Король зимы

Она накинула на тонкую полотняную сорочку розовато-лиловый шерстяной плащ, взяла в руку связанные узлом поводки шотландских борзых, вываливших между острыми зубами длинные, дышащие паром языки. Ворота виллы были широко открыты, и в сопровождении двух рабов и окружающих нас стражников мы двинулись по главной улице Дурноварии, вымощенной широкими каменными плитами. По сточным канавкам вдоль улицы в бегущую за городом реку текли быстрые дождевые воды. Лавки с распахнутыми широкими окнами ломились от товаров — обуви, мясных туш, соли, гончарной утвари. Некоторые дома лежали в развалинах, но большая часть была отремонтирована, может быть, из-за присутствия в городе Мордреда, а может, и Гвиневера принесла сюда жажду нового расцвета. К нам сползались на жутких обрубках нищие, которые, рискуя получить удар тупым концом копья, жадно расхватывали кидаемые рабами Гвиневеры медные монетки. Сама Гвиневера с переливающимися на солнце, развевающимися рыжими волосами стремительно шагала по склону холма, словно и не замечая взволнованной суеты, которую вызывало ее появление.

— Видишь тот дом? — Гвиневера указала на красивое двухэтажное здание на северной стороне улицы. — Там живет Набур и испражняется наш маленький король. — Она презрительно повела плечами. — Мордред ужасно неприятный ребенок. Он хромает и ни на секунду не умолкает. Вот. Слышишь?

Я и в самом деле услышал детские вопли, но не уверен, был ли это Мордред.

— Теперь идем туда.

Гвиневера стала продираться сквозь густую толпу людей, стоявших по обе стороны улицы и жадно глазевших на нее. А она уже перебралась через наваленную у самого дома Набура кучу битого кирпича.

Я последовал за нею и оказался около разрушенного здания, вернее, перед вновь возводимым на этих руинах домом. Развалины когда-то были римским храмом.

— Здесь люди поклонялись Меркурию, — сказала Гвиневера, — а теперь у нас будет на этом месте святилище мертвого плотника. Но, скажи мне, как сможет мертвый плотник даровать нам хороший урожай?

Эти последние слова, обращенные как бы ко мне, были сказаны достаточно громко, чтобы их услышала дюжина христиан, трудившихся над возведением новой церкви. Одни из них укладывали камни, другие обтесывали дверные косяки, остальные разбирали старые стены на строительный материал для возводимого здания.

— Если вам так уж надо устроить лачугу для вашего плотника, — повысила голос Гвиневера, — почему бы просто не вселиться в старое здание? Этот же вопрос я задала Сэнсаму, но он твердит, что его драгоценные христиане, видишь ли, не могут дышать тем же воздухом, какой вдыхали язычники. И ради этого они рушат изысканное старое и возводят новое уродливое здание из обломков! — Она плюнула в пыль, чтобы отвратить от себя зло. — Он говорит, что церковь строят для Мордреда! Ты можешь в это поверить? Он намеревается из калеки-ребенка сделать нытика-христианина и сооружает это уродство, чтобы здесь совершить свое гнусное дело.

— Дорогая леди! — Епископ Сэнсам неожиданно появился из-за возводимой стены, которая и впрямь была сложена кое-как и выглядела уродливой по сравнению с аккуратной кладкой римского храма. Сэнсам был в черном одеянии, которое, как и его волосы, стало белым от каменной пыли. — Ты оказываешь нам великую честь своим милостивым присутствием, высокородная леди, — говорил он, низко кланяясь.

— Ни милости, ни чести, червь! — надменно произнесла Гвиневера. — Я пришла показать Дерфелю, какое разорение ты здесь устроил. Как ты смеешь строить это здесь? — Она метнула руку в сторону возводимой церкви. — Ваша постройка не краше коровьего навеса!

— Наш возлюбленный Господь явился на свет в хлеву, леди, и я рад, что наша скромная церковь напоминает вам его.

Он опять поклонился ей. Несколько каменщиков собрались поодаль и затянули одну из своих святых песен, желая очиститься от гибельной близости с язычниками.

