Королева Юга

Это его наемники, не доделавшие свою работу. И вот Кот Фьеррос, прикрученный проволокой к нелепому белому стулу, куда менее храбрый теперь, чем тогда, в кульяканской квартирке, выбалтывал все, лишь бы избавить себя хотя бы от частички предстоящей боли.

Этот крутой мачо, такой смелый и надменный с пистолетом на поясе там, в Синалоа, насиловавший женщин прежде, чем убить их. Все вполне логично и естественно.

— Честное слово, больше ничего… — продолжал хрипеть Кот Фьеррос.

Потемкин Гальвес держался лучше. Его губы были упрямо сжаты. В отличие от стонущего, всхлипывающего Кота, он в ответ на каждый вопрос только молча качал головой, хотя с ним обошлись ничуть не мягче, чем с братком: его толстое волосатое, все в родимых пятнах тело, такое неожиданно уязвимое в своей наготе, было так же покрыто рубцами и кровоподтеками, на груди и ляжках виднелись порезы от проволоки, глубоко врезавшейся в щиколотки и запястья, кисти и ступни посинели. Из носа, рта и пениса у него текла кровь, сквозь густые черные усы просачивались красные капли, тонкими ниточками струясь по груди и животу. Было ясно, что колоться он не собирается, и Тересе пришла в голову мысль, что даже в свой последний час разные люди ведут себя по-разному. Хотя в такой момент это уже все равно, на самом деле это не все равно. Может, у него просто меньше воображения, чем у Кота, подумала она. Преимущество людей с небогатым воображением в том, что им легче закрыться, уйти в себя, заблокировать мозг под пыткой. Другие — те, кто мыслит, — сдаются раньше. Что бы и как бы ни сложилось, половину пути они проходят сами, облегчая дело своим мучителям. Всегда страшнее, когда человек способен представить себе, что его ждет.

Языков стоял в стороне, прислонившись спиной к стене, молча наблюдая за происходящим. Это твое дело, говорило его молчание. Твои решения. И наверняка он задавал себе вопрос: как может Тереса выносить все это не моргнув глазом, без ужаса на лице; даже ее рука с сигаретой — она курила их одну за другой — не дрожала. Она смотрела на окровавленных киллеров с сухим, внимательным любопытством, исходившим, казалось, не от нее самой, а от той, другой женщины, что стояла рядом в полумраке подвала, наблюдая за ней, как и Языков, со стороны. Во всем этом кроются интересные тайны, подумала Тереса. Уроки. О мужчинах и женщинах. О жизни, о боли, о судьбе, о смерти. И так же, как в прочитанных ею книгах, в этих уроках говорилось о ней самой.

Телохранитель в спортивной рубашке вытер испачканные кровью руки о штанины и вопросительно повернулся к Тересе. Его нож лежал на полу, возле ног Кота Фьерроса. Чего ради продолжать, подумала она.

Все совершенно ясно, а остальное я знаю. Она взглянула на Языкова; в ответ он едва заметно пожал плечами и показал глазами на мешки с цементом, сложенные в углу. Выбор не случайно пал на этот подвал строящегося дома. Все было предусмотрено.

Я сама это сделаю, решила она вдруг. Ей хотелось — странное желание для подобного момента — рассмеяться про себя. Над собой. Рассмеяться, кривя рот. Горько. На самом деле, во всяком случае в отношении Кота Фьерроса это станет просто завершением того, что она начала, спустив курок «дабл-игла» когда-то, давным-давно. «Как жизнь порой удивляет, — поется в одной песне. — Ах, как удивляет жизнь». Черт побери.

Иногда приходится удивляться и самой себе. Вдруг обнаруживать в себе такое, о чем даже не подозревала. Из темного угла подвала за ней по-прежнему пристально наблюдала та, другая Тереса Мендоса. Может, это именно ей хотелось рассмеяться про себя.

— Я сама это сделаю, — услышала она собственный голос.

Это ее обязанность. Ее несведенные счеты, ее жизнь.

Она не могла перекладывать свои долги на других. Человек в спортивной рубашке смотрел на нее с любопытством, будто знал испанский недостаточно хорошо, чтобы понять ее слова; он повернулся к своему боссу, потом снова взглянул на нее.

— Нет, — мягко произнес Языков.

Впервые за все это время он заговорил, стронулся с места. Он подошел ближе, глядя не на Тересу, а на пленных киллеров. У Кота Фьерроса голова свесилась на грудь; Потемкин Гальвес смотрел как бы сквозь стоящих перед ним людей, на стену позади них. Смотрел в никуда.

— Это моя война, — сказала Тереса.

— Нет, — повторил Языков.

Он осторожно взял ее за плечо и слегка подтолкнул к выходу. Теперь они стояли лицом к лицу, глядя друг на друга в упор.

— Мне плевать, кто это будет, — проговорил вдруг Потемкин Гальвес. — Кончайте меня скорее, вы и так уже потеряли время.

Тереса повернулась к наемнику. То были его первые за все время слова; голос звучал хрипло, глухо. Он продолжал смотреть сквозь Тересу — так, будто его взгляд терялся в пустоте. Массивное голое тело, накрепко привязанное к стулу, блестело от пота и крови. Тереса медленно подошла к нему, совсем близко, и ощутила терпкий запах грязной плоти, израненной и страдающей.

