Королев: факты и мифы

Май 46-го – поворотный момент в истории нашей ракетной техники. В конце 20-х-начале 30-х годов ракетчиков считали просто фантазерами. В середине 30-х – увлеченными энтузиастами, которые тратят силы на не очень серьезное дело. С конца 30-х они как бы были допущены в цех вооруженцев, но не более. С мая 46-го начинается путь, который выведет ракету в приоритетные лидеры не только оборонной, но и многих других отраслей промышленности, в немалой степени подчинит ей экономику, отдаст едва ли не лучшие умы Академии наук и ведущих вузов и в результате – сделает ее основным оружием армии, авиации и флота, предоставит ей почетные места за круглыми столами дипломатических переговоров и поднимет на самые высокие трибуны международных форумов, где ракеты будут определять судьбу войны и мира, а, в конечном счете, судьбу жизни на нашей планете.

С мая 1946 года остротам и улыбкам скептиков приходит конец. Это вовсе не означает, что скептики разом исчезли. Отнюдь. Их много. Авиаконструктор Яковлев, например, доказывал, что немцы войну проиграли чуть ли не потому, что в ущерб авиации увлеклись ракетами. Нет, скептики были и тормозили дело, как могли, еще многие годы. Но это был уже личный, а не государственный скептицизм. Острить и улыбаться дозволялось в узком кругу, но никто на серьезном совещании уже не стал бы иронизировать над ракетчиками, ибо это значило бы смеяться над армией, а ведь военные скорее простят тем, кто их побил, чем тем, кто над ними смеялся. Это значило бы издеваться над Госпланом, который объявил на заседании Верховного Совета СССР о том, что в первой послевоенной пятилетке необходимо обеспечить работы «по развитию реактивной техники, применению нового типа двигателей, создающих новые скорости и мощности». Наконец, неверие в ракеты означало бы неверие в мудрость и дальновидность того, по чьей воле ракеты были теперь признаны.

За месяц до смерти министр обороны, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза и дважды Герой Социалистического Труда Дмитрий Федорович Устинов закончил книгу воспоминаний 106 .

Прослеживая в ней свою жизнь как раз до того момента, когда он приехал в Германию: о поездке в Бляйхероде и встречах с ракетчиками в книге, увы, ничего нет. Но есть в книге глава «Самое дорогое», в которой он пишет о Сталине. «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом... – пишет Устинов. – При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жестокости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений... Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал.

106

Устинов Д.Ф. Во имя победы. М: Воениздат, 1988.

Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное».

Мне трудно спорить с Дмитрием Федоровичем: он встречался и работал со Сталиным, я же видел его два раза в жизни: один раз на мавзолее, другой раз – в гробу. Может быть, Сталин и «живо откликался на проявление разумной инициативы» и особенно на проявление «самостоятельности», но мы знаем, как дорого стоили людям его «живые отклики». Королев говорил обратное: культ Сталина сковывал народную инициативу. Но речь сейчас не о Сталине. Интересно не только, каким был Сталин, но и каким увидел его Устинов. Мне кажется, что увидел он его таким, каким был сам. Если Рябиков был «человеком Устинова», то Устинов был «человеком Сталина». Он боготворил вождя, стремился ему подражать во всем и, будучи сам порождением сталинских методов руководства, с невероятной энергией насаждал эти методы всю жизнь. Как и все, он боялся Сталина, но, думаю, что и любил его искренне. Да и как же мог он не любить его, если с именем вождя были связаны самые прекрасные дни его жизни: молодость, любимая работа и главное – возможность раннего и полного самовыражения, реализации тех несомненных талантов, которые были заложены в нем природой. Сталину обязан он своей головокружительной карьерой. В ту самую страшную зиму, когда расстреляли Клейменова и Лангемака, когда ставили «на конвейер» Туполева и били Королева, случайный доклад, понравившийся Жданову, делает 29-летнего Устинова директором большого оборонного завода в Ленинграде. Без санкции Сталина Жданов не решился бы на столь ответственное назначение. В начале июня 1941 года Маленков вызывает Устинова в Москву:

– В ЦК есть мнение назначить вас наркомом вооружения...

В каком ЦК, какое мнение? Лукавит Георгий Максимилианович: ужели наркомов ЦК назначал?! Сталин их назначал. И дальнейшая история этого назначения подтверждает это бесспорно. В ответ на лепет Устинова Маленков посоветовал ему пойти в гостиницу и хорошенько подумать, но ни с кем не советоваться. Устинов пошел думать, когда в типографии «Правды» уже набирали на первую полосу указ о его назначении. А на последнюю – заметку об освобождении наркома Ванникова от своих обязанностей.

Устинов узнал об этом утром, купив в гостинице газету. Кто, кроме Сталина, мог себе позволить подобные молниеносные решения?