— И песни ваши звучат как скотское мычание, — брезгливо поморщилась Гвиневера. Она оттолкнула священника и прошла мимо него к деревянной хижине, притулившейся у каменной стены дома Набура. Собак принцесса спустила с поводка, и они засновали по стройке. — Где та статуя, Сэнсам? — кинула она через плечо, открывая ногой скрипучую дверь хижины.

— Я пытался сохранить статую для тебя, милостивая леди, но, увы, Господь повелел расплавить ее. На нужды бедных.

Она гневно развернулась и уставилась на епископа.

— Бронза? Какая польза бедным от бронзы? Они ее едят? — Гвиневера посмотрела на меня. — Статуя Меркурия, Дерфель, размером с высокого человека и великолепно исполненная. Красивая! Римская работа, а не рукоделие бриттов. Но теперь она исчезла навсегда, расплавленная в христианской печи, потому что твои люди, — она с отвращением поглядела на Сэнсама, — твои люди не выносят красоты. Вы боитесь ее. Вы подобны бессмысленным личинкам, подтачивающим дерево и даже не понимающим, что творят.

Она нырнула в хижину, куда Сэнсам, наверное, сваливал все ценное, что находил в римском храме. Гвиневера вновь возникла в двери с маленькой каменной статуэткой, которую сунула в руки одному из стражников.

— Немного, — разочарованно произнесла она, — но, по крайней мере, хоть это спасено от личинки-плотника, рожденного под коровьим навесом.

Сэнсам, продолжавший, несмотря на все ее оскорбления, улыбаться, принялся выспрашивать у меня, как идут бои на севере.

— Мы выигрываем. Медленно, но выигрываем, — сказал я.

— Передай моему лорду, принцу Артуру, что я молюсь за него.

— Молись за его врагов, жаба, — зло прошипела Гвиневера, — и, может быть, мы победим быстрее. — Она взглянула на двух своих собак, которые мочились на стены новой церкви. — В прошлом месяце Кадви совершил набег на наши земли, — сказала она мне, — и подошел совсем близко.

— Благодарение Богу, нас пощадили, — вмешался епископ Сэнсам.

— Но не благодаря тебе, жалкий червь, — гневно произнесла Гвиневера. — Христиане разбежались. Подхватили полы своих плащей и умчались подальше на восток. А Ланваль с оставшимися, слава богам, отбросил Кадви. — Она плюнула в сторону новой церкви. — Придет время, Дерфель, — уверенно сказала она, — и мы избавимся от всех врагов. А когда это произойдет, я снесу этот коровий навес и построю храм, подходящий для настоящего бога.

— Для Исиды? — ехидно спросил Сэнсам.

— Остерегись, жаба, — предупредила его Гвиневера, — потому что моя богиня как-нибудь ночью может взять твою душу себе на потеху. Хотя вряд ли твоя жалкая душонка кому-нибудь и на что-нибудь сгодится. Идем, Дерфель.

Она подхватила поводки своих шотландских борзых, и мы зашагали назад вверх по холму. Гвиневера тряслась от гнева.

— Ты видел, что он делает? Разрушает старое! Почему? Да только тогда он и сможет подсунуть нам свою уродливую, некрасивую веру. Почему он не может оставить в покое все прежнее? Нам ведь все равно, если какие-то дуралеи хотят поклоняться плотнику, тогда почему его заботит, кому поклоняемся мы? Чем больше богов, тем лучше, вот что я тебе скажу. Зачем оскорблять одних богов, чтобы возвеличивать других, своих собственных? Нет в этом никакого смысла.

— Кто такая Исида? — спросил я, когда мы подошли к воротам ее виллы.

Она метнула на меня лукавый взгляд.

— Я, кажется, слышу голос своего дорогого мужа?

— Да, — кивнул я.

Она засмеялась.

— Отлично, Дерфель. Правда всегда приятна. Значит, Артур беспокоится из-за моей богини?

— Он беспокоится, — сказал я, — потому что Сэнсам тревожит его историями о неких таинствах.

Едва заметным движением плеч она скинула на пол внутреннего двора плащ, который поспешно подобрали рабы.