Королев: факты и мифы

Я часто встречался и беседовал с Бушуевым уже после смерти Сергея Павловича, когда он был назначен руководителем международного проекта «Аполлон – Союз» с советской стороны.

Честно сказать, я никогда не мог понять, почему именно Бушуева сделал Королев своим заместителем по всем космическим разработкам, иными словами – по самым важным для него делам. Известно, что именно к Бушуеву Королев был особенно строг, а подчас и несправедлив, именно Бушуев получал от Главного особо жестокие разносы, наконец, именно Бушуев по всему своему характеру, рисунку поведения, манере общения с людьми был полным антиподом Королева.

– Ухожу, ухожу, больше не могу... – не раз говорил Константин Давыдович Зое Федоровне, приехав с работы в «раздрызганных» чувствах. Но наступало утро, Королев вызывал его к себе, спокойно, даже ласково, а главное – предельно доверительно, как очень близкому человеку, начинал что-то говорить, советоваться, делиться сомнениями, и вот, уже вернувшись в свой кабинет, Бушуев комкал и бросал в корзину заготовленное заявление об уходе.

У них были очень непростые отношения. Королев сам сделал его замом по космосу, сам назначил его руководителем ''космического филиала», который размещался обособленно, на так называемой территории № 2, где когда-то было артиллерийское КБ Грабина, сам дал Бушуеву некую самостоятельность. Но уже года через три он вновь «приближает» Константина Давыдовича к себе, точнее, к своему кабинету, отправив командовать филиалом Чертока. Почему? Что за каприз? Одни участники этих событий утверждают, что Королев «заревновал», что самостоятельность Бушуева – скорее территориальная, чем деловая, начала его раздражать, и он даже заподозрил Константина Давыдовича в стремлении к полной независимости и автономии. Другие говорят, что Бушуев попал на космическую тематику случайно: занимался головными частями ракеты, ну и спутником стал заниматься – он же в «голове». А там уж пошло по инерции. Но когда космические разработки начали разрастаться, он уже не в состоянии был за всем углядеть.

Вторая причина представляется более правдоподобной. Вряд ли кто-либо внутри ОКБ мог конкурировать в те годы с Сергеем Павловичем Королевым как с руководителем. Скорее всего, Константин Давыдович, как и до этого случалось, «впал в немилость» Главного.

Бушуев любил Королева и всегда признавал в нем лидера. В то же время он боялся его, почти никогда с ним не спорил. И Королев, и Бушуев – оба были инженерами-механиками. Эта специализация как бы уравнивала их, и Сергей Павлович сумел внушить Константину Давыдовичу, что во всех его делах он сам понимает не меньше, чем Бушуев.

Поэтому Королев «давил» на Бушуева так, как не мог давить, к примеру, на Чертока, потому что Черток был приборист, управленец, и в его делах Королев не мог чувствовать себя с ним равным. Но давление Главного на Константина Давыдовича на самом деле было ничем не оправданно: Бушуев просто по положению своему обязан был знать, и действительно знал, частные детали лучше Королева. Несправедливость своих притязаний, может быть, бессознательно ощущалась Королевым, что и было причиной придирок Главного к Бушуеву. Ведь давно известно, что мы часто хуже относимся не к тем, кто нас обижает, а кого мы сами обижаем.

Но при этом Королев любил Бушуева, как любил он Люшина, Цандера, Воскресенского и других людей, совершенно на него не похожих. Они даже отдыхали однажды вместе в Кудепсте.

Для Королева в его отношениях с коллегами «любил» и «ценил» – почти синонимы. Королев любил и ценил Константина Давыдовича потому, что Бушуеву можно безоговорочно доверить Дело. Уже не от страха перед Главным, а по убеждениям своим, Константин Давыдович вникал во все детали и любой вопрос доводил до полной, кристальной ясности. Бушуев был глубоко убежден, что в ракетной технике мелочей нет. Он мог потратить целый рабочий день на разбор какой-нибудь ерундовины, от которой другой бы просто отмахнулся, потому что он знал, что из маленьких семян различных недоделок и недодумок и проклевываются крупные отказы и аварии. Столь же щепетильной, дотошной отработки каждого объекта Константин Давыдович требовал и от своих подчиненных. Мягкость и деликатность Бушуева вовсе не означали отсутствие характера. В принципе, он был не менее требовательным человеком, чем Королев. Просто формы выражения требовательности у него были другие. «Взрывов» Бушуева никто не помнит – он заставлял людей работать, проявляя тихое и постоянное упорство. Поэтому Королев всегда был спокоен, поручив Бушуеву Дело – здесь халтуры быть не могло.

Вот и сейчас Королев задумал взвалить на «куст» Бушуева новую тематику – межпланетные автоматические станции.

«Одной из самых увлекательных проблем, волнующих на протяжении веков умы человечества, – писал Королев, – является проблема полета к другим планетам и далеким мирам Вселенной». Он очень увлечен идеей межпланетного полета. Константин Петрович Феоктистов вспоминает:

– Сергею Павловичу демонстрировали график, на котором были изображены ближайшие оптимальные даты старта к Луне, Марсу, Венере, другим планетам. Через определенное время эти оптимальные даты повторялись: через 19 месяцев – для Венеры, через 25 месяцев – для Марса и т.п. На графике это выглядело неким фронтом, распределенным во времени. Я хорошо помню, как Сергей Павлович повел таким мягким движением руки и сказал, что хорошо бы нам пройтись по этому переднему фронту и везде оказаться первыми. Вроде бы и немножко смешно, и немножко наивно – желание везде оказаться первым, снять успех первооткрывателей, но ведь это и есть великое честолюбие. Оно было важным и нужным элементом в характере Королева. Именно такое честолюбие и обеспечивает движение вперед...

