Королева воздушного замка

Босая, в почти прозрачном нижнем платье, Шантия вышла в сад; хрустела под ногами ледяная корка. Медленно опускались белоснежные хлопья. Совсем скоро белый покров окутает не только лишь землю, но и моря, а значит, опаснее станут смыкающиеся льды. Быть может, дракон покинул дом вместе со своим воинством и отправится нести смерть в другие края, пусть и родные ей, навсегда. Быть может, там, на войне, его убьют – воины ли её рода, северные ли льды; сломалась под бледной до синевы рукой тонкая ветвь. Быть может, варваров оттеснят в глубину земли, откуда вовсе не видать моря, – и её заберут отсюда, заберут домой…

А молчаливый снег окутывал покровом спящий замок; завывали ледяные ветра. Медленно, неслышно холод окутывал изнутри. Наверное, слишком ослабел тот внутренний огонь, что согревал прежде: может, богиня сжалится, может, вовсе его погасит? Шантия опустилась на колени – и смотрела, смотрела в небо, часто моргая, когда в глаза попадали колючие снежинки. Верно, стоило бы остаться здесь. Остаться – и замёрзнуть.

Незрячие сёстры поют о смерти: они говорят, будто бы смерть – прекраснейший из всех снов. В нём ты блуждаешь по земле до той поры, покуда не поднимется луна, и не откроется на водной глади тропа, сотканная из серебряного света. И ты пойдёшь по воде, оставляя за спиной едва заметную рябь: в такие мгновения даже бушующий океан спокоен, подобно крошечной лужице. Пойдёшь, чтобы с рассветом вернуться новой, очистившейся жизнью по сияющей тропе солнца…

Но всё это – потом, так же недостижимо далеко, как родные острова. Прежде – надежда, прежде – песня, пусть чужая. А может, если она споёт ветру свою собственную песню, тот донесёт её до островов, до слуха Незрячих сестёр? И тогда сменятся кошмары благими снами, где доведётся вновь ступить на родные берега…

Шантия стряхнула с плеч снежинки. Холодно, но не так, чтобы и в самом деле замёрзнуть насмерть. Да и к чему в столь красивую ночь думать о смерти? Снег так похож на облака, и что с того, что он холодный? Разве есть на земле хоть кто-то, кто касался облаков, кто может сказать, что они не так же холодны?..

Амидара валиир…

Сложно, слишком сложно напевать, когда и выговорить-то слова удаётся с трудом. То и дело Шантия сбивалась – и затихал, будто в такт неловкому пению, ветер. Сколько же здесь строк – не счесть! Будто прочитаешь одну – и тотчас же возникнет ей на смену новая, чтобы странные звуки продолжались, пронзали колкий воздух снова и снова.

Эрнади сур…

Духи молчали: быть может, они уснули? Умерли? Нет, они откликнутся, они услышат зов, нужно лишь закончить – и Шантия громче прежнего воскликнула:

Кэрсуль арейн!

Она вскинула руки к небу, готовая произнести последние строки – и в этот миг неведомое существо набросилось на неё сзади, уронило лицом в снег. Сам собой вырвался крик – не боли, но страха; высвободиться, скорее, неважно, кто это, важнее – бежать, укрыться… Но прежде – закончить песню. Грязные пальцы лезли в лицо, норовили зажать рот – и она скорее прохрипела, чем спела:

– Гвинрун! Гвинрун!

Щеку обожгла пощёчина:

– Молчи! Ишь ты, дрянь, чего удумала! Колдовать, значит, не умеешь?! Чего ж тогда по-ведьмовски болтаешь?! Думала, не узнаем, а?!

Шантия слишком хорошо знала этот голос, пусть и не хотела знать. Не заговорила. Не назвала имени Гундгерда. Только задёргалась, пытаясь вывернуться из кольца рук. Вот бы быть скользкой, как рыба: точно не удержал бы! Ошибка. Очередная ошибка. Как будто потомки великанов только лишь и могут, что ошибаться!

– А она… это… не заколдует? – опасливо протянул молодой страж, стоявший чуть в стороне.

