Королева четырёх частей света

Прозрачная и сильная. Обворожительная и суровая. Ты сверкала, как золото, и блестела, как чёрный янтарь. Свет и тень... Думаю, что эти диссонансы, это раздвоение, которое делает твой внешний вид таким необычным, перешли и в душу твою.

Ибо всё в тебе двойственно.

Херонимо, наш старший брат, с малолетства тебя ненавидел. «Сучка Исабель, — говорил он про тебя. — Шлюха до мозга костей». Что тебя воспитывали, как мальчика, — да, это верно, то было одно из пагубных заблуждений нашего родителя. Ты владела оружием, но это не заставляло Херонимо тебя уважать. «Дрянь последнего разбора, — твердил он. — Своего нигде не упустит. Соплячка, а преопасная баба!» И в этом была своя правда. Ты любила нравиться и знала, чем хороша. Например, ты ни за что бы не согласилась носить мужскую одежду — даже когда скакала верхом, работала с быками, фехтовала... По крайней мере, я тебя никогда иначе, как в платье, не видела. Но это было не из уважения к законам, предписанным нашему полу, не из послушания Господу, запретившему носить иную одежду, нежели Он избрал для нас, а по собственному вкусу. По инстинкту. Отец был этому очень рад. Он бы не вынес, если бы ты была похожа на кого-либо из братьев.

— Я не пойду замуж за аделантадо Менданью, — сказала ты ему вслух, не сводя глаз с быков, которых мы тренировали для завтрашнего торжества.

Эта коррида, завершавшая празднества в честь наместника Его Величества, имела для нас, Баррето, особое значение. После присоединения португальской короны к испанской нам, португальцам из Лимы, было очень важно показывать, что мы блюдём мадридские традиции.

Первая «фиеста брава» в Перу состоялась лет за пятьдесят до того, сразу после победы испанцев над индейцами. Франсиско Писарро лично убил второго быка, доказав тем самым свою безупречную храбрость и заслуженность своей победы.

С тех пор все наши великие торжества, невзирая на церковные эдикты, которые время от времени осуждали и запрещали «дикий языческий праздник», заканчивались на арене. Тут, как ни старайся, традиция держалась.

Этим ноябрьским утром 1585 года на пути следования короля из порта Кальяо в Лиму поспешно возводили арки и другие сооружения из папье-маше. Военный плац посыпали песком, окрестные улицы перекрыли, в тени собора поставили трибуны. Только дворяне могли участвовать в этих играх, возвращавших им военные радости и опасности. Сражались они верхом на арене, как во времена рыцарских турниров.

Вследствие благородного происхождения моей матери, красоты наших коней и особенно мощи наших боевых чудищ, наш отец был назначен главным распорядителем. Лучшие быки были нашего завода. Наш младший брат Лоренсо считался замечательным рехонеадором [8] . А ты, Исабель, назавтра должна была в первый раз появиться в свете, на почётной трибуне, в свите нового правителя. Ты только об этом и мечтала. И все мы, вся семья Баррето с нетерпением ждали корриды, которая представит нас как одно из первых семейств Лимы, которая прославит наше имя.

8

Конный матадор.

В то время Херонимо было двадцать три года, Лоренсо шестнадцать, Диего пятнадцать, а Луису двенадцать. Ты показывала им быков, а они осматривали. Никто лучше тебя, Исабель, не умел отбирать самых смелых и яростных животных.

— Я не пойду за аделантадо, — услышала я ещё раз.

Ты вышла из-за изгороди и устроилась на возвышении над ареной. Там ты присела на доску, служившую скамьёй или, вернее, ступенькой. Мы с моим мужем уже там и стояли. Арена была далеко внизу под нами.

— Сделаешь, как тебе сказано! — грозно произнёс отец.

Он поднялся вслед за тобой и стоял теперь рядом, а с ним трое наших братьев. Четвёртый, Лоренсо, спрыгнул обратно к быкам.

