Королева Виктория

— Он рассердится, — сказала я. — Он уже рассердился, так как я не улыбнулась ему, когда мы виделись последний раз. А мне так хотелось! Лецен, я люблю его и тетю Аделаиду, но это так трудно.

— Жизнь часто трудна, дорогая, — отвечала Лецен. Пререкания продолжались. Король настаивал на своем. Не думаю, что это его волновало всерьез, но он так не любил маму, что не желал ей уступить.

— Она будет на ее законном месте или ее вообще там не будет, — сказала мама.

Так оно и вышло. Я плакала от огорчения. Мне так хотелось быть на коронации, к тому же я терпеть не могла ссор.

Однако единственное, что мне осталось благодаря маминому упрямству, — это наблюдать за коронационной процессией из Мальборо-хаус.

После коронации по стране шло много споров из-за билля о реформе [6] . Лецен была об этом хорошо осведомлена и все мне объяснила.

— Все началось с так называемых «гнилых местечек». Население этого «местечка» менее двух тысяч, но они могут избрать своего члена парламента, в то время как другие, с гораздо большим населением, могут послать в парламент тоже только одного представителя. А у некоторых вообще нет права голоса.

6

Билль о реформе — имеется в виду парламентская реформа 1832 года, когда в интересах буржуазии было введено изменение представительства в парламенте за счет уничтожения так называемых «гнилых местечек» — обезлюдевших избирательных округов в сельской местности, где депутатов фактически назначал лендлорд. Земельная аристократия воспротивилась реформе, но благодаря широкой поддержке народа она была принята.

— Мне это кажется очень несправедливым, — сказала я.

— Ваше мнение совпадает с мнением большинства, — заметила Лецен.

Я понимала, что происходившее в стране очень серьезно, и начала беспокоиться, когда услышала о разразившихся бурных волнениях. Когда мы выходили на прогулки, я видела на стенах плакаты: «Дайте нам наши права».

— Люди верят, что, если закон будет принят, все их мечты исполнятся, — объясняла мне Лецен.

«Каждый получит все» — прочла я на другом плакате. Я не представляла себе, как это может быть.

— Когда люди одержимы какой-то идеей, они предъявляют нереальные требования. Они верят всему, что им говорят, — сказала Лецен.

— Я бы не поверила, — заявила я.

— Конечно, нет. Вы хорошо воспитаны. Я научила вас думать самостоятельно… смотреть правде в лицо, какой бы неприятной она ни была.

— Народу не понравится, если закон примут и они обнаружат, что не получили всего.

— Это будет им уроком, — сказала Лецен. — Я слышала, как одна из горничных говорила, что, если закон будет принят, ее Фред женится на ней и они купят домик в деревне.

— Как она будет разочарована, — вздохнула я.

— А дети верят, что, когда примут закон, им не нужно будет больше ходить в школу. Будут сплошные пикники и клубничный джем.

— Поэтому они и бунтуют?

— Они бунтуют потому, что, хотя закон был принят палатой общин, палата лордов его не пропустила, и лорд Грей просил короля созвать новых пэров [7] , чтобы можно было его провести.

— Но я не понимаю, Лецен, если закон не утвердили и нужно вводить новых людей, чтобы провести его… зачем вообще его проводить?

7

Пэр (от «реег», т.е. равный — тот, кто мог подлежать суду только равных себе по положению) — звание представителя высшей аристократии, дающее право быть членом палаты лордов.

— Вот тут-то и начинаются все проблемы, моя милая. Король отказал лорду Грею, и тот подал в отставку, так что у короля не оставалось иного выбора, как призвать Веллингтона. Веллингтону побили окна в его дворце Эпсли-хаус. Говорят, что Веллингтон — самый непопулярный человек в стране.

— Ведь не так много времени прошло с тех пор, как он был самым популярным после Ватерлоо?

— Вот видите, как качается маятник. Самый популярный человек сегодня становится самым непопулярным завтра.

