Королева Кристина

Как же выглядела «ненастоящая» женщина?

На сохранившихся портретах, изображавших уже взрослую Кристину, перед нами предстаёт и на самом деле тип далеко не женский. Королева на них скорее похожа на кавалерийского полковника, нежели на представительницу слабого пола. Недаром, когда она появилась во Фландрии, при виде её телосложения люди открывали от удивления рты. «У неё нет ничего женского, кроме самого пола; её поведение, осанка да и самый голос были полностью мужскими», — писал один местный наблюдатель.

А вот зарисовка итальянского современника: «С губами, самого красивого красного цвета, она могла бы сойти за Венеру, если бы вследствие всего прочего в её фигуре и осанке нельзя было не поручиться за то, что она была Марсом. Короче: она больше мужчина, нежели женщина». Другое описание внешности Кристины сделано тоже в Италии: «Тёмный цвет кожи, покрытой плотным слоем волос, чёткий, почти строгий профиль, слишком подчёркнутые брови, слишком длинный нос, широкий рот, глубокий голос, угловатость и жёсткость в движениях». А вот внешний вид королевы глазами священника: «Кроме самого пола, ничего женского у этой государыни нет; её походка, её черты лица и вся осанка носят на себе черты мужчины. Я не говорю того, что не видел собственными глазами».

Может быть, французы узрели в ней нечто, что пропустили итальянцы и фламандцы? Посмотрим, как воспринял её герцог де Гиз: «Красивые руки, белые и хорошо сложенные ладони, но более мужские, нежели женские, странно взбитая причёска — она носит грубый мужской парик, ходит в мужских туфлях, у неё голос мужчины и почти все его манеры». Внучка короля Генриха IV, герцогиня Монпансье, находила её «joli petit garcon» — «красивым мальчиком».

Д. Мэссон обращает внимание на дурную наследственность принцессы Кристины. По материнской линии дед Марии Элеоноры был сумасшедшим, да и по линии отца у королей Эрика XIV и Юхана III, родных братьев её деда, с психикой тоже было не всё в порядке.

Инстинктивное и благоприобретённое неприятие Кристиной женщин, женского образа жизни и женских обязанностей усугублялось, по всей видимости, взаимоотношениями с матерью, которые, как мы видели, были далеки от гармоничных. Мать никогда не могла служить дочери образцом для подражания — скорее, наоборот: она была примером того, какой нельзя было быть. Зато увлечённость искусством, архитектурой, живописью, музыкой и всем изящным Кристина, несомненно, унаследовала от матери, доведя свой эстетический вкус едва ли не до полного совершенства.

У матерей, по мнению принцессы, не должно быть никакого иного предназначения, как «следить за здоровьем и жизнью ребёнка». Когда в стране умирает король и после него остаётся наследник-принц, то «первым делом следует отделить его от матери, чтобы внушить ему чувства, достойные его высокого положения, и выучить его соблюдению своего долга, к чему матери неспособны». Такова была логика Кристины. Какая уж тут дочерняя любовь! Впрочем, швед Л. Ослунд считает это общепринятое тогда мнение тоже сомнительным и приводит слова из автобиографии Кристины, где та признаётся, что питала к матери уважение и «нежную любовь», но оговаривается, что ей трудно было примириться с тем, как сильно и «безгранично» любила её мать, видевшая в ней лишь «живой образ умершего короля».

Подданные тоже не понимали вдовствующую королеву, презирали её и смеялись над её причудами, а она стала их всех ненавидеть. Оскорблённая отстранением от трона и воспитания дочери, Мария Элеонора в 1640 году решилась на отчаянный шаг — тайно бежать из ненавистной Швеции куда глаза глядят. Глаза повернулись сначала в сторону Дании. Мария Элеонора через посла Дании в Стокгольме вступила в доверительный контакт с датским королём Кристианом IV и попросила у него убежища: «Лучше на чужбине сесть на хлеб и воду, чем пользоваться в Швеции королевским столом». Заговор был обнаружен ищейками Оксеншерны, и канцлер обратился за помощью к Кристине, попросив её употребить всё своё влияние на мать, чтобы отговорить её от такого безрассудного и позорного шага.

