Королева умертвий

— Ну все, хватит! Кажется, нас тут дурачат!..

— Когда перед врагами вырастает огненная стена, они поневоле отступают, — сказал Эгертон, косясь на хозяйку таверны. Если Халеда сейчас набросится на него, то Эгертону придется выпрашивать у Вербовщика новую горсть кристаллов и прибегать ко второй демонстрации, а это может иметь куда более серьезные последствия, нежели безумно влюбленный в него Хейт, умоляющий отхлестать его плетью. Но хуже всего ему придется, если у Вербовщика больше нет кристаллов. Халеда просто сожрет незадачливого мага живьем.

— О, — промолвил Вербовщик, — огненная стена? В самом деле? Если так, то ты — очень серьезный парень. И шутки твои мне тоже нравятся.

Эгертон медленным движением соединил ладони. Саламандры закопошились у него под кожей.

— Ты целиком и полностью убежден в том, что желаешь увидеть, на какие я еще дела способен? — поинтересовался Эгертон. — Просто потом может быть поздно.

— Оставь в покое моего прекрасного господина! — Хейт умоляюще посмотрел на Вербовщика. — Не надо дразнить его. Он так велик, так могуществен! Мы все сгорим в лучах его великолепия…

— Да что тут, хвост химеры, творится?! — зарычала Халеда. — Вы чем тут, грязные вы ошметки, занимаетесь? Клянусь задницей кваггера, вы еще хуже чем то, что оттуда вываливается! Какое «великолепие»?! О чем ты лепечешь, Хейт? Опомнись! Ты подобрал этот кусок блевотины на улице и притащил сюда, потому что он знал кое-какие заклятия. А теперь ты отдаешь ему сапоги, и…

Эгертон развел ладони, выбрасывая наружу саламандр. Пламя вырвалось на волю огромными клубами. Огонь развернулся во всю ширь, и посреди таверны встала оранжевая стена. Мгновенно занялась крыша, а затем один из языков пламени лизнул Халеду Жировую Гору. Чудовищная женщина закричала, жир начал плавиться и вытекать из нее, заливая все вокруг. Огонь радостно трещал, подпрыгивая на жировых лужах: это было истинное пиршество для пламени.

Хейт бросился к выходу, но пламя настигло и его, и живой факел с диким воем метался по комнате, а затем споткнулся и затих на полу.

Вторая половина таверны оставалась в неприкосновенности, и там находились Эгертон и Вербовщик (а также служанка Кэгги, которая быстро сообразила, на чьей стороне удача, и перебралась ближе к Эгертону еще во время его спора с Вербовщиком).

Эгертон подождал еще немного, затем щелкнул пальцами, и огонь погас.

— Впечатляет, — проговорил Вербовщик и допил кровь из кувшина.

Глава пятая

Эсайас Новер, рыцарь Сеггера, уже в который раз оглядывал свое воинство. Эсайас ехал на коне впереди отряда, который редел с каждым днем. С самого начала, отправляя солдат в трясины Исхара, адепты Алого ордена предупреждали: поход будет опасным, практически безнадежным, но не выступить нельзя. Иногда мужество обреченных все же одерживает верх над обстоятельствами.

Эсайас вызвался добровольно. Для него это был единственный и самый серьезный шанс оправдать свое существование. Ведь смысл жизни рыцаря — подвиги. Младший сын знатного рода, он имел право носить на своих знаменах символ Тугарда — красного орла в круге; его плащ был благородного красного цвета, так что солдаты видели своего командира издалека. Эсайас был человеком гордым. Его угнетала необходимость оставаться «младшеньким» в родительском гнезде. Старший брат давно уже занимал высокие посты в армии, средний все время болел и подумывал о том, чтобы уйти в монастырь, где он мог бы служить Сеггеру, переписывая книги. Все это никоим образом не подходило Эсайасу. Ни земель, ни другого имущества ему не унаследовать. Да еще имелось одно обстоятельство…

Дело в том, что в довершение всех бед Эсайас был любимцем матери. Она всегда жалела и баловала меньшого сынка. Эсайас втайне стыдился этого и старался, как мог, уклоняться от материнских объятий. Маме ведь не объяснишь, что ты уже воин, что ты взрослый, что ты держишь в руке копье и меч так же уверенно, как и отец. Впрочем, напускная суровость отнюдь не спасала беднягу Эсайаса от насмешек со стороны старших братьев, замковых воинов и даже кое-кого из прислуги (включая юную прачку, очаровашку Клэм, с хорошенькими ляжками и кругленькими озорными глазками).