— Говорите, что хотите — не пойду!

— Вот было бы диво, если бы соплячка согласилась, — усмехнулся Херонимо. — Не закапризничала.

Вы с детства друг друга терпеть не могли. Старая история. Теперь он завидовал тебе, как никогда. Твоё здоровье, энергия, а больше всего — твоя яркая красота, добивали его. Сам он совсем не был похож на наших родителей: высокий и толстый, жир пополам с мускулами. Его не любили, и он озлобился.

Однако опыт научил его одному жизненному правилу: не мешаться в отношения отца с дочерью.

Херонимо сошёл со ступеньки и ушёл прочь.

— Аделантадо на двадцать пять лет меня старше, — небрежно сказала ты.

— И что? — недовольно сказал отец.

— А то, что...

Ты оборвала фразу, как будто тебе всё это неинтересно. Гораздо важнее, чем этот разговор, были быки, отобранные тобой для Лоренсо, — на них-то ты и смотрела не отрываясь.

Лоренсо был на год младше тебя, высокий блондин, как и ты. Вы были так похожи, что вас можно было принять за близнецов. Когда я смотрела на Лоренсо с быками — казалось, что вижу тебя. Но ты неподвижно сидела на месте и внимательно смотрела.

Несколько индейцев бегало вокруг Лоренсо. Они выгоняли быков из «керенсий», убежищ, и гнали вперёд. Если бык кидался на то, что движется на другом конце арены, на шляпу, которой махали вдалеке, на тряпку, которую ему кидали и убегали, это был знак его боевого духа.

Очень хороший знак.

Один из быков на бегу с тяжёлым грохотом всадил рога в деревянный забор прямо напротив нас. Отец невольно попятился. Ты не шелохнулась.

— А то, что вот и не пойду, — опять заговорила ты. — Знаете, что я вам скажу? У него даже в мыслях нет с вами породниться. Чем докажу? Тем, что за шесть лет, что аделантадо вернулся в Лиму, он ни разу к вам не зашёл.

— Шесть лет, говоришь? Даже так?

— Шесть лет.

— У него было много дел, некогда было жениться.

— Некогда жениться на невесте с сорока тысячами дукатов приданого? Полноте! У него совсем другое на уме. Может, другая невеста, откуда мне знать? Индианка-наложница, как у Херонимо. Нет уж, увольте! Для меня надо найти жениха получше.

— Я твоего мнения не спрашиваю!

— Так слышите и без спроса.

Обычно ты была красиво причёсана и роскошно одета, но в этот день волосы в беспорядке падали тебе на лоб, юбка короткая, на локтях и на туфлях дыры. А как иначе? В красивом наряде ты не могла бы работать вместе с пеонами в грязном хлеву.

Вот завтра, на почётной трибуне, тебя будет не узнать: ты всех затмишь сиянием. Я видела, как ты собиралась и упражнялась. Золотые волосы в мелких завитках, прорези на рукавах, обшитые материнскими жемчугами, шнуровка с железными наконечниками на груди, гордо поднятая голова, подпёртая огромным белоснежным воротником, какие ты любила. Сейчас это монументальное сооружение отбеливала и приводила в порядок армия твоих прачек — индианок.

Даже сидя на ступеньке, ты была на голову выше отца. Рядом с тобой он казался маленьким и безобидным.

Но это только казалось. Для всех нас он оставался грозным и взбалмошным хозяином.

— А жених мне нужен, — продолжала ты таким же легкомысленным тоном. — А то прождёте, я и состарюсь.

— Тебе семнадцать лет!

— Уже восемнадцать скоро. Петронилью в четырнадцать замуж отдали...

Я испугалась, как бы они не наговорили про меня лишнего при моём муже, и отошла в сторону.

Но не слышать вас было нельзя: вы кричали всё громче.

— Что ж ты так возмущалась, когда её выдавали? — возразил тебе отец.