– Какой – заколдует! – в зубы врезалась вонючая тряпка. – Не двинется даже! А к завтрему всё решим. Ишь – ведьма! Язык бы ей поганый вырезать да руки обрубить…

Не вырвалось больше ни звука, лишь жалобное мычание. А сердце забилось – слишком живо; наверное, оно так колотится лишь в предчувствии смерти. Дышать почти не получалось – только глотать, давиться воздухом, и надеяться, что сейчас кошмар закончится. На шум выбегали во внутренний двор люди с факелами: вдруг сейчас, как во сне, придётся сгореть?! Закрыть глаза – и пусть всё будет быстро, как с Элори: ни мгновения боли.

Но даже отвести взор не получалось. Шантия умоляюще посмотрела на стражей, а после – за их спины: в толпе она увидала Вениссу, спокойно стоявшую под небом. Скажи же, скажи им: то не заклинание, а только лишь песня…

Тёплые золотые глаза певуньи встретились со взглядом «ведьмы», и на мгновение мелькнули в них прежние смешливые искорки. Венисса улыбнулась – и исчезла за спинами слуг и стражников, так и не сказав ни слова.

========== Путь отчаяния. Глава IV ==========

– Смотри-смотри, глазёнки повылупила! Что, не ворожится? – в плечо ткнулась просунутая сквозь решётку палка. Шантия чувствовала себя, как рыбёшка в лоханке, которую гоняет тростинкой туда-сюда любопытный ребёнок. Говорить не получалось – только мычать; написать бы, но чем, да и станет ли кто-то из тюремщиков читать? Наверное, скажут – ведьминские письмена. А потом скуют руки. Где же Венисса? Почему бы ей не сказать – произошла страшная ошибка, всё дело в обыкновенной песне… Люди, наверное, милостивы к своим сородичам и, быть может, даже позволили бы ей самой пропеть всё до последнего словечка. Ведь выпустили же её наружу, пусть даже только в сад, но всё же туда, куда прежде несчастной певчей птице не было хода…

По крайней мере, Венисса снова увидела небо. Шантия повторяла про себя – нужно быть благодарной, нужно радоваться: ты помогла страждущей душе, пусть даже в ущерб себе. Думай Джиантаранрир лишь о безопасности и спокойствии, смогла бы она одолеть Антара?.. Вот только оттого не менее холоден каменный пол, и не менее хочется забиться в малейшую щель, подальше бы от тех двоих, что сторожат камеру.

– А может, не надо… того… дразнить? – опасливо протянул второй стражник, крепкий, но похожий не на великана – на коротышку. – Ведь точно ведьма. Как наколдует…

– Да чего она наколдует! – залился смехом Гиндгард и снова просунул меж прутьев палку, норовя ткнуть пленницу ещё разок. – Смотри, смотри, как дрыгается! Будешь знать, как королеву ведьмовскую на помощь звать. Ишь, удумала – молитвы наши уродовать!

Шантия отползла к стене и замычала; снять бы жуткую тряпку! Ведь всё можно объяснить, почему, почему варвары не могут просто дать сказать хоть слово?! Неужто думают – она способна к колдовству? Да будь так, она бы не стала и смиряться с ролью невесты, а после и наложницы, дракона, сожгла бы его дотла, так, что не осталось бы и пепла! Глаза слезились: не то от страха, не то оттого, что здесь, внизу, ещё больше чадящих свечей и горького дыма. И совсем нет воздуха, что уж говорить о каком-то там свете!

– Не надо! – взвизгнул коротышка, хватаясь за оружие. Само дёргается тело, сами вскидываются руки: защититься, не дать себя убить… А глаза не закрываются. Хотя очень хочется.

– Да не наколдует она, я тебе точно говорю! – потянулся к ключам – сердце упало: нет, только не заходите в камеру! Когда-то Шантия сказала бы: страшно сидеть за решёткой, будто ты не разумное существо вовсе, а опасный хищный зверь. Но ещё страшнее, когда исчезает и эта преграда меж тобой и теми, кто в самом деле мог бы называться тварями, тварями более жуткими, чем любой хищник.