Королев: факты и мифы
Шрифт:
Мишина он тогда уговорил. Себя уговорить было труднее. Нина Ивановна вспоминала:
– Сергей Павлович иногда приходил с работы предельно издерганный. Все его раздражало, даже что домашние шлепанцы не так стоят. Но отходил довольно быстро. А в последние годы, возвращаясь с каких-то совещаний, был уже не столько раздражен, сколько измучен и говорил в запале:
– Я не могу так работать. Ты понимаешь, я так больше работать не могу! Я уйду!
– Куда ты уйдешь, Сережа?
– В Академию...
– Но ты не усидишь в кабинете без своих железок...
– Да, ты права...
Иногда он звонил домой и говорил:
– Я сейчас пойду пройдусь по цехам, что-то нервишки разошлись...
«Вот доживу до шестидесяти лет и все! Ни дня больше тут не останусь, уйду цветочки сажать», – эта
И все печали в эти месяцы словно наслаиваются друг на друга. Весь 1965 год тянется горестная траурная цепочка. В самом начале января – похороны Андрея Владимировича Лебединского, замечательного ученого, первого директора недавно организованного Института медико-биологических проблем, о необходимости создания которого Королев писал еще в 1960 году. В январе же в автомобильной катастрофе погибает Иван Васильевич Попков – один из любимцев Королева, талантливый энергичный молодой человек, которому он поручил морскую ракетную тематику. Летом тяжело умирает ослепший Георгий Максимович Шубников – главный строитель космодрома. В декабре – самая тяжелая потеря: Леонид Воскресенский. Ощущение осени жизни, с древа которой облетают листья.
Королев впервые начинает замечать, что собственные невзгоды и чужая смерть отнимают у него силы, которые он уже не может вернуть. В его письмах к Нине Ивановне все чаще и чаще мелькают грустные строчки – жалобы на здоровье: «Я очень стараюсь сдерживаться, т.к. основа моей всей усталости – это нервная система». «...Как-то необычно сильно утомился... В дни наших неприятностей особенно тяжело и трудно, иногда побаливает сердечко и я исправно и в больших довольно дозах принимаю валидол». «Одно могу сказать: стал очень сильно и заметно уставать». «Стараюсь беречь силы, отдыхать и сохранять спокойствие, но устаю как-то совершено необычно сильно». Из предпоследнего письма жене: «...Все время в каком-то состоянии утомления и напряжения... Мне нельзя и виду показать, что я волнуюсь. И я держусь изо всех сил».
Королева угнетает и надвигающаяся на него глухота. Наверное, это расплата за «победные громы Байконура», как сам я когда-то писал в газете. «Я обнаружил, что когда волнуюсь, то еще больше глохну и плохо, совсем плохо стал слышать», – пишет он в одном из писем. Уже когда Сергей Павлович лег на роковую операцию, в больнице установили, какие частоты он слышит хуже, и врач Эфрусси прописал ему слуховой аппаратик. Когда Нина Ивановна приехала к нему, он решил аппаратик опробовать.
– Ты отойди вон к той стене и говори мне одну и ту же фразу, а я скажу, когда перестану слышать, – сказал он жене.
– Ишь, какой ты хитрый, я разные буду фразы говорить, – засмеялась Нина Ивановна.
– Ну хорошо, давай...
К опыту Сергей Павлович отнесся очень серьезно, сидел сосредоточенный, очень внимательный.
Аппаратик купили, но он мало им пользовался. На белом пластике ушного вкладыша остался чуть заметный желтый след – сера из уха Сергея Павловича.
Самый ранний кинокадр, когда мы можем увидеть «живого» Королева, сделан на планерном слете в Коктебеле в 1929 году. Группа молодых парителей тащит в гору планер, и Королев там мелькает несколько секунд в левом нижнем углу кадра. Крепкий такой, загорелый, широкоплечий парень. Он и оставался крепким, широкоплечим и производил обманчивое впечатление здоровяка, которое усиливалось короткой шеей, низко посаженной головой, отчего Сергей Павлович в некоторых ракурсах был похож на готового к схватке боксера или борца. На самом деле здоровяком он в зрелые годы не был. У него было слабое сердце, всякая физическая работа быстро его утомляла, и, может быть интуитивно, он эту работу не любил, избегал. Врачи поставили диагноз – мерцательная аритмия сердца. Сергей Павлович частным порядком показывался академику Владимиру Никитовичу Виноградову. Было назначено лечение, которое эффекта не дало. В 1964 году Виноградов умер. А сердце у Сергея Павловича продолжало болеть. В последние годы все чаще и чаще. И не всегда уже помогала мятная лепешечка валидола. 11 февраля 1964
года Королев проводит совещание в своем кабинете в Подлипках, когда его настигает сердечный приступ.Запись в дневнике М.К. Тихонравова 3 ноября 1964 года: «КБ. Вечером виделись с СП... Низкое давление. Плохо с сердцем».
