Королев: факты и мифы

В словах Бармина – немалая доля правды. Предположить в Сергее Павловиче верноподданническое лукавство, конечно, можно. Но поверить в него трудно. Подобная гипотеза разрушает образ того Королева, которого я знаю. Глубинный страх сидельца, конечно же, не миновал Королева. Забыть прииск Мальдяк он не мог. Профессор Всеволод Иванович Феодосьев, многолетний консультант ОКБ по вопросам устойчивости, вспоминал один разговор Сергея Павловича со своими ближайшими сотрудниками.

– Помните, братцы, – говорил Королев, – мы тратим страшные деньги. После таких неудач ничего не стоит «пришить» нам политическое дело – сознательную экономическую диверсию. Я эти штуки знаю...

Но при всем «комплексе сидельца» не такой все-таки человек был Сергей Павлович, чтобы так хитрить в письмах. И слишком простое получается в этом случае объяснение, слишком примитивное для такого характера.

В том-то и драма Королева, что писал он искренне, что даже он, человек невероятно раскрепощенного мышления и раскованной воли, задавить в себе раба был не в силах. Он, всю жизнь обгонявший время, был, тем не менее, и продуктом своего времени. Поэтому, кстати, и интересен он для потомков. Увы, Королев был искренен: раб оплакивал господина. Он даже Устинова в одном из писем называет «хозяином». Просто плакать хочется. Нет, не Королева оплакивать – время, в котором он жил.

Отстонали траурные марши, время возвращало в русло повседневных трудов разлившиеся в печали человеческие заботы. Танками пробивали в осевших, набухших весенней влагой снегах дорогу к стартовой площадке, готовили новую ракету к экзаменам.

Старт был назначен на пятницу 13 марта. «Чертовой дюжины» Королев не боялся. Он понедельников не любил, никогда не назначал серьезную работу на понедельник. Не из суеверия. Просто знал, что в этот день еще не развеялся в иных головах похмельный туман. А пятница – день хороший, рабочий. Но утро тринадцатого оказалось все-таки несчастливым: из-за Волги пришли низкие, плотные облака, закрыли небо, и Вознюк начал уговаривать отложить пуск. Королев посоветовался с Рязанским и согласился. Во время обеда Воскресенский посмотрел в окно, за которым сияла под ярким солнцем снежная равнина, и сказал:

– Все! Кончилось мое терпение. Пойду бить морду метеорологам. Что хотят, сволочи, то и делают, работать не дают!

Первый старт Р-5 состоялся в воскресенье. Королев записал: «Машина очень красива на старте. Но вот и последние минуты. Сейчас, когда все прошло, я и то волнуюсь, когда пишу эти строки, а на старте волнение достигло своего предела. Каждый сдерживался, как мог, и это чувствовалось. Наконец, мы на своих местах, и Л.А. 139 дрогнувшим голосом подает первую команду. Как легко и красиво она прорвалась, как легко и радостно у меня на душе. Значит, не пропал огромный труд и смелый замысел большого коллектива наших (всех наших, в самом широком смысле) тружеников, так много и упорно потрудившихся над этой машиной. Когда-то мне мерещилось не то во сне, не то в мечтах, что наступит этот миг, и белая машина – эта наша «белая мечта» – горделиво оторвется от земли. Ну что же, это свершилось и пусть это будет в добрый час».

139

Леонид Александрович Воскресенский, заместитель С.П.Королева по испытаниям.

Многокилометровые переезды и кувыркания в сугробах кончились тем, что Королев сильно простудился. Болело горло, температура поднялась до 38,8.

Местные военные эскулапы придумали свой экспресс-метод лечения подобных недугов: ставили банку, а под банку кололи антибиотики. Больно, но Королев терпел. Совсем больным он был на втором старте 18 марта, а на следующий день астраханским поездом уехал в Москву: хотелось поскорее доложить о победе.

Устинов встретил его мрачным, осунувшимся. Он очень болезненно, как большую личную утрату, переживал смерть Сталина. Выслушав доклад Королева, сказал несвойственным ему вялым голосом:

– Ну, что ж, поздравляю... Но праздновать победу рано. Это только начало. Мы должны убедиться, что она будет устойчиво летать на тысячу двести километров.

– Она будет летать на тысячу двести километров, – хриплым от ангины голосом сказал Королев.

– Это мы с вами знаем, что будет, – примирительно сказал Устинов. – А надо, чтобы и там знали, – он ткнул пальцем в потолок. Он не сказал, кто конкретно должен знать «там», а может быть, и сам не знал: и месяца не прошло после смерти Сталина, всем «там» было не до ракеты.