В конце концов Эсайас объявил домашним, что намерен стать рыцарем Сеггера и отправляется в обитель Святого Арвинна, дабы там своим оружием, своей доблестью, своей плотью, своей жизнью и своим именем послужить Свету. Отец одобрил это решение, старший брат на время прекратил издевательства, средние братья начали именовать Эсайаса «святым Эсайасом», а также «преподобным Эсайасом», а хорошенькая Клэм пролила целых две слезинки, после чего Эсайас почувствовал, что он совершенно утешен.

При расставании с любимцем мать отчаянно рыдала, не стыдясь ни домашних, ни слуг, ни солдат, прибывших, чтобы проводить Эсайаса на место его нового служения. Она была уверена в том, что никогда больше не «обнимет сыночка». «Сыночек» сурово хмурился. Он сделал свой выбор. Он посвятил свою жизнь и свою смерть церкви Сеггера. Он намерен служить божеству света как воин, не как церковник; его дело — сражаться там, где укажут святые братья.

А уж братья-то ему указали…

Темные силы опять начали собираться воедино на болотах, и предводительствовала ими некая жуткая сущность, которую называли принцем-упырем. Теперь имя Тзаттога было уже известно в Тугарде. Тзаттог сам позаботился об этом, прислав в обитель Святого Арвинна — монастырь-крепость, что стоял на границе степи и болота, — своего глашатая.

Эсайас с содроганием вспоминал тот день…

Тогда молодой рыцарь только-только прибыл к святым братьям Алого ордена и выказал намерение жить и умереть ради Сеггера. Эсайаса встретили как брата, с почетом и радостно, отвели ему покои весьма скромные, но удобные и чистые, дали даже прислугу, молчаливого молодого брата, который приносил рыцарю умывание и следил за тем, чтобы его одежда всегда была аккуратной. Оружие Эсайас не доверял никому и чистил его всегда сам.

В первые дни монастырь Святого Арвинна показался Эсайасу очень интересным. Красивый храм с окном в виде глаза и с Золотым Глазом Сеггера на шпиле привлекал молодого рыцаря, его охватывал благоговейный трепет, когда он смотрел на священные символы. Эсайас не сомневался в том, что только такие, как он, соединяющие в себе твердую веру в Свет и воинские умения с отвагой, сумеют в конце концов одолеть Тьму.

Здесь, в монастыре, время как будто остановилось: песнопения, богослужения, степенные беседы о достоинстве религии, о добродетелях, о Свете и Тьме… И что иногда Эсайас воспринимал как самое главное (и в чем он с раскаянием признавался настоятелю): здесь не было его родственников. Здесь никто его не ласкал, не баловал, не требовал ответного обожания. И, с другой стороны, никто не дразнил его, не изводил глупыми шутками. Здесь не было Клэм, и сердце Эсайаса наконец-то обрело покой.

Он ощущал себя одним из многих, соратником среди соратников. Он начал жить взрослой жизнью, и жизнь эта текла размеренно, все в ней было упорядочено, для всего находилось особое место.

И вдруг все рухнуло. Обстановка переменилась в одночасье, и иллюзия прочности бытия рассыпалась в прах, когда кровавая реальность вторглась в тихий мирок монастыря Святого Арвинна.

В ворота постучали, и брат-привратник отворил… На пороге монастыря стоял человек с отрезанной головой.

— Позволь войти, — произнесла голова из-под локтя того, кто держал ее.

Брат-привратник молча смотрел на нежданного гостя. Он не мог вымолвить ни слова, лишь отступил на пару шагов и, побледнев, замер. Жуткий посетитель между тем ступил на территорию монастыря. Он взял свою голову за волосы и махнул ею в сторону ворот. Те захлопнулись, повинуясь безмолвному приказанию широко раскрытых глаз.

Затем голова вновь водворилась на прежнее место, под мышкой пришельца.

— Меня зовут Амагер, — проговорила голова. — Потрудись запомнить. Это имя будет кое-что значить для жизни вашей обители. Во всяком случае, я на это рассчитываю. Вы ведь запишете обо мне в вашей дурацкой монастырской летописи, которую наверняка ведете в толстой книге с узорами на полях? Все так делают, вряд ли вы — исключение. А-ма-гер. Запомнил, деревенщина? Потом подскажешь настоятелю, если у него вылетит из головы.