Когда вновь назначенный нарком приехал в свой наркомат, он спросил:

– А где Ванников? – ведь надо было принимать дела.

– Борис Львович уехал, ничего никому не сказав, – ответил Рябиков – первый заместитель смещенного наркома.

Очень четкий и дисциплинированный человек, Борис Львович Ванников дела своему преемнику сдать не мог. «Позднее мы узнали, – пишет Устинов, – что Б.Л. Ванников был арестован». Очень часто слышал и сегодня слышу: «Устинов – талант! В 33 года нарком!» Бесспорно, талант и немалый. Но неужели сам Устинов, умный человек, не понимал, что, кроме таланта, выносит его наверх еще и красная волна сталинского гнева? Ужели не понимал, что в миг единый могут они с Ванниковым поменяться местами? А если понимал – ведь не мог не понимать! – каково же ему было?!

Руководителем правительственной комиссии, которая отправилась в Германию, был начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, с которым прибыли Устинов и добрый десяток министров, замминистров и высших чинов оборонной промышленности, не считая ученых. Но запомнился всем прежде всего не спокойный, рассудительный Яковлев, а неистовый Устинов.

Заместитель Председателя Совета Министров СССР Леонид Васильевич Смирнов рассказывал мне, что когда в 1944 году его, тогда слушателя Академии оборонной промышленности, вызвал к себе Устинов и он переступил порог кабинета министра, то тут же услышал веселый окрик:

– Иди быстрее!

В этом «иди быстрее»! – весь Устинов. Он ворвался в Бляйхероде, как вихрь, приводя в движение все вокруг себя: утвердил создание двух институтов: «Нордхаузен» и «Берлин», потребовал формирования еще одного спецпоезда, который ему очень понравился, а потом заявил, что хочет увидеть все своими глазами. Распорядок дня был незатейлив: в 5.30 утра он кричал на всю виллу:

– Орлы, поднимайтесь!

Завтрак на бегу. Работа до 23.00. С 23.00 до часа ночи – ужин с выпивкой, Устинов пил не много, но регулярно. (За ужины отвечали ребята из батальона аэродромного обслуживания, не сказать, что мародеры, но наглецы и доставалы экстра-класса.)

Такая круговерть шла больше недели. Для Устинова это был ритм нормальный, но, кроме Дмитрия Федоровича, мало кто его выдерживал.

Он жил так многие годы, десятилетия, и после Германии – в Москве, на полигонах, в бесчисленных командировках по всей стране. Это был человек уникальной выносливости. Если бы он в молодые годы ушел в спорт, был бы, наверное, знаменитым стайером, лыжником, или марафонцем. Биологические часы из его организма были вынуты. При жизни Сталина режим работы диктовался хронической бессонницей вождя. В министерствах сидели с 11 до 18, потом с 21 до... сколько у кого терпения или смелости хватит. Обычно до 5-6 утра. Но изнуряющий ритм работы Устинова не изменился и после смерти Сталина. В 12 часов ночи Дмитрий Федорович обычно назначал оперативки. Начальник ракетного главка Леонид Васильевич Смирнов докладывал о текущих делах в 4 утра. Созывать совещания ночью было для Устинова обычным делом, и заканчивал он их только тогда, когда видел по глазам собеседников, что они уже не соображают, или когда Исаев ложился на диван и говорил жалобным голосом:

– Дмитрий Федорович! Больше не могу...

Теперь, когда он уже твердо решил взять к себе ракетную технику, он хотел сам во всем разобраться. Он хорошо знал пушки и теперь хотел так же детально изучить ракеты. Единственный способ сделать так, чтобы подчиненные не дурачили тебя, не вешали лапшу на уши, – это знать дело лучше подчиненных.

В Тюрингии Устинов был недолго, но все облазил, все осмотрел, везде побывал, даже на свалке металлолома. Влезал во все мелочи. Заставил двигателистов, например, во всех подробностях объяснить ему, как работают форсунки в камере сгорания.

Еще перед началом всех поездок Королев сделал для высоких гостей подробный доклад, в котором рассказал о тактико-технических данных Фау-2, ее недостатках, путях их исправления и дальнейшего совершенствования этой машины, перспективах будущей работы. Четкость и ясность доклада произвели на Дмитрия Федоровича очень приятное впечатление. Королев Устинову понравился, хотя сразу почувствовал он, что Королев – мужик с норовом, работать с ним будет нелегко. Все дни пребывания в Тюрингии присматривался он к Сергею Павловичу. Однажды, когда поехали в Кляйнбодунген, где у немцев был ремонтный завод для баллистических ракет, которые возвращала армия, и где теперь Королев организовал сборку Фау-2 из обнаруженных в разных местах деталей, Устинов спросил Костина – хорошего артиллерийского конструктора, указывая на лежащую на стапеле Фау: