Королева викингов

Не спускали с нее глаз, мысленно уточняла Гуннхильд.

Хлёдвир хорошо принял ее сыновей. То, что он почти никогда не приглашал ее самое посетить его, нельзя было ни в какой мере считать проявлением непочтения. Она была вдовой, да к тому же еще и старухой. Конечно, его отец ярл Торфинн Раскалыватель Черепов и в этом случае часто встречался бы с нею; но Торфинн давно уже умер. Хлёдвир сохранял верность ее семье, насколько мог это делать, не роняя собственного достоинства. Ради этого она прощала ему все остальное или, по крайней мере, закрывала на все это глаза.

Даже в темные месяцы он помногу разъезжал по своим имениям, находившимся в разных местах разных островов. Рагнфрёд и Гудрёд ездили вместе с ним, подыскивая будущих соратников, или же с той же целью отправлялись в разъезды сами. Поэтому их она тоже видела редко и помалу.

Во время одной из таких встреч, еще в начале их пребывания на островах, когда сыновья, случалось, приходили к ней вместе, она одержала своеобразную победу. Рагнфрёд твердо настроился ближайшим летом отправиться в Норвегию на поиски ярла Хокона.

— Нет, — воспротивился Гудрёд, — это было бы слишком поспешно. — Они могут поначалу потеснить Хокона, но, если только им не выпадет такая великая удача — сразу покончить с ним, — то он поднимет против них народ, как он хорошо умеет делать, он и его скользкий язык. Трижды сыновья Эйрика Кровавой Секиры и Гуннхильд нападали на Воспитанника Ательстана и каждый раз разбивались, словно прибой о камни, а ведь тогда за их спинами стояла могучая сила Датского королевства. А сейчас они могли рассчитывать лишь на тех воинов, которых им удастся найти на Западных островах. Самое верное было бы воздерживаться от действий и копить силы, пока их преимущество не станет подавляющим.

— Да, — спокойно добавила Гуннхильд, — дружба между ярлом Хоконом и королем Харальдом Синезубым будет, вероятно, не слишком прочной. — А они тем временем должны попытаться связаться со Свейном, сыном Харальда. — Все знали, что отец с сыном не питали один к другому никакой любви. Если Харальд и Хокон падут, — что, возможно, удастся ускорить, — и Свейн завладеет Данией, то вполне можно рассчитывать, что удастся кое-что сделать и в Норвегии.

— Ты что, хочешь умереть здесь, мать? — вспыхнул Рагнфрёд. — А ты, Гудрёд, запомни мой совет: действуя, как мужчина, ты добьешься куда большего успеха, чем если будешь копошиться, как паук!

— Да, как мужчина, — взревел тот, — а не как ослепленный безумием берсеркер!

Братья вскочили с мест. Гуннхильд, почти не отстав от них, вскочила тоже. Ее маленькое тело вклинилось между сыновьями, она успокоила их, как умелый наездник успокаивает двух жеребцов, и заставила их выпить меда из одного рога.

Впрочем, к тому времени уже так много было сказано вслух при множестве других людей, что ни один из братьев не мог отступить, независимо от того, как успели измениться его мысли. Но она помогла им договориться. Гудрёд с десятком кораблей отправлялся в викинг. Всю его добычу предстояло разделить между братьями. Остальная часть воинов из Норвегии должна была последовать за Рагнфрёдом, вместе с теми союзниками, которых он смог завербовать на Оркнейских, Гебридских и Шетландских островах. Если бы ему удалось победить, то он стал бы верховным королем Норвегии, а Гудрёд получил бы области, которыми владел сейчас Харальд Гренска. Если же Рагнфрёду суждено было погибнуть, но Эйриксоны все же одержали бы конечную победу, то вся власть досталась бы Гудрёду.

Они согласились с предложением матери и пожали друг другу руки. Гнев утих; неприветливость растаяла — не до конца, но все же в достаточной степени.

Отлично, думала Гуннхильд, скрывая кривую улыбку, волчица должна сдерживать своих переярков, [41] чтобы те не вцепились друг другу в глотки.

Сыновья занялись каждый своим делом. Потянулись черные месяцы.

Королеве не давали остаться в одиночестве. Разве что изредка и совсем ненадолго. Ей было некуда отослать на ночь своих слуг и немногочисленных стражников. А если бы она и решилась поступить так, то это очень скоро стало бы известно ярлу. А он почти напрямик сказал ей, что не потерпит поблизости от себя ничего, хоть сколько-нибудь похожего на колдовство сейдров. Гуннхильд не была теперь королевой-матерью Норвегии, и не были королями ее сыновья, которые сами никогда не задавали ей вопросов и не позволили бы никому их задать. Они не могли допустить ссоры с Хлёдвиром. В крошечной обособленной комнатке она хранила все драгоценности, которые смогла взять с собой, и сундук, крышку которого никогда не поднимал никто, кроме нее самой. Но кто-нибудь обязательно заметил бы, как она закрывает за собой дверь в эту каморку. А дверь эта была отнюдь не толстая. Из-за нее можно было без труда все подслушать.

41

Переярок— годовалый волк.

Она смирила свой гнев и обращала на слуг не больше внимания, чем это было необходимо. По крайней мере, никто не мешал ей думать. Зима на Оркнеях, несмотря на всю свою мрачность, была довольно мягкой. Гуннхильд гуляла по берегу и утесам или уходила на несколько миль в глубь острова, где ее никто не видел, кроме одного-двух охранников, которые быстро научились держаться далеко позади и не лезть с разговорами. Когда же ей было слишком трудно ходить, то она приказывала седлать лошадь и ездила верхом. Если она слишком задерживалась возле кургана или стоячего камня, воздвигнутого руками людей древности — или эльфов, или богов, или великанов; кто мог знать это наверняка? — это было ее собственное дело. Люди видели ее задумчивость и могли предположить лишь одно: она молча молилась.

И когда она закрывала полог своей кровати, вот тогда она оставалась одна, пока хотела этого.

Но нет, она не собиралась расходовать темноту на привыкание к могиле, как Рагнхильд. Слишком много дел у нее еще оставалось не сделанными. Королева-мать лежала, размышляя, пока не погружалась в бессмысленные сновидения.

Кроме того, она не знала, какая участь была ей приуготовлена после смерти: бесконечный сон, или неугомонные, без отдыха, скитания, или огни ада, или возрождение, или соединение с миром, или что-то иное. Она не боялась и не питала надежды: она должна была сделать все, что могла, ради крови Эйрика.

К тому же не все дни были такими беспросветно унылыми. Конечно, Гуннхильд побывала на празднике солнцеворота. Там — а также раз-другой до того и несколько раз после того — ей доводилось поговорить со знатными людьми, чьи интересы уходили далеко за пределы островов, а пути пролегли от Исландии до Гардарики, от Оркнеев к Миклагару и Серкланду. Если собеседники нравились ей или ей казалось, что они могли бы оказаться полезными для ее сыновей, она прилагала все силы для того, чтобы очаровать их. Сейчас это давалось ей труднее, чем в те годы, когда она была молода и хороша собой. Однако старуха обладала острым умом, широкими и глубокими знаниями; местные вожди никогда еще не встречали равной ей в этом отношении женщины. И потому, когда она время от времени посылала слугу, чтобы позвать кого-нибудь к себе в гости, как правило, от ее приглашений не отказывались.

Ей становилось все труднее делать такие приемы веселыми. Однако она не утратила дара слова. Если ей случалось улыбаться, то она показывала белые, изумительно белые зубы, какие редко можно было увидеть и у куда более молодых женщин; она не забыла, как пользоваться в разговоре блеском глаз. Среди мужчин попадались и красивые, и это помогало ей. Она заставляла их рассказывать о себе, а потом незаметно переводила разговор на более высокие материи, например, на события, происходившие в Шотландии или Англии, и то, как на них можно было бы повлиять. В своих речах она не уступала разумностью и точностью мысли ни одному мужчине, даже превосходила большинство из них. Ее гости возвращались домой в задумчивости и чувствовали, что были бы не прочь получить еще одно приглашение. Сами же гости, в свою очередь, сообщали хозяйке те новости, которые так или иначе поступали к ним.

Таким образом Гуннхильд снова начала сплетать свои сети.

Солнце дошло до нижней точки в своем круговращении и вновь начало подниматься к югу. К Гуннхильд примчался Рагнфрёд. На его лице было написано возбуждение, а тело готово было затрястись от нетерпения.

— Мать, великое событие для нас! Я ничего не заметил бы, если бы сами Небеса не руководили мною. Я узнал, что ирландский раб Хлёдвира — священник. Был захвачен викингами, переходил из рук в руки, работал как лошадь на пахоте, но все же рукоположенный христианский священник. Я купил и освободил его. Его зовут Каэль. Он будет исповедовать нас, отпускать нам наши грехи и молить Христа, чтобы тот послал нам победу над язычником Хоконом!