она пришла в его покои не сломленной гордячкой, а покорной женщиной, сняв с себя все одежды.

Паша Хабибулла понимал, что если ему все-таки удастся завоевать расположение красавицы, то это будет самая трудная его победа, сравнимая разве что с завоеванием вражьего форта. Паша готов был идти на приступ.

Когда Хабибулла распахнул дверь, Вероника стояла у зеркала, расчесывая густым гребнем слегка вьющиеся локоны. При его появлении ее лицо заметно напряглось, а потом губы сложились в прежнюю линию, чуть волнистую, заметно капризную.

Что может быть для женщины важнее красиво убранных волос?!

Хабибулла сделал несколько шагов. Потом взял девушку за плечи и слегка развернул к себе. Глаза у нее были насыщенного изумрудного цвета. Такого цвета вода бывает у опасных атоллов.

Силой ее не завоевать, это точно. Для победы требуется нечто другое. И будто бы ослабев, паша согнулся в коленях. Обхватил девушку за талию и уткнулся головой в ее живот.

— Господи, ты даже не представляешь, как я ждал встречи с тобой, — поймал паша девичьи ладони в свои сморщенные старческие руки. — Я мечтал о такой женщине, как ты, всю свою жизнь.

Хабибулла поднял голову и натолкнулся на девичий взгляд, полный недоумения. Зрелище было ужасным и нелепым одновременно. Человек, перед которым склоняли головы крепости и города, вдруг преклонил колени перед своей пленницей. Ей бы поднять повелителя с колен или опуститься с ним рядом, а она, ошарашенная его падением, смотрела на пашу с высоты своего малого роста так же надменно, как это делает птица, взирая на скрюченного червя. Вот сейчас изловчится и клюнет престарелого пашу в самое темечко.

Не случилось. Ее губы, еще минуту назад капризные, вдруг плаксиво изогнулись.

— Я не могу!.. Встаньте, — взмолилась девушка.

— У меня было много женщин, но ни одна из них не сумела ранить мое сердце так, как это сделала ты. Будь же моей! Я брошу к твоим ногам все сокровища мира, — пообещал паша.

Подбородок девушки горделиво приподнялся.

— Ты предлагаешь наследнице рода Артуа быть твоей наложницей? — гневно изогнулись брови красавицы. — Я лучше предпочту смерть!

Паша не без оснований считал, что умеет говорить. Не будь у него этого дара, то, возможно, его победы на любовном фронте были бы не столь ощутимы. А так по всему Средиземноморскому побережью народилось немало детей, что с уверенностью могли бы назвать его своим отцом. Но сейчас он осознал, что все свои победы отдал бы за привязанность этой девушки.

Восемнадцатилетняя девица выглядела холодной, точно выступающая из воды скала.

— На этой земле есть только один человек могущественнее меня, это Сулейман Кануни. Я не предлагаю тебе быть наложницей, я хочу, чтобы ты стала моей женой. — Паша Хабибулла сделал паузу, а потом, собравшись с духом, продолжал: — И не просто женой, а первейшей из жен. А как только от нашего союза родится сын, он станет законным наследником всего того, что я имею, — торжественно пообещал паша Хабибулла.

Паша сам испугался сказанных слов. От трех жен у него было шестеро детей (гарем не в счет — это всего лишь театр развлечений, где он любит проводить время, отдыхая от государственных дел). И лишь старший из его сыновей — Абдулла, рожденный от дочери персидского султана, имел право называться его наследником. Юноша уж не однажды доказал свое право на престолонаследие, заменяя отца как во дворце, во время переговоров с послами, так и на море, во время сражений с неверными. И если сейчас выбрать первейшей женой чужестранку, то это значит обидеть не только могущественную персидскую династию, но и старшего сына, к которому Хабибулла был по-особенному привязан.

А там и до распрей всего лишь шаг.

Разумом осознавая возможные последствия, паша Хабибулла ничего не мог поделать со своим сердцем, неутомимо тянувшимся к молодости. Причем так же ненасытно, как тянется к теплым лучам солнца пробившийся из-под земли весенний росток. Паша Хабибулла остановил взгляд на высоких грудях молодой гяурки, и глаза старика вспыхнули алчным огнем — такая женщина способна спалить дотла. От такой любви может остаться только пригоршня пепла. А потом, сдунув тлен, женщина пойдет своей дорогой дальше, позабыв о случившемся.

В лице Вероники что-то изменилось. Взгляд ее неожиданно потеплел (а может быть, ему это всего лишь показалось). Широко распахнув ресницы, она спросила:

— Вы предлагаете мне свою руку?

Очень нелепо выглядит старик, стоящий на коленях перед восемнадцатилетней девушкой. А если он еще наделен и немалой властью, то ситуация и вовсе абсурдна.

Впрочем, ситуация не нова. Подобное происходило и тысячу лет назад — старый распутник, вдохнув аромат молодости, решил сорвать благоухающий цветок.