— Не торопись, Крапчатый, — сказала она. — Еще успеешь умереть. Ждать недолго.

Он чуть заметно кивнул, по-прежнему глядя туда, где она стояла раньше. А Тереса вновь услышала треск разлетающейся в щепки дверцы, увидела дуло «питона», приближающееся к ее голове, и голос Поте Гальвеса снова произнес: Блондин был одним из наших, Кот, вспомни, а она была его девчонкой. Отойди, чтобы тебя не забрызгало. А может, вдруг подумала она, я и правда в долгу перед ним. Прикончить его быстро, как он хотел поступить со мной. Черт побери. Таковы правила. Она кивнула на поникшего Кота Фьерроса.

— Ты не присоединился к нему, — тихо, почти шепотом произнесла она.

Это был даже не вопрос, даже не рассуждение вслух. Просто констатация факта. Бесстрастное лицо киллера не изменилось: он будто не слышал. Еще одна ниточка крови потекла у него из носа, задерживаясь в грязных усах. Тереса еще несколько секунд смотрела на него, словно изучая, потом повернулась и медленно пошла к двери. Языков ждал ее на пороге.

— Уважьте Крапчатого, — сказала Тереса.

Не всегда правильно карать всех поровну, думала она. Долги бывают разные. И каждый понимает их по-своему. По собственному разумению.

Глава 12 Что, если я тебя куплю?

В свете, льющемся сквозь большие окна под потолком, поплавки надувной лодки «Валиант» походили на две большие серые торпеды. Сидя на полу, Тереса Мендоса, обложенная инструментами, возилась с винтами двух усиленных катерных моторов по двести пятьдесят лошадиных сил. На ней были старые джинсы и грязная футболка, волосы заплетены в косы — они свисали по обе стороны потного лица, — руки перепачканы машинным маслом. Рядом, наблюдая за работой, сидел на корточках Пепе Оркахуэло, ее доверенный механик; время от времени, не дожидаясь просьбы Тересы, он протягивал ей нужный инструмент. Маленький, почти щуплый Пепе в свое время был восходящей звездой мотоциклетного спорта, но… Масляное пятно на крутом изгибе дороги и полтора года лечения: в результате пришлось сойти с дистанции и сменить кожаный комбинезон гонщика на матерчатый комбинезон механика. Его случайно нашел доктор Рамос, когда его старенькая машина однажды отказала и он искал по всей Фуэнхироле ремонтную мастерскую, которая работала бы в воскресенье. Бывший гонщик талантливо обращался с моторами, в том числе и с катерными, из которых он умел выжимать до пятисот лишних оборотов в минуту. Он был из тех молчаливых, толковых и работящих парней, которые любят свое дело, готовы вкалывать от зари до зари и никогда не задают вопросов. А кроме того, что весьма важно, он отличался благоразумием. Единственным видимым признаком немалых денег, заработанных им за последние четырнадцать месяцев, была «хонда-1200», стоявшая сейчас рядом с яхтенным портом в Сотогранде, перед эллингом, принадлежащим «Марине Самир», небольшой компании с марокканским капиталом и гибралтарским юридическим адресом, одному из филиалов-ширм «Трансер Нага». Все остальное Пепе аккуратно откладывал. На старость. Потому что никогда не знаешь, частенько повторял он, на каком повороте тебя поджидает следующее масляное пятно.

— Ну, вот, теперь нормально, — сказала Тереса.

Она взяла сигарету, дымившуюся на опоре, на которой стояли двигатели, и, пачкая ее маслом, сунула в рот.

Пепе не любил, чтобы тут курили во время работы и чтобы другие копались в моторах, доверенных его попечению. Но Тереса была хозяйкой — ей принадлежал и эллинг, и сами моторы. Так что возражать не приходилось. Кроме того, Тересе нравилось заниматься такой работой, бывать на причале и в порту. Иногда она сама выходила в море, чтобы испытать мотор или катер, а однажды, управляя одной из новых девятиметровых лодок с полужестким корпусом (она сама придумала использовать полые кили из стекловолокна как емкости для горючего), провела в море всю ночь, гоняя мотор на полной мощности, чтобы проверить, как он себя ведет при сильном волнении. Однако на самом деле все это было лишь предлогом. Так она питала воспоминания и поддерживала связь с той частью себя, что никак не желала исчезнуть. Возможно, виной тому была утраченная наивность, то состояние духа, которое теперь, с высоты прожитого и пережитого, казалось ей близким к счастью. Может, тогда я была счастлива, говорила она себе. Может, я была действительно счастлива, хотя и не понимала этого.

— Дай-ка мне пятый номер. И подержи тут… Ну вот.

Она удовлетворенно оглядела плоды своего труда.

У только что установленных стальных винтов — один левого вращения, другой правого, чтобы компенсировать отклонение, — диаметр был поменьше, а шаг побольше, чем у родных, алюминиевых, в результате пара моторов, установленная на корме, позволяла при спокойном море развивать добавочную скорость: ни много ни мало, несколько лишних узлов. Опять положив сигарету на опору, Тереса закончила работу, в последний раз затянулась, аккуратно притушила окурок в обрезанной жестянке из-под «Кастрола», служившей пепельницей, и встала, потирая уставшую спину.