Король-ворон

– Мне кажется… Она дарит мне внутреннюю тишину. Как Генриетта.

Он уже как-то говорил Адаму об этом; о том мгновении, когда он обнаружил этот город, и внутри него что-то успокоилось и затихло – что-то, постоянно дергавшее и нервировавшее его изнутри, хоть он и не осознавал этого раньше. Адам тогда не понял, но, опять же, Генриетта имела для него совсем другое значение.

– И это все? Вот так просто?

– Я не знаю, Адам! Ты просишь меня дать определение абстрактного понятия, которое никто не может объяснить с начала времен. Ты просто вывалил все это на меня, – произнес Гэнси. – Почему мы дышим воздухом? Потому что мы любим воздух? Потому что не хотим задохнуться. Почему мы едим? Потому что не хотим голодать. Откуда я знаю, что люблю ее? Потому что я могу нормально спать после того, как поговорю с ней. А что?

– Да ничего, – ответил Адам, и это была до того наглая ложь, что оба замолчали и уставились в окно. Адам похлопывал пальцами одной руки по ладони другой.

Обычно Гэнси не стал бы настаивать и требовать ответа. Принуждать Адама или Ронана к разговору, когда они к этому не готовы, всегда было сомнительным занятием, обреченным скорей на провал. Но в данном случае было поздно, и у Гэнси не было времени ждать, пока Адам созреет, чтобы поговорить на эту тему.

– Мне казалось, сегодня у нас ночь откровений, – напомнил он.

– Ронан поцеловал меня, – немедленно выдал Адам. Эти слова ждали своего часа уже какое-то время. Он нарочито внимательно рассматривал двор через окно. Поскольку Гэнси не ответил сразу, Адам добавил: – И я тоже его поцеловал.

– Господи, – выдохнул Гэнси, – Боже.

– Ты удивлен?

Его скорей изумил тот факт, что Адам рассказал ему об этом. Самому Гэнси потребовалось несколько месяцев тайных встреч с Блу, прежде чем он сумел найти в себе силы сказать об этом остальным, да и то – лишь потому, что этого требовали обстоятельства.

– Нет. Да. Не знаю. Сегодня мне уже довелось столкнуться с тысячей других сюрпризов, так что я уже и сам не знаю. А ты был удивлен?

– Нет. Да. Не знаю.

Теперь, когда у Гэнси было чуть больше времени, чтобы обдумать услышанное, он прикинул все варианты возможного развития событий. Он представил Адама, всегда такого строгого академика. И Ронана, неистового, и верного, и ранимого.

– Не сломай его, Адам.

Адам все так же смотрел в окно. Единственным признаком его напряженно работающего мозга были его медленно переплетавшиеся пальцы.

– Я не идиот, Гэнси.

– Я серьезно. – Теперь воображение Гэнси унеслось далеко вперед, чтобы явить ему картину будущего, в котором Ронану, возможно, доведется существовать без него, без Деклана и Мэтью, да еще и со свежеразбитым сердцем. – Он не так крепок, как кажется.

– Я не идиот, Гэнси.

Гэнси не считал Адама идиотом. Но Адам неоднократно причинял ему боль, хоть и ненамеренно. Некоторые самые глубокие раны возникли именно потому, что Адам не осознавал, что наносит их.

– Думаю, ты – полная противоположность идиоту, – резюмировал Гэнси. – Я ничего такого не имел в виду. Я просто хотел сказать…

Все, что Ронан когда-либо говорил об Адаме, перестраивалось в голове Гэнси и обретало новый смысл. Каким же странным и причудливым созвездием они все были…

– Я не собираюсь дурить ему голову. Как ты думаешь, для чего я заговорил с тобой об этом? Я даже не знаю, как мне…

Адам умолк. Это была ночь откровений, но у обоих закончились убеждения, в которых они были твердо уверены.

Оба снова посмотрели в окно. Гэнси вытащил из кармана листик мяты и сунул в рот. Ощущение окружавшей их магии, сопровождавшее его весь вечер, усилилось. Все было возможно – и хорошее, и плохое.