Принцесса вызвала мать из Грипсхольма в Стокгольм и целые часы проводила с ней в длинных беседах. Её слова не упали на благодатную почву. Мария Элеонора была способна притворяться. Ни о чём не договорившись с дочерью, она вернулась в свой замок в Грипсхольме и приступила к реализации своего плана. Удалившись в свою комнату, она попросила в течение нескольких дней не беспокоить её, потому что хотела якобы «попоститься и помолиться». Июльской тёплой ночью она вместе с немецкой фрейлиной спустилась из окна в сад, села в лодку, переплыла на другой берег озера Мэларен, села там в присланную датским послом карету, добралась в ней до Нючёпинга, поднялась на борт датского судна и доплыла до острова Готланд, где её ждали два датских военных судна, доставившие её в Копенгаген. Согласимся, что подобное испытание выдержала бы не всякая женщина, в особенности такая «слабая, нервная и хрупкая» особа, каковой все считали Марию Элеонору.

Когда бегство матери открылось, Кристина написала своему приёмному отцу Юхану Казимиру спокойное письмо о том, что «она и правительство так были удивлены бегством королевы, что не знают что делать». Придворные, канцлер Оксеншерна и Государственный совет были возмущены «эскападой вдовствующей королевы» до глубины души, риксдаг принял решение конфисковать все владения Марии Элеоноры в пользу казны, канцлер лишил её апанажа, и королева какое-то время испытывала материальные трудности. Церковники вычеркнули её имя из поминальных списков членов королевской семьи.

Через несколько месяцев выяснилось, что Дания так же мало подходила для Марии Элеоноры, как и Швеция, поэтому она решила перебраться в родной Бранденбург. Её брат, курфюрст Георг Вильгельм, принять сестру, однако, отказался. Через год братец, правда, скончался, и Мария Элеонора по приглашению нового курфюрста Фридриха Вильгельма, своего племянника и бывшего жениха принцессы Кристины, переехала в Германию. В Швеции ходили слухи, что она собиралась выйти замуж за овдовевшего короля Польши Владислава IV. В конце концов Марии Элеоноре надоело и в Германии, и через семь лет она снова затосковала по Швеции. Встречали её на правительственном уровне, торжественно, и сам канцлер Оксеншерна приложился к её ручке. Кристина, рискуя жизнью, на небольшом судёнышке в шторм вышла в море, чтобы встретить мать в стокгольмских шхерах. Вдовствующую королеву простили, обласкали и положили солидную сумму на проживание.

В жизни принцессы Кристины, по её собственным словам, кроме родного и приёмного, было ещё три отца: «главный опекун» канцлер Аксель Оксеншерна, основной учитель-гувернёр Юханнес Маттиэ и «дополнительный» гувернёр Аксель Банер — выпивоха и бабник, но «добрый малый».

Густав II Адольф в своё время позаботился о том, чтобы назначить дочери приёмных родителей. Ими стали его сводная сестра принцесса Катарина (1584–1638) и её муж пфальцграф Юхан Казимир (1589–1652), проживавшие в своём дворце в Стегеборге, примерно в 300 километрах к югу от столицы. Тётя с мужем заменили Кристине родителей, и общение с ними было единственной возможностью для девочки познать тепло семейного очага и проявить свои искренние чувства. Здесь она росла и играла вместе с двоюродными братьями Карлом Густавом, будущим королём Карлом X, и Адольфом Юханом, а также с кузинами Марией Ефросиньей, Кристиной Магдаленой и Элеонорой Катариной. Когда королева Мария Элеонора в 1631 году отправилась вслед за мужем в Германию, то принцессу Кристину оставили на приёмных родителей. С 1636 года они несли за её воспитание уже формальную ответственность.

Пфальцграф Юхан Казимир, образованный, умный и честолюбивый, войдя в королевскую семью, длительное время занимал в ней почётное место, был одним из первых помощников короля Густава, участвовал в его сватовстве и женитьбе на Марии Элеоноре и вообще проявил себя способным администратором. Было время, когда он в официальных бумагах называл себя титулом: «Мы, Юхан Казимир, Божьей милостью». Оксеншерны отодвинули Юхана Казимира от кормила государства и ограничили его обязанности воспитанием принцессы. Когда пфальцграф-немец как-то спросил Оксеншерну, как ему воспитывать своих детей — делать из них немцев или шведов, канцлер буркнул: «Делайте, как вам заблагорассудится!»