Партийный работник В.И. Ламкин вспоминает: «В середине 1965 года проходил актив областной партийной организации, на который пригласили и Сергея Павловича. В те дни он себя плохо чувствовал, но на актив приехал. Прослушав доклад и часть прений, подошел в перерыве ко мне:
– Владимир Ильич, как ты думаешь, если я поеду домой и лягу в постель? Нездоровится. Еле-еле сижу. Задачу свою понял, а выступать, наверное, нет необходимости. Разрешаешь? 256
256
Королев никогда не «дразнил гусей». В этих словах его видно, что он принимал правила аппаратной игры. Ведь нельзя же думать, что «задачи» Королеву определял областной партийный актив!
Я обнял его и хотел сказать, что доложу в президиум, а ехать домой подлечиться, конечно, надо. Взглянул в лицо – оно было покрыто бисеринками пота...»
Не меньше сердечных хворей беспокоят его кишечные кровотечения.
Началось это давно, еще летом 1962 года – сразу после полета Николаева и Поповича, со страшного ночного приступа желудочно-кишечных болей, когда «скорая» увезла его в больницу. На следующий день знаменитый профессор Маят осматривал его, мял живот, все время спрашивал:
– Тут болит? А тут? А тут?
– Нигде не болит, – робко отвечал Сергей Павлович.
Диагноз: изъязвление сфинктера.
После пресс-конференции новых космонавтов в актовом зале МГУ на Ленинских горах в больницу к Королеву приехали Келдыш, Смирнов и Ветошкин, что никакого впечатления на медперсонал не произвело. Другое дело, когда пожаловали Гагарин и только что ставший Героем Николаев. Опережая их, по коридорам катился восторженный шепоток: «Космонавты!..» К кому, почему – не суть важно.
– Небольшая палата, койка, тумбочка с телефоном и книгами и стол, – вспоминал Николаев. – Из окна видна осенняя Москва. Сергей Павлович сидит в кресле и о чем-то беседует с женой Ниной Ивановной. У Сергея Павловича на коленях лежит заложенная бумажкой книга» Этюды об Эйнштейне», рядом газета «Правда». Когда мы вошли в палату, вначале увидели Нину Ивановну. «Кажется, мы не вовремя», – шепнул мне Юра. И мы в нерешительности замялись в небольшом коридорчике, ведущем в палату. Но Сергей Павлович уже заметил нас:
– Входите, входите, места всем хватит...
Андриян и Юра рассказывали о новостях Звездного городка, плане будущих тренировок, подготовке к новым полетам. Гагарин, всегда тонко чувствовавший всякую неловкость, человек от природы очень тактичный, мельком взглянул на часы, потом на Андрияна. Королев моментально перехватил его взгляд:
– Торопитесь? – и обернулся к жене: – Нина, а мои часы остановились. Знаешь, принеси мне завтра другие часы...
Гагарин встрепенулся, быстро содрал с руки часы:
– Возьмите мои, Сергей Павлович!
Порыв его был так искренен, что Королев растрогался, но поначалу пробовал отказаться:
– Нет, нет, а ты как же?
– Я вас очень прошу, пусть это будет моим вам маленьким подарком, – мягко сказал Гагарин.
Королев сразу надел часы на руку. Улыбаясь, обернулся к Нине:
– Все-таки от первого космонавта!..
Тогда дело до операции не дошло. Но и потом часто наваливались на него волны слабости и дурноты. Ну, переутомился. Надо отдохнуть, и все пройдет. Летом 1965 года они с Ниной снова в Крыму, в Ореанде. Съездили в Алупку на дачу к Андрею Юмашеву. Снова погружался Королев в прошлое, в жаркое марево Узун-Сырта, где летали они с Андреем на планерах. Юмашев был уже военлетом, он на пять лет старше – тогда это была большая разница: 27 и 22! А в тридцать пять Андрей перелетел с Громовым через полюс и стал Героем... Дача своя в Крыму... Он увлекался живописью, подарил свою картину. Фотографировались. Эх, этот бы фотоаппарат, да на Узун-Сырт тогда...