– Я думаю, – медленно произнес Гэнси, – что тут важно быть честным с собой. Вот и все, что ты можешь сделать.

Адам расцепил сплетенные в замок пальцы:

– Думаю, именно это я и хотел услышать.

– Стараюсь, как могу.

– Я знаю.

В тишине они услышали, как Блу и Ронан разговаривают с Сироткой на кухне. Было что-то успокаивающее в теплом и знакомом бормотании их голосов, и Гэнси снова ощутил этот необъяснимый рывок времени. Будто он уже проживал этот момент раньше или проживет его в будущем. Желание обладать и само обладание слились воедино. Он с удивлением понял, что жаждет поскорей покончить с поисками Глендауэра. Он хотел перейти к остальной части своей жизни. До этой ночи он не слишком задумывался о том, что в его жизни могло бы быть что-то еще, кроме этого.

– Кажется, пришло время найти Глендауэра, – сказал он.

– Думаю, ты прав, – ответил Адам.

Глава 37

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Генри Ченге.

Генри никогда не дружил со словами. Яркий тому пример: в первый месяц своей учебы в Эгленби он попытался объяснить это Джоне Майло, учителю английского, и в ответ услышал, что он слишком строг к себе. «У тебя прекрасный словарный запас», – сказал ему Майло. Генри сознавал, что у него прекрасный словарный запас. Но это слабо помогало, когда он пытался найти необходимые слова, чтобы выразить свою мысль. «Ты очень грамотно говоришь для парня твоего возраста, – добавил Майло. – Черт возьми, даже и для парня моего возраста». Но казаться человеком, точно выражающим свои ощущения словами, и быть им на самом деле – принципиально разные вещи. «Многие, у кого английский не родной язык, чувствуют то же самое, – закончил Майло. – Моя мать рассказывала мне, что она никогда не была собой, когда говорила по-английски».

Но проблема была не в том, что Генри не мог быть собой в полной мере, когда говорил по-английски. Он вообще не мог точно выразиться, когда говорил вслух. Его родным языком была мысль.

Так что он и сам не мог объяснить, что чувствует, пытаясь подружиться с Ричардом Гэнси и членами его королевской семьи. Он не мог подобрать слова, чтобы выразить причины, по которым он предложил ему свой самый потаенный секрет в подвале Борден-хауса. Он не мог описать, насколько трудно ему было ждать, примут ли его ветку мира.

Это значило, что ему придется просто убивать время в ожидании.

Поэтому он старался занять себя чем-нибудь.

Он привел в восторг Мурса, учителя истории, своим исследованием популяризации персональной электроники в странах первого мира; он разозлил Адлера, преподавателя по административному управлению, своими глубокими познаниями в разительном несоответствии рекламного и стипендиального бюджетов Эгленби. Он до хрипоты орал с другими болельщиками на футбольном матче Коха (они проиграли). Он взял баллончик краски и вывел «МИР ВАМ, СУКИ» на мусорном контейнере, стоявшем за кафе-мороженым.

У него еще оставалось полно времени днем. Ожидал ли он, что Гэнси сам позвонит ему? Он не мог выразить словами, чего именно ждет. Какого-нибудь стихийного бедствия. Нет, изменения климата. Резкой смены способов выращивания урожая на северо-востоке страны.

Солнце село. Ванкуверские парни вернулись в свои гнезда в Литчфилде и ждали от Генри приказов о выступлении. Он чувствовал себя виноватым примерно процентов на двадцать за то, что так жаждал подружиться с Гэнси, и Сарджент, и Линчем, и Пэрришем. Ванкуверская тусовка была потрясающей. Просто ему их было мало, но и тут слова подводили его, когда он пытался обрисовать причину. Может, потому, что они всегда смотрели ему в рот? Или не знали его секретов? Или потому, что теперь он хотел иметь не последователей, а друзей? Нет. Здесь было что-то большее.