Я долго размышляла о билле о реформе. Было несправедливо, что малое количество людей могли посылать представителя в парламент, в то время как тысячи других тоже посылали одного, а некоторые вообще не могли голосовать. Конечно, многие из них были необразованны и не знали, за что они голосуют. Они даже свое имя написать не могли, не говоря уж о голосовании. Все это было очень сложно. Но мне было очень неприятно слышать о бунтах. Я всегда их боялась, так как наслушалась о французской революции и на уроках истории страдала вместе с бедной Марией-Антуанеттой и Людовиком XVI [8] , которые так потерпели от толпы и даже самым унизительным образом потеряли головы.

8

Французский король Людовик XVI (1754—1793, правил в 1774—1792 г.), свергнутый в результате Французской революции, и его супруга Мария-Антуанетта (1755—1793) были осуждены и казнены.

Я испытала облегчение, когда Веллингтон смог составить кабинет министров и вскоре был возвращен лорд Грей. Новые пэрства были созданы, и билль о реформе стал законом. Места в парламенте стали распределяться в соответствии с числом жителей в избирательных округах. В стране воцарился мир.

Но, когда я думала о том, как внезапно и безвозвратно Веллингтон утратил восхищение и любовь народа, меня огорчало людское непостоянство, ведь каковы бы ни были его личные взгляды на реформу, он спас Англию от Наполеона при Ватерлоо. Мне было очень грустно при мысли о толпе, разбивающей окна в Эпсли-хаус.

Я все больше и больше сознавала ответственность, которую мне пришлось бы взять на себя, если бы судьба, предназначенная мне моей матерью — то есть то, что принадлежало мне по праву рождения, — когда-нибудь осуществилась.

Коронация короля Уильяма не укротила стремления моей матери показывать меня народу и принимать полагавшиеся мне почести. В августе мы отправились в Уэльс. Перед отъездом мама подарила мне тетрадь, в которой она приказала мне вести дневник. Так я впервые познала радость записывать свои мысли, но я, конечно, прекрасно знала, что каждое слово будет прочитано мамой. Поэтому я была очень осторожна. Я выражала свое восхищение только природой и тем, что могло понравиться маме. Я не могла писать о моей неприязни и подозрительном отношении к сэру Джону Конрою, а так хотелось. Я не могла удержаться от смеха, воображая, что бы произошло, если бы я так поступила! Поэтому, хотя я аккуратно вела свой дневник, я не упоминала в нем о своих тайных мыслях. И мама была очень довольна, так как считала меня наивной, следовательно, более податливой.

Из Лондона мы отправились в Бирмингем, Вулвергемптон и Шрусбери. На месяц мы сняли дом в Бомэрисе, и я вручала призы на Уэльском фестивале певцов и поэтов. Пока мы там находились, вспыхнула эпидемия холеры, и было поспешно принято решение ехать дальше.

Мы побывали в стольких местах, что теперь, оглядываясь назад, я боюсь, что путаю одно с другим. Но я помню, что мы останавливались в Четсворте и посетили хлопкопрядильные фабрики в Белпере.

И я помню Оксфорд, потому что там сэр Конрой получил степень доктора гражданского права и стал почетным гражданином города, что меня очень раздражило, но все-таки меньше, чем посещение университетской библиотеки, где нам с гордостью показали тетрадь с латинскими упражнениями королевы Елизаветы. Я взглянула на нее и сразу же поняла, что латынь она знала лучше меня. Все ахали от изумления, восторгаясь ее способностями в столь юном возрасте.

— И ей было только тринадцать лет! — сказала мама, глядя на меня сурово, потому что мне было как раз столько же.

— Сомневаюсь, чтобы кто-либо превзошел ее когда-либо, — сказал старый джентльмен, показывавший нам библиотеку.

Этот визит и самодовольство сэра Джона по поводу выпавших ему почестей испортили мое впечатление об Оксфорде.

Поэтому я с радостью возвращалась в Кенсингтон. По дороге произошло еще одно событие. Я перешла в новое для себя состояние — я стала взрослой девушкой.