Королева Виктория
Шрифт:
46. ФРЕЙЛИНЫ КОРОЛЕВЫ
«Я не просто расстроилась, я рассердилась. Никак не ожидала, что моих фрейлин будут уводить у меня из-под носа».
Такие волнения, которые королеве пришлось пережить во время визита персидского шаха и турецкого султана, происходили в Виндзорском дворце крайне редко. И все же к 1873 г., когда ее посетил шах, ей каким-то образом удалось преодолеть почти все печальные последствия утраты мужа. Королева стала чаще улыбаться, иногда даже весело смеялась, снова начала записывать в дневник самые разнообразные веселые истории, приключившиеся с ней во дворце или за его пределами. Кроме того, она опять играла на фортепьяно, хотя все мелодии были довольно грустными, а ее письма старшей дочери стали не такими тоскливыми. Она даже вернулась к своим любимым танцам, хотя танцевала как «кастрюля» (по выражению
Однако воспоминания о покойном принце Альберте все еще доставляли ей немало душевных переживаний и не позволяли вернуться в прежнее беззаботное состояние. Принц-консорт всегда требовал от супруги высокой морали в отношении к другим людям, и она старалась следовать этому совету в делах и в мыслях. Чтобы полностью удовлетворять ее строгим требованиям, те люди, которые по рождению или по должности вынуждены были вступать с ней в контакты, старались быть не только предельно честными и откровенными, но и не чувствовать за собой никакой вины за прошлые прегрешения. Другими словами, своими действиями и поступками им необходимо было подтверждать те правила, которые королева установила для придворных. Джентльмены, к примеру, всегда должны быть одеты в черный фрак, причем не только в Виндзоре, но и в Осборне и Балморале. А фрейлинам строго-настрого запрещалось принимать в своих комнатах мужчин, даже если это были родные братья. Все развлечения должны были происходить в гостиной комнате на первом этаже, и фрейлинам наказывалось вести себя как самым благовоспитанным светским дамам, причем не только на словах, но и на деле. Так, например, одна из фрейлин как-то пожаловалась королеве на ревматические боли в ногах. Королева посмотрела на нее укоризненно и сказала, что в годы ее юности настоящая леди не могла признаться вслух, что у нее «есть ноги». Другая фрейлина, которая слишком увлекалась косметикой, тоже вызвала нарекания со стороны королевы. «Даже дорогой генерал Грей может подтвердить мои слова», — строго заметила королева, обращаясь к фрейлине. Однако когда генералу передали ее слова, он недовольно насупился и сказал, что «дорогой генерал Грей» ничего подобного делать не намерен, так как ничего не смыслит в подобных делах.
Помимо безупречного поведения, восьми фрейлинам королевы требовалось еще много чего для соответствия своему высокому положению. Они получали 300 фунтов в год и были разделены на пары, каждая из которых должна была проводить с королевой не менее трех месяцев в году. При поступлении на эту важную придворную должность они, как правило, подвергались строгому допросу. Так, например, Мари Адин при назначении ответила на следующие вопросы:
«1. Могу ли я говорить, писать и читать по-французски и по-немецки?
2. Умею ли играть на пианино и смогу ли играть дуэтом с принцессой Беатрисой?
3. Могу ли ездить верхом?
4. Была ли я помолвлена раньше и собираюсь ли выходить замуж в ближайшее время?»
Среди прочих требований особое внимание уделялось умению шить и вязать на спицах, рисовать и хорошо знать правила самых разнообразных карточных игр. От фрейлин требовалось умение вести светские разговоры, поддерживать беседу, развлекать гостей за обеденным столом, ухаживать за королевой и составлять ей компанию в прогулках пешком и на лошадях. Кроме того, они должны были быть предельно честными и никогда не вести дневник, куда могли попасть сведения о внутренней жизни королевского двора.
Само собой разумеется, ни одна из фрейлин, как, впрочем, и другие придворные дамы, не могла выйти замуж, не получив для этого предварительного одобрения королевы. Когда Джеймс Рид, который в 1881 г. был назначен одним из персональных врачей королевы, а в 1895 г. был произведен в рыцарское звание, имел неосторожность самочинно оформить помолвку с Сьюзан Бэринг, дочерью лорда Ревелстока и одной из наиболее преданных фрейлин королевы, та была в шоке от случившегося. В течение нескольких недель она отказывалась официально объявлять эту помолвку действительной, в то время как Рид жаловался своей невесте, что это «просто смешно, когда люди ведут себя как маленькие дети».
«Должна рассказать тебе об одном браке, который очень расстроил меня, — писала королева своей старшей дочери. — Сэр Дж. Рид!!! и моя фрейлина Сьюзан Бэринг...