Для того чтобы перейти к штурму планет с помощью автоматов, которые могли бы нести исследовательскую аппаратуру, т.е. вес которых измерялся бы сотнями килограммов, добавочного блока «Е» оказалось мало. И вообще, мало трех ступеней. Теоретики Келдыша и баллистики Королева своими расчетами доказали, что полеты на Луну и к планетам намного упростятся, если не стрелять, как раньше, с Земли на Луну, а сначала вывести космический автомат на орбиту спутника, а уж оттуда стартовать к цели. Попасть с Земли прямо на Луну было трудно, но на Марс или Венеру – уж никак нельзя: это лежит за границами всякой сверхточной наводки. Поэтому наилучший вариант – сделать ракету четырехступенчатой: три ступени поднимают ее на орбиту спутника, четвертая, разгоняя дальше, направляет к планете. Так появился блок «И» – более мощный вариант блока «Е», он стал новой третьей ступенью, и блок «Л» 190 – четвертая ступень. Их надо было тоже придумать, сконструировать, построить, испытать. И не просто испытать на «горячем» стенде, а испытать в реальном полете вместе с другими ступенями, посмотреть, как это все вместе будет работать, включаться-выключаться. И потом, ракета «выросла» на несколько метров – вдруг опять какие-нибудь автоколебания?.. Ведь все межпланетные проекты, как и прежде – с чистого листа: ни литературу почитать, ни в журнальчик иностранный заглянуть, и спросить не у кого, все по первому разу...

190

Откуда эти буквы? «А, Б, В, Г, Д» – четыре «боковушки» и центральный блок – это обычная двухступенчатая «семерка», «Е» – первый вариант третьей ступени, «Ж» пропустили, чтобы не активизировать острословов, «3» пропустили, чтобы не путать с цифрой 3, «И» – второй вариант третьей ступени, «К» пропустили, потому что эта буква очень часто фигурировала в военной маркировке, «Л» – четвертая ступень.

Межпланетные перелеты Королев решает начать с Марса. В октябре 1960 года как раз открывается подходящее астрономическое окно для таких запусков. Королев очень торопит Бушуева, и две станции «Марс» успевают отгрузить на космодром к назначенному сроку. Хрущев помнил свой американский триумф с лунником и не скрывал, что ему очень хотелось бы получить «марсианский козырь» во время нового пребывания в Америке. 19 сентября океанский лайнер «Балтика» пришвартовался в нью-йоркском порту. Среди американских журналистов распространился слух, что Советы планируют преподнести «космический сюрприз» 27 сентября. Говорили, что в сейфах «Балтики» лежат модели неких аппаратов, которые Хрущев готовится подарить Эйзенхауэру, как подарил он ему год назад лунный вымпел. Но настал этот день, а ни о каком запуске не было слышно.

График подготовки «Марса» выполнялся с точностью до часов, и Королев решил дать людям небольшой отдых. Послал в Ташкент самолет за фруктами и вином и устроил праздник в честь третьей годовщины запуска первого спутника. Настроение у всех было приподнятое, никаких дурных предчувствий, и поначалу «бобы», которые полезли у радистов, никого особенно не испугали – дело привычное. Но время шло, и не успевали ликвидировать одну неполадку, как возникала другая. В МИКе стало тревожно. Все понимали, что отложить астрономический старт на день-два нельзя: если уж откладывать, то на 25 месяцев. Тюлин, назначенный на первой межпланетный пуск председателем Государственной комиссии, даже помыслить себе не мог, как он доложит Устинову о том, что старт отменяется. Ведь Устинову придется объясняться с Хрущевым – это Тюлин понимал и предпринимал отчаянные усилия, чтобы вновь войти в предстартовый график. А тут еще, как на грех, простудился Королев, его пичкали порошками, грели синей лампой и даже уговорили назначить техническим руководителем пуска Чертока, но все равно удержать его в домике сумели только на полдня. Наутро он был уже в МИКе.

На этот раз никаких замечаний к носителю не было, ракета была в полном порядке. Все дело тормозила сама станция, рекордно набитая различной радиотехнической аппаратурой. Она-то и барахлила самым причудливым образом. Рязанский, с красными от бессонницы глазами, не выходил из МИКа, но замечания возникали не только по уникальным приборам самого Рязанского, сделанным специально для межпланетной станции, но и по многим обычным системам, что можно было объяснить только браком заводов-изготовителей. Выслушав объяснения Михаила Сергеевича, Тюлин решил пригласить на космодром председателя Государственного комитета по радиоэлектронике Валерия Дмитриевича Калмыкова. Калмыков, опытный и умный министерский «боец», сразу понял, что в случае отмены старта Устинов сможет свалить на него причины неудачи, и прилетел на следующий день. Кроме того, что Валерий Дмитриевич был прозорливым аппаратчиком, он еще и инженером был хорошим – это не позволяло «вешать лапшу ему на уши». Прямо с аэродрома он примчался в МИК и включился в работу. Через несколько дней Королев писал Нине Ивановне:

»...Все сроки прошли, истекают самые последние дни, после которых все уже будет окончательно сорвано. Здесь все происходит по линии Валерия Дмитр., Миши 191 и др. А Коля 192 , Вал.Петр. 193 , Барм. 194 и ряд других т-й все свое подготовили, и мы их временно отпустили.

Валер.Дмит. здесь, но и он оказался не в силах улучшить сколь-либо заметно наше положение, хотя все силы и средства всей нашей индустрии и науки поставлены на это. Плохо, так плохо, как еще ни разу не было. И безумно грустно, что огромный, умный и творческий труд скован провалом в одной области. Но без нее – нет целого и нет конца, венчающего дело».

191

М.С.Рязанский.

192

Н.А.Пилюгин.

193

В.П.Глушко.

194

В.П.Бармин.