Королева Кастильская

Глаза Бернардина горели ненавистью. То, что он сказал, было правдой. В эти мгновения его всемогущий брат находился в его руках. И Бернардин наслаждался этой властью, смаковал ее и страстно желал исполнить задуманное.

«Он ни разу и пальцем не пошевелил для меня, – думал Бернардин. – Не сделал ничего хорошего ни для нашей семьи, ни для себя. С тем же успехом он мог оставаться в своем приюте отшельника в Кастаньяре. На нем лежит проклятие! У него нет человеческих чувств».

В эти секунды Бернардин вспомнил все свои мечты, которые Хименес без труда мог воплотить в жизнь.

Архиепископ отдышался и заговорил:

– Бернардин, я послал за тобой, ибо то, что я узнал о твоем поведении в королевском суде, огорчило и пришлось мне не по душе…

Бернардин засмеялся. Резким движением он выдернул подушку из-под головы брата и с громким демоническим хохотом поднял ее.

Затем грубо толкнул Хименеса на кровать, положил подушку ему на лицо и придержал ее.

Он слышал, как брат задыхается, старается набрать в легкие воздух. Он чувствовал, что руки Хименеса пытаются оттолкнуть подушку. Но архиепископ был слаб, а Бернардин силен.

Через некоторое время Хименес затих.

Бернардин поднял подушку; он не осмелился взглянуть на лицо брата и выбежал вон из комнаты.

* * *

Томас Торквемада покинул тишину монастыря святого Томаса в Авиле и направился в Мадрид. Щемящая тоска овладевала им, ибо теперь он был очень стар, и почти вся жизненная энергия и силы покинули его.

Только твердая уверенность, что его присутствие при королевском дворе необходимо, убедила Торквемаду покинуть Авилу в это время.

Он любил свой монастырь, который был его самой большой привязанностью; второе место в его жизни заняла инквизиция. В те дни, когда он был здоров и полон кипучей энергии, монастырь и инквизиция боролись друг с другом за то, чтобы стать для него главным. С каким наслаждением он изучал проекты монастыря, наблюдал за его строительством, гордился его красиво вознесшимися сводами и резными украшениями, отличавшимися непревзойденным мастерством.

Инквизиция временами отвлекала его от любимого монастыря; наблюдать, как еретики отправляются на костер в нелепых желтых санбенито, доставляло ему не меньше удовольствия, чем лицезреть холодные, молчаливые стены монастыря.

Так чем же он гордился больше – тем, что основал монастырь святого Томаса в Авиле или тем, что он – великий инквизитор?

Второе теперь стало просто «титулом». Потому что он все больше старел и страшно страдал от приступов подагры. Монастырь же навсегда останется памятником, воздвигнутым в честь Торквемады, и никто не сможет это отрицать.

Сначала он заедет к архиепископу Толедскому в Алькала-де-Энарес. Он не сомневался, что Хименес поддержит задуманные им планы.

Мучаясь от боли, Торквемада ехал верхом в середине сопровождавшей его кавалькады. Пятьдесят всадников окружало его, сто вооруженных человек шли пешком впереди и еще сотня замыкала процессию.

Королева сама попросила его принять соответствующие меры предосторожности во время путешествия. И это было мудрое решение. Ведь те, чьих родных и любимых сожгли на кострах инквизиции, могли попытаться отомстить. Проезжая по городам, деревням и малолюдным глухим дорогам, он никогда не знал, как к нему относятся встречающиеся люди.

Теперь, когда он стал старым и немощным, на него часто нападал страх. И услышав какой-нибудь слабый звук в ночи, он тут же вызывал слуг.

– Двери охраняются?

– Да, монсеньор, – слышался ответ.

– Проверьте как следует, убедитесь, что это так.

Никогда он не потерпит рядом с собой кого-либо, в чьих жилах течет еврейская кровь. Несколько лет назад многие евреи, не принявшие христианской веры, были безжалостно изгнаны из Испании согласно его указу. Но многие остались. И иногда ночами Торквемада думал о них. Ему снилось, что они тайком пробрались в его комнату.

Каждое блюдо перед тем, как подать ему, пробовалось в его присутствии.

Когда человек становится старым, он часто видит чужую смерть, и Торквемада, который уничтожил тысячи человек, сейчас опасался, что кто-то, кому пришлось многое претерпеть из-за него, попытается лишить его жизни.

Но у него имелся план, с которым он должен ознакомить суверенов.

Под вечер великий инквизитор добрался до Алькалы. Обиталище Хименеса имело очень мрачный вид.

Руис принял высокого гостя в доме своего хозяина.

– Брат Франциск Хименес де Сиснерос нездоров? – осведомился Торквемада.

– Он поправляется от очень серьезной болезни.

– Тогда, может быть, я не стану задерживаться, а продолжу свое путешествие в Мадрид.

– Разрешите сообщить ему, что вы здесь. Если он чувствует себя хорошо, то, безусловно, захочет увидеться с вами. Позвольте, я скажу ему о вашем прибытии после того, как покажу вам комнату, где вы сможете отдохнуть. А я тем временем распоряжусь, чтобы вам принесли что-нибудь перекусить с дороги.

Торквемада благосклонно согласился, и Руис отправился к Хименесу, все еще лежащему в постели после той ужасающей встречи с Бернардином.

Архиепископ открыл глаза и посмотрел на входящего Руиса, который спас ему жизнь. Как только Бернардин выбежал из комнаты больного, Руис стремительно ворвался в нее, поскольку, прекрасно зная Бернардина, боялся, как бы тот не причинил вреда своему брату. Руис тогда вернул дядю к жизни.

С тех пор Хименес размышлял, что делать с братом. Совершенно ясно, что отныне ноги Бернардина не будет в его доме, однако справедливость должна восторжествовать. Такое преступление не может остаться без наказания. Но как объявить, что его брат по сути дела убийца?

Руис остановился возле кровати Хименеса.

– Дядя, – сказал он, – к нам прибыл Томас Торквемада.

– Торквемада! Он здесь! – Хименес попытался приподнять свое ослабевшее тело. – Что ему нужно?

– Он хотел бы поговорить с тобой.

– Скорее всего, дело, приведшее его ко мне, весьма важное.

– Наверное. Он ведь больной человек и страдает от подагры.

– Приведи его сюда, Руис.

– Если ты еще слаб, я объясню ему.

– Нет-нет. Я должен с ним встретиться. Распорядись, чтобы его привели ко мне.

Торквемада вошел в опочивальню Хименеса и, подойдя к постели, обнял архиепископа.

Они были похожи: аскетичные, изможденные лишениями, с суровым взглядом, свойственным человеку, который уверен, что обрел для себя правильный путь в жизни; оба хорошо были знакомы с голодом и власяницей – с тем, что они считали необходимым для спасения души. Обоим приходилось сражаться с личным демоном – гордыней, которая была у них несравнимо сильнее, чем у многих людей.

– Мне прискорбно видеть вас в болезни, архиепископ, – произнес Торквемада.