Королева Бедлама

— Джон Файв раскопал? По этому поводу вы и встречались тогда?

Мэтью пожал плечами, понимая, что балансирует на лезвии бритвы.

— Да не будьте вы таким скользким! — нетерпеливо бросил Кипперинг. — Он Констанс сказал?

Вот на этот вопрос Мэтью мог ответить честно:

— Нет.

— Так чего вы с Джоном хотите? Денег? Если вы собираетесь обшарить преподобному карманы, могу вас заверить: они очень-очень неглубокие. Я не думаю, что этот чертов одноухий кузнец так уж в нее влюблен.

— Ошибаетесь. И деньги тут ни при чем.

— Так что тогда? — Кипперинг подался к нему снова, но Мэтью не отступил. — Кто еще знает? И как узнал Джон?

Мэтью выставил перед собой руку ладонью наружу, останавливая Кипперинга — тот послушался. Какое-то это точно имело отношение к ночным прогулкам преподобного, к тому зрелищу, которое видел Мэтью перед домом Полли Блоссом. Несколько секунд ушло у него на формулировку разумного ответа, и он сказал:

— Я не знаю, кто еще владеет этими сведениями, и не знаю, как именно их узнал Джон. — Можно ли это назвать ложью, если он понятия не имеет, о каких сведениях говорит Кипперинг? Назовем это неизбежными домыслами. — И буду правдив, когда скажу вам, что мы с Джоном беспокоимся только о благополучии преподобного Уэйда. Покой его разума подвергается последнее время серьезному испытанию.

— И неудивительно! Вы бы на его месте неужто не разрывались бы на части?

После паузы на оценку ситуации Мэтью сказал:

— Пожалуй, да.

— То-то и оно. — Кипперинг отошел от Мэтью еще на пару шагов и стал смотреть мимо кораблей в сторону Устричного острова и открытого моря. — Честно говоря, жаль мне его. Он считал себя сильным — пока это не случилось. Но есть вещи, которых и самому сильному человеку не вынести. — Он быстро оглянулся через плечо: — И Джону скажите. А того, кто ему сказал, следовало кнутом отодрать. Джон ведь не макал фитилек в заведении Полли?

— Нет.

— А вы?

— Тоже нет. Пока что тайне ничего не угрожает. Я не думаю, что это пойдет дальше.

— В этом городе у тайн есть крылья. Я говорил Уильяму, что он должен принять все как есть и сделать то, что должно быть сделано, но он не может себя заставить. И он не послушается моего совета, который состоит в том, чтобы послать церковных старейшин далеко и надолго, если до этого дойдет. Он говорит, что ситуация сама утрясется, и это, конечно, так… только не думаю, что тогда Уильям сможет себя простить.

Уильям, подумал Мэтью. Он понятия не имел, что Кипперинг и преподобный Уэйд либо такие близкие друзья, либо соратники в каком-то деле. Он вспомнил, как говорил ему Джон Файв в «Терновом кусте», повторяя слова Констанс, как она обсуждала проблему с отцом: «В тот единственный раз, когда вообще стал об этом говорить, он сказал, что все будет хорошо и уже скоро».

«Уже скоро». Мэтью задумался над этими двумя словами. В них был фатализм — и какая-то окончательность.

— Давайте ваше чертово письмо.

Мэтью перевел взгляд на Кипперинга, который протягивал руку.

— Письмо давайте. Положу его Джоплину на стол, раз это так важно.

При всех своих подозрениях и злости на этого человека Мэтью чувствовал, что Кипперингу можно доверять.

— Спасибо большое, — сказал он, отдавая письмо.

Кипперинг посмотрел на надпись на конверте.

— Джоплин мне говорил, что вы себя ведете, как… как бы это сказать…

— Горластый петух? — подсказал Мэтью.

— Скорее сообразительный парень, который умеет сложить два и два. — Кипперинг опустил руку с письмом. — Джоплин говорит, что вы метите в главные констебли. Это и есть ваша честолюбивая цель?

— Едва ли. Одно время мне хотелось стать юристом. А теперь… — Он в последний момент решил про агентство не говорить. — Теперь у меня другие планы.

