Королева Марго

Карл снова пустил лошадь в галоп.

Герцог Алансонский побледнел.

— Что нового? — спросил Генрих Маргариту.

— Ничего, — отвечала она. — Но вы заметили, что мой брат сделался пунцовым?

— Это, однако, ему не свойственно, — заметил Генрих.

Придворные удивленно переглянулись и последовали за королем.

Собравшиеся подъехали к тому месту, где опустились птицы; сокол уже выклевывал у цапли мозг.

Подъехав к ним, Карл спрыгнул с коня, чтобы поближе увидеть конец битвы.

Но, ступив на землю, он вынужден был держаться за седло, — земля кружилась у него под ногами. Он чувствовал непреодолимое желание заснуть.

— Брат! Брат! Что с вами? — воскликнула Маргарита.

— У меня такое ощущение, какое, наверное, было у Порции, когда она проглотила горящие угли [75] , — ответил Карл, — я весь горю, мне чудится, что я дышу пламенем.

Сказавши это. Карл дыхнул и был удивлен, что не увидел, как из его губ вырывается огонь.

75

Порция — жена Марка-Юлия Брута, возглавившего заговор против Юлия Цезаря; после самоубийства мужа покончила с собой, съев горячие угли (42 г, до н. э.).

В это время сокола взяли, снова накрыли клобучком, и все столпились вокруг Карла.

— Ну что, что? Зачем вы меня обступили? Клянусь телом Христовым, все прошло! А если что и было, так просто мне напекло голову и опалило глаза. Едем, едем на охоту, господа! Вон целая стая чирков! Пускай всех! Черт подери! Уж и потешимся!

Тут расклобучили и пустили одновременно шесть соколов, которые и устремились прямо на добычу, а вся охота во главе с королем вышла на берег реки.

— Ну? Что скажете, сударыня? — спросил Генрих Маргариту.

— Скажу, что момент удобный, — отвечала Маргарита, — если король не обернется, мы свободно доедем до леса.

Генрих подозвал сокольничьего, который нес цаплю; раззолоченная шумная лавина катилась по откосу, а он остался там, где теперь соорудили террасу, и делал вид, что разглядывает труп побежденной.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава 1 ПАВИЛЬОН ФРАНЦИСКА I

Как прекрасна была королевская охота на птиц, когда короли были еще почти полубогами и когда охота их была не простой забавой, а искусством!

И все же нам придется расстаться с этим королевским спектаклем и проникнуть в ту часть леса, где вскоре к нам присоединятся все актеры, принимавшие участие в только что описанной нами сцене.

Вправо от Дороги Фиалок идут длинные аркады, образуемые листвой, и в этом мшистом приюте, где среди вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где странствующая лань поднимает отягощенную рогами голову, раздувает ноздри и прислушивается, есть полянка; она находится достаточно далеко, чтобы ее не было видно, но недостаточно далеко, чтобы с этой полянки нельзя было видеть дорогу.

Двое мужчин, лежавших на траве среди этой полянки, расстелив под собой дорожные плащи, положив рядом длинные шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, называвшиеся в ту пору «пуатриналями», элегантностью своих костюмов напоминали издали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное оружие придавало им сходство с местными разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза писал с натуры на своих пейзажах.

Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцам или ланям, о которых мы сейчас упоминали.

— Мне кажется, — сказал он, — что сейчас охота странным образом приблизилась к нам. Я даже слышал крики сокольничьих, подбадривавших соколов.

— А я теперь ничего не слышу, — сказал другой, казалось, ожидавший событий более философски, нежели его товарищ. — Вероятно, охота стала удаляться… Ведь я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений! Нас не видно — что правда, то правда, — но ведь и мы ничего не видим!

— А черт! Дорогой Аннибал! — возразил собеседник. — Надо же нам было куда-то девать двух наших лошадей, да двух запасных, да двух мулов, так тяжело нагруженных, что я уж и не знаю, как они будут поспевать за нами!.. А чтобы решить столь сложную задачу, я не знаю ничего более подходящего, чем эти буки и столетние дубы! А потому я осмеливаюсь утверждать, что де Муи не только не заслуживает твоих проклятий, но что во всей подготовке нашего предприятия, которым он руководит, я чувствую зрелую мысль настоящего заговорщика.

— Отлично! — сказал второй дворянин, в котором наш читатель наверняка узнал Коконнаса. — Отлично! Слово вылетело — я его ждал. Ловлю тебя на нем. Стало быть мы — заговорщики?

— Мы — не заговорщики, мы — слуги короля и королевы.

— Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

— Коконнас! Я же говорил тебе, — продолжал Ла Моль, — что ни в малой мере не вынуждаю тебя идти следом за мною в этом приключении, ибо меня влечет только мое личное чувство, которого ты не разделяешь и разделять не можешь.

— Э, черт побери! Кто говорит, что ты меня вынуждаешь? Прежде всего, я не знаю человека, который мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он делать не хочет. Но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к дьяволу?

— Аннибал! Аннибал! — воскликнул Ла Моль. — По-моему, вон там виднеется белый иноходец… Как странно — стоит мне только подумать о возлюбленной, и у меня сейчас же начинает биться сердце!

— Да это просто смешно! — зевнув, сказал Коконнас. — А вот у меня совсем не бьется.

— Нет, это не она, — сказал Ла Моль. — Но что случилось? Ведь, по-моему, было назначено в полдень.

— Случилось то, что полдень еще не наступил, вот и все, — отвечал Коконнас, — и, думается мне, у нас еще есть время малость вздремнуть.

Коконнас разлегся на плаще с видом человека, у которого слово не расходится с делом. Но едва его ухо коснулось земли, как он замер и поднял палец, делая Ла Молю знак молчания.

— В чем дело? — спросил тот.

— Тихо! На этот раз я и впрямь что-то слышу.

— Странно, я внимательно слушаю, но ничего не слышу.

— Ничего?

— Ничего.

Коконнас приподнялся и положил руку на руку Ла Моля.

— Ну-ка посмотри на лань, — сказал он.

— Где Она?

— Вон там!

Коконнас показал пальцем животное Ла Молю.

— И что же?

— А то, что сейчас сам увидишь!

Ла Моль посмотрел на животное. Нагнув голову, словно собираясь щипать траву, лань стояла неподвижно и прислушивалась. Внезапно она подняла голову, отягощенную великолепными рогами, повела ухом в ту сторону, откуда до нее несомненно доносился какой-то звук, и вдруг, без видимой причины, с быстротой молнии умчалась.