Королева в придачу

Как и все придворные церемонии, расторжение было оформлено с помпой и блеском, как любил обустраивать любое значимое событие Генрих Тюдор. Сам король в сверкающем каменьями драгоценном одеянии и огромном плоском берете, восседал в кресле под балдахином и с улыбкой слушал речь сестры, приготовленную его верным канцлером Вулси и одобренную им самим. Мэри стояла на возвышении, в роскошном алом с золотом платье, тоненькая и хрупкая, с побледневшим и решительным лицом, огромными, отражавшими свет свечей, блестящими глазами.

Ее голос звучал громко и уверенно:

– До нас не раз доходили слухи, что эрцгерцог Карл и его ближайшие родственники относились с пренебрежением к заключенной с домом Тюдоров помолвке и имевшее место сватовство Карла к дочерям других знатных семей – подтверждение тому. Советники господина Карла возбуждали в нем ненависть, как ко мне, так и к моему августейшему брату – милостью Божьей королю Англии. Все это дает мне повод взять назад данное шесть лет назад милорду эрцгерцогу слово. К тому же я никогда не встречалась с моим бывшим женихом, не испытываю к нему никаких чувств и с огромным облегчением и радостью избавляюсь от обязанности быть связанной с ним.

Да, Мэри говорила, как должно, её упорство было сломлено, она стала покорной. Даже её желание носить не признаваемый ранее пятиугольный чепец, скрывающий её дивные золотые волосы, было признакам смирения. Но Генриха это даже умиляло. Он прослезился, глядя на Мэри.

«Какая же она красавица!» – с нежностью подумал он. Король вновь любил свою сестру. Она вновь стала его послушной девочкой, младшей сестрой великого короля. Но ни Генрих, ни Мэри, ни разу в моменты общения не упоминали, к каким мерам пришлось прибегнуть, дабы она подчинилась. Ни он, ни она ни слова не говорили обо все ещё томившемся в Тауэре Чарльзе Брэндоне. Это было дело Вулси, а он настаивал, чтобы маршал двора не был пока выпущен на свободу. Перед Мэри это выставилось как забота о его безопасности, чтобы не накликать на него вновь гнев короля, а Генриху дело было представлено в том свете, что лучше сэр Чарльз не будет попадаться на глаза принцессе, дабы не вводить её в искушение и держать в покорности. Что же до самого Вулси, то он не выпускал Брэндона, чтобы тот отчетливее почувствовал свою зависимость от воли всесильного канцлера. Одновременно Вулси подготавливал почву для его возвышения, объясняя в Совете, что Англии необходим новый герцог Саффолкский, ибо теперь, когда не удавалось более скрыть намерений английского короля насчет брака его сестры с Людовиком Валуа, австрийская семья пришла в гнев, и находившийся в их государстве Ричард ла Поль, еще активнее искал у них поддержки, дабы предъявить свои права на наследное герцогство Саффолкское и даже развязать войну. Однако Вулси пока держал в секрете кандидатуру того, кто может стать правителем в Восточной Англии. К тому же двор сейчас будоражило иное – предстоящее бракосочетание Марии Английской с Людовиком Валуа. Эта весть уже разнеслась по всему королевству и нынешнее расторжение помолвки с Карлом Габсбургом эрцгерцогом Австрийским и наследником Кастильского трона было лишь данью традиции.

Король покосился на сидевшую подле него Катерину. Она выглядела неважно, сильно исхудала, кожа имела нездоровый желтоватый оттенок; но голову в громоздком от нашитых каменьев пятиугольном чепце она держала с истинно королевским достоинством. А то, что она так выглядит – это ничего. Может, в этом повинна эта, так тяжело протекавшая беременность, или переживания самой Катерины насчет того, что брак Мэри с Людовиком окончательно испортит отношения Тюдоров с её родней. Но Генрих все равно испытывал к ней теплые чувства. Правда, теперь они были скорее сродни жалости, нежели любви. Сейчас он даже чуть пожал пальцы Катерины, лежавшие в его ладони и остался доволен, ощутив ответное пожатие. Что ни говори, Катерина была хорошей женой, всегда поддерживающей его, даже тогда, когда ей это было неприятно. Она не обмолвилась ни словом с испанским послом Карозой, который сегодня также был приглашен ко двору с неприятной миссией – быть свидетелем расторжения помолвки, дабы доложить о ней принцу Кастильскому. Сейчас Кароза стоял без головного убора, ссутулившись и поникнув. Это был момент его позора, позора его повелителей. А герцог Лонгвиль, нарядный, надушенный и улыбающийся, наоборот, словно символизировал торжество Франции, которую он представлял. Сейчас, когда в Ванстед было приглашено столько знатных особ, что он даже решился привести с собой Джейн. Ведь Генрих, довольный покладистостью сестры и, желая сделать ей приятное, позволил общаться с любимой фрейлиной. Он пошел и на большее. Чтобы с сестрой был человек, который может поддержать ее, он вызвал из Кента её прежнюю гувернантку, леди Мег Гилфорд, и был вознагражден радостной улыбкой сестры. Теперь леди Гилфорд стала статс-дамой будущей королевы; сейчас она тоже стояла в душном сияющем зале, немного позади первых лордов – Норфолка, Суррея, епископов Фокса и Фишера, даже поспешившего вернуться ко двору Бэкингема, приветливо принятого королем как представителя древней аристократии. О происшедшей ранее ссоре никто из них не упоминал. Бэкингем потому, что был доволен тем, что дерзкий выскочка Брэндон оказался в Тауэре. Генрих – оттого, что Бэкингем более не распускал язык и был как никогда почтителен. А Вулси даже намекал, что именно Бэкингем надеется получить титул Саффолка. И это забавляло Генриха. Он представлял, какой щелчок по носу получит надменный Эдвард Стаффорд, когда узнает, что именно его недруг является этой кандидатурой!