Королев вернулся на полигон. С энтузиазмом невероятным включился в работу по подготовке пуска на полную дальность. 2 апреля Р-5 сдавала этот главный, «выпускной» экзамен. «Несомненно, что сегодняшний день и именно этот опыт – это крупный серьезный шаг вперед в нашей технике, – пишет он в письме. – К сожалению, окончательных результатов пока нет, ибо расстояние столь велико, что быстро получить данные нельзя. Кроме того, там на месте настолько дикая пустыня, что нет никаких средств для быстрого передвижения. Наш народ оттуда очень жалуется на невыносимые условия. А так, как говорится, в целом все очень хорошо. Сил и нервов затрачено было очень много, хотя все уже становится относительно знакомым и привычным и потому все было несколько спокойнее».

Однако радовался Королев рано. Вести из далекой казахской степи подтверждали, что если «пятерка» и сдала экзамен, то только на «тройку»: отклонение от цели было очень большим. Скудость сведений мешала провести объективный анализ – что это: случай или принципиальный дефект? Двое суток без сна Королев, Черток, Рязанский, Пилюгин сидели, разбирались, искали. 8 апреля пуск повторили. «Как будто все в норме, а результата все нет. Наоборот, все плохо», – записывает Королев.

Но его удручали не только неудачи – неудачи и раньше бывали. Более самой неудачи удручало его отношение к ним отдельных людей. «Как все быстро меняется, – пишет он, – когда все хорошо, то все (и наши из MB 140 , и А.Г. 141 , и компания особенно) страшно милы, а сейчас – так сухо и плохо. А ведь, казалось бы, в трудную минуту именно и нужна поддержка, хотя бы моральная, и помощь. Ну, да и без них разберемся, но неприятно».

140

Министерство вооружения.

141

Александр Григорьевич Мрыкин, представитель «заказчика» – Министерства обороны.

Разбирались долго. В конце концов, после многочасовых споров, отбросив все маловероятные варианты, пришли к выводу, что «собака зарыта» в нерасчетных колебаниях рулевых машинок, на которые, вероятно, накладывались изгибные колебания самой ракеты. Матерь божья! В 1933-м, когда пускали в Нахабине ракету Тихонравова, одна была забота, чтобы клапан не замерз, а теперь Пилюгин сидит, сопит, беззвучно ворочает во рту языком, пишет, через плечо заглянешь – черно от формул, а он лапищей своей толстопалой бумагу скомкает и под стол. Королев звонил Келдышу, в подобных делах виртуозу, звал его на помощь. Мстислав Всеволодович, когда хотел, умел конструировать разговор из литой резины – и вроде бы мягко, и в то же время упруго, ты ее сгибаешь, а она снова выпрямляется. Королев понял, что вникать в их болячки и искать для них лекарств Келдыш не хочет. Королев разозлился. Ошибки он мог простить, а равнодушия к своим делам не прощал никому. Но быстро понял, что злость его в данном случае бессильна, недееспособна и злиться глупо. И еще понял, что очень устал. Так устал, что даже есть не хочется, хотя он не обедал уже несколько дней, все так, на бегу. Пошел в свою комнату, лег, мгновенно заснул и проспал шесть часов кряду, чего не было, наверное, уже недели две...

17 апреля Сергей Павлович пишет Нине Ивановне: «Мы начинаем все сначала. Страшно нервозная обстановка. Держусь изо всех сил, но нервы не держат. Команда работает самоотверженно. Жаль людей, ведь их силы тоже на пределе. Сейчас ловили в моей комнате фалангу, но она, подлая, убежала в щель. Соседство весьма малоприятное. Ну да это – лирическое отступление от наших трудовых будней. Через час едем начинать все сначала».

«24 апреля. Снова провалились неизвестно куда. Ничего не могу понять. Все в норме, но авария налицо. Так обидно чувствовать свое бессилие. Что-то не нашли до сих пор».

«27 апреля. Сегодня говорил с Д.Ф. 142 Тон его совершенно ледяной. Как это все знакомо. Который уже раз мы все это переживаем. А нам сейчас нужны лишь силы и время».

У него не было ни того, ни другого: заставить людей работать на Первомайские праздники он не мог – это было бы слишком несправедливо. Королев знал, что, когда долго ловишь истину, а она не дается, все время ускользает, надо на некоторое время оставить ее в покое, продемонстрировать свое якобы равнодушие и, усыпив таким способом ее бдительность на некоторое время, затем быстро и ловко ее поймать.

142

Дмитрий Федорович Устинов.