Это просто невероятно. Не могу понять, как она могла принять его предложение! Если бы я была намного моложе, я отпустила бы ее на все четыре стороны, но сейчас не могу этого сделать. Это было бы для меня тяжелым ударом. Это так ужасно, что я не могу скрыть своего разочарования. Я еще не сказала ей ни единого слова. Это самый настоящий мезальянс для нее, но у него есть большие деньги».А другой своей фрейлине, Элизабет Балтилл, королева с горечью заметила: «Я не просто расстроилась, я рассердилась. Никак не ожидала, что моих фрейлин будут уводить у меня из-под носа». Что же до Джеймса Рида, то королева высказала ему наилучшие пожелания только через пять недель, но и при этом не преминула напомнить, что в будущем супругов могут ожидать «большие трудности». Королева выразила надежду, что они оба станут верой и правдой служить королеве, а Джеймс Рид, помимо всего прочего, «и впредь будет столь же добросовестно исполнять свои профессиональные обязанности» в строгом соответствии с выработанными для него правилами и традициями.
Придворные поговаривали в то время, что королева простила Рида при том непременном условии, что он принесет ей свои извинения за этот поступок и даст клятвенное обещание никогда не предпринимать ничего подобного в будущем. Не успев прийти в себя после случая с Ридом, королева пережила еще один удар. Одна из ее лучших фрейлин, Мари Адин, обратилась к принцессе Беатрисе с просьбой, чтобы та сообщила королеве, что она «надеется сочетаться браком» с личным секретарем А. Дж. Бальфура мистером Бернардом Маллетом. «Это вызвало самый настоящий ураган», — отметила Мари Адин после того, как получила от королевы гневное письмо, в котором та обвиняла ее в неверности и предательстве. «Скоро ты поймешь, — предупреждала королева, - как разочаровала меня». После этого королева сообщила леди Черчилль, что ужасно расстроилась из-за очередного предательства, и эта «ноющая рана» продолжала болеть еще несколько недель спустя. Однако в конце концов королева простила Мари Адин, и когда та пришла проститься с ней, была так добра и великодушна по отношению к ней, что «девушка разрыдалась от умиления». «Я действительно очень люблю королеву, — призналась она своей матери, — и мне очень неприятно расстраивать ее».
Королева всегда была очень требовательной к своим фрейлинам. Она могла, например, заставить пойти с собой на прогулку в самый ненастный день, открыть окна зимой, когда снег залетал в комнату и все ужасно мерзли; однако с годами любовь фрейлин к своей хозяйке становилась все сильнее. Несмотря на всю ее строгость и даже жестокость, они преданно служили королеве все эти годы. Она очень болезненно относилась к их честности и преданности и ненавидела всякого рода махинации, интриги и подспудные конфликты. Сама же всегда старалась быть по отношению к ним терпеливой, добросердечной и отзывчивой, хотя это не всегда получалось.
Несмотря на свою демонстративную смелость и желание непосредственным образом участвовать в боевых действиях, королева вовсе не стремилась выработать у фрейлин какие-либо мужские качества и всеми силами противилась, когда они выбирали мужскую профессию, например, профессию, связанную с медициной. Кроме того, она не поощряла мужское самодовольство, никогда не позволяла мужчинам переходить дозволенные рамки и шнырять по женской половине дома. Королева не испытывала никаких симпатий к идеям женского равноправия и в резкой форме осуждала суфражисток, которые требовали предоставления им равных избирательных прав. Все эти кампании, говорила она, свидетельствуют о «сумасшествии их сторонников», а поддерживающую их леди Амберли просто «следует хорошенько выпороть кнутом». Что же до образования, то оно, по ее мнению, «разрушает здоровье высших классов» и делает трудящихся совершенно «непригодными к выполнению работы служащих и рабочих».
Иначе говоря, королева была «кобургизирована с головы до ног» и страстно воспринимала все привычки и представления зарубежных королевских династий. И все же, несмотря на всю абсурдность своих суеверий и Предубеждений, королева, по словам Генри Понсонби, не была лишена чувства здравого смысла и врожденной рассудительности. Конечно, она была чрезвычайно упрямой, но всегда находила возможность отступить от своих принципов и согласиться на разумные компромиссы. И когда более умные люди оказывались неправыми, она инстинктивно ощущала свою правоту. Как мудро заметил лорд Солсбери, порою она понимала настроения своего народа лучше, чем многие искушенные политики, которые провели среди этого народа гораздо больше времени, чем королева. Как последний премьер-министр Солсбери, так и личный секретарь королевы Генри Понсонби неоднократно признавали, что в общении с ней каждый человек мог не только извлечь выгоды из ее прагматичного стиля поведения, чем во многом объясняется ее отношение к своему здоровью, но также попытаться понять ее необыкновенно сложный и противоречивый характер.