Но сейчас Генрих думал не об этом. Главное – Мэри и её замужество, а эта церемония являлась первым шагом к нему.

– ...И моя твердость в вопросе расторжения контракта с Габсбургом, – говорила принцесса, – не является ни капризом, ни угрозой, ни обманом, а просто проявлением моей собственной разумной воли. Поэтому я прошу моего брата-короля, а также лордов и примасов Англии быть милостивыми и уладить сей вопрос.

Да, она справилась превосходно и, когда с поклоном окончила речь, все зааплодировали. Только Мэри не улыбалась. Она отказывалась от одного жениха, когда уже всем было известно, что она обещана старому больному Людовику Валуа, и, будь на то её «добрая воля», она бы ни за что не согласилась на подобный альянс.

После оглашения разрыва помолвки были устроены карточные игры, показ пантомим и прочие развлечения. Генрих пел, как всегда чудесно, а Мэри аккомпанировала ему на лютне, и вокруг них сразу собрался кружок веселой молодежи, потом все устроили состязания стихов в честь принцессы. Потом делали ставки на дворцовых спаниелей, заставляя их гоняться за мячами по залу. Было очень поздно, когда королева и пожилые лорды уже удалились, а танцы только начинались. Одному Богу было известно, что стоило Мэри выдержать все это. Она уже не боялась за Брэндона, она верила Вулси, сама удивляясь своему доверию, но она с ужасом думала о предстоящем, надвигающемся браке с Людовиком. Однако продолжала улыбаться, танцевала в паре с братом, хотя порой судорога смеха и рыданий сжимала ей горло.

Лишь вечером она позволила себе поплакать в колени Гилфорд, совсем как в детстве. Слава Богу, что рядом был человек, которому она могла довериться.

– Ах, Мег, это все ужасно. Как бы я хотела отречься от всего этого, вернуться в Хогли, в Саффолк, чтобы мной никто не распоряжался, чтобы я могла делать все, что мне вздумается: бегать, дурачиться, заниматься тысячью неприметных дел, которые казались мне таким важным тогда. Возилась бы на грядках, ездила верхом, удила рыбу во рву, подоткнув юбки и болтая ногами в воде...

Мег погладила её по голове, попыталась развеселить:

– Но чтобы рядом непременно была пара-тройка молодых людей, которые бы млели от счастья, заглядываясь на красивые ножки красивой девушки. Мэри все же улыбнулась, вытирая стекавшие по щекам слезы.

– Нет, Мег. Не трое. Один-единственный, и ты знаешь кто.

Та горестно вздохнула.

– Да уж, знаю, и всегда знала. Даже странно, вы казались всегда такой резвушкой, веселой, беззаботной девочкой – и вдруг такое постоянство. Вы ведь всегда хотели только Чарльза Брэндона. Что за нелепость... или злой рок.

Теперь они говорили без церемоний – не как гувернантка с подопечной, не как статс-дама с принцессой, а как подруги. Ибо Гилфорд не могла не заметить, как неожиданно повзрослела Мэри. И поняла, что её девочка, а для Мег Гилфорд августейшая принцесса всегда оставалась её девочкой, очень несчастна. Достойная дама всячески старалась утешать ее, обещая все что угодно, вот и сейчас Мэри вдруг стала просить Мег выполнить то свое обещание, какое та дала ей перед церемонией, чтобы приободрить.

– Мег, давай поплывем по реке к Тауэру? Ты ведь обещала. Мне бы только поглядеть. Ты ведь сама говорила, что его с наступлением темноты выводят на стену.

Гилфорд поначалу заупрямилась, но в конце концов уступила. Ведь Мэри сейчас в особом положении, даже в более выгодном, чем ранее, ибо её охраняло положение будущей невесты короля.

Во мраке женщины быстро спустились к реке и подозвали одного из вечно ожидавших у причала лодочников, которые жгли факелы на носу своих посудин, в знак того, что они свободны и ожидают пассажира. Но едва они сели в лодку, как по приказу Мег факел погасили, чтобы никто не узнал в одной из укутанных в плащ фигур сестру короля.

Мэри не сводила глаз с громады крепости. В глубине души она была разочарована – стояла темная, безлунная ночь, мрак, духота. И, даже если Брэндона и выводили на прогулку, она не могла бы его рассмотреть. Неужели же её брат прав и она до отъезда так больше и не увидит его? Но у неё оставалось обещание Вулси – и надежда на то, что она может сама заключить свой второй брак.

– Человек глуп, если перестает надеяться, – негромко сказала она в темноту. Гилфорд услышала:

– И что это значит? Принцесса вздохнула.