— Но верное ли у меня впечатление, что вы выбрали какую-то карьеру, подразумевающую правосудие? Справедливость?

— Да.

Кипперинг хмыкнул:

— Ну так вот, быть юристом — это не все это вместе плюс еще кусочек сахару. Много раз мне приходилось стоять и смотреть, как справедливость — или в мире коммерции и контрактов можно назвать ее «честной игрой» — выворачивалась наизнанку трудами лживого языка или весом мешка грязных денег. Как бы высоко вы ни начинали, такие вещи быстро низводят ваши возвышенные идеалы до размеров бутылки рома и теплого женского тела, которые можно себе позволить. Так что прошу воздержаться и не бранить меня за мой выбор пути забвения.

— Я никого и ничего не браню. Я только считаю, что профессионал в вашем положении должен держаться более прямого курса.

— А, понимаю. — Едва заметная насмешливая улыбка пробежала по лицу Кипперинга. — У профессионала должны быть чистые руки, вы об этом? Во имя чести? Прелестное чувство — если умеете жить в царстве снов. — Улыбка тут же погасла. — А я вот не умею.

Вроде бы все было сказано, потому что Кипперинг повел рукой, как бы отмахиваясь оттого, что мог бы еще сказать Мэтью о поведении джентльмена и профессионала. И Мэтью тоже решил отступить, пока не допустил какой-нибудь обмолвки, из которой ясно станет, что он ничего не знает о таинственной Грейс Хестер, кроме имени. Когда он повернулся подобрать узлы Берил, Кипперинг сказал довольно гулким голосом:

— Я надеюсь, что ни вы, ни Джон не доставите преподобному Уэйду дополнительных бед или осложнений. Вы мне даете слово?

— Даю, — ответил Мэтью без колебаний. — И за Джона я тоже ручаюсь. Он не сделает ничего, что принесет Констанс страдания.

Тут же он на миг пожалел, что не сказал просто «огорчение», но все же его блеф пока держался.

— Преподобный выйдет из этой ситуации рано или поздно. В этом можете не сомневаться.

— Не буду. Всего доброго, сэр.

Мэтью направился от Кипперинга к парусиновым мешкам, все еще лежащим там, где он их оставил. Мысли у него неслись галопом. Из подмышек по бокам ползли крупные капли пота, щекоча, как жуки. Оглянувшись, он уже не разглядел в тени Кипперинга. Подхватив с усилием мешки, он, чуть не лопаясь от вопросов, на которые не было ответов, двинулся к дому печатника.

Глава двадцать четвертая

Генеральный прокурор выделил магистрату Пауэрсу часть дел, связанных с нарушением указа, и Мэтью записывал имена нарушителей в регистрационную книгу, когда в восемь часов утра понедельника в кабинет решительно вошел Хадсон Грейтхауз.

Мэтью даже не мог сразу решить, кого это появление поразило больше — его или магистрата.

— Хадсон! — Пауэрс отложил перо и встал. Он явно не ожидал такого. — Доброе утро!

— И тебе доброе утро, Натэниел. — Грейтхауз шагнул вперед, пожал магистрату руку и крепко взял его за плечо. Мэтью он только коротко кивнул, но ничего не сказал. Мэтью подумал, что, судя по его виду, сон не был к нему благосклонен после их гробокопательской экспедиции.

— Всегда рад тебя видеть, — сказал Пауэрс. — Что я могу сделать для тебя полезного?

— Можешь выйти со мной прогуляться.

— Разумеется. — Магистрат, как и Мэтью, быстро догадался, что, какова бы ни была причина визита, положение серьезно, и обсуждение его требует тайны. Он подошел к вешалке, накинул сюртук в серую полоску, потом надел сизого цвета треуголку. — Мэтью, ты извини нас. Я вернусь как только смогу.

— Я понял, сэр.

Пауэрс и Грейтхауз вышли. Мэтью записал очередное имя и остановился прикинуть, какие у этой «прогулки» могут быть последствия. Очевидно, Грейтхауз хотел сказать магистрату о мертвом теле и о подозрениях, касающихся профессора Фелла. Если этот глава преступного мира затаил злобу на Пауэрса, вполне возможно, что Грейтхауз советует ему уйти в отставку, не дожидаясь конца сентября.