Королева Юга
Шрифт:
— Тогда объясните мне, почему, в итоге вы так ничего и не предприняли против Тересы Мендоса.
Несколько мгновений он обдумывал мой вопрос — возможно, чтобы решить, не заключается ли в слове «объясните» неповиновения. Но в конце концов решил оправдать меня. In dubio pro reo [77] . Или что-то в этом роде.
— Я уже говорил вам, — ответил он наконец. — Мне не хватило времени, чтобы собрать достаточно материала.
— Невзирая на Тео Альхарафе?
Он опять сурово воззрился на меня. Ему явно не нравился ни я сам, ни мои вопросы, и это, разумеется, не помогало делу.
77
Дословно: в
— Все, что связано с этим именем, является конфиденциальной информацией.
Я позволил себе слегка улыбнуться. Да ну же, судья. Мы чересчур далеко зашли, чтобы отступать.
— Ведь это уже не имеет значения, — сказал я. — Полагаю.
— Для меня имеет.
Я немного подумал.
— Я предлагаю вам соглашение, — объявил я вслух. — Я не касаюсь Министерства юстиции, а вы мне рассказываете об Альхарафе. Договор есть договор.
Пока он размышлял, я сменил свою улыбку на просительное выражение.
— Согласен, — наконец произнес он. — Но некоторые подробности я оставлю при себе.
— Правда, что вы предложили ему неприкосновенность в обмен на информацию?
— На этот вопрос я отвечать не буду.
Плохое начало, подумал я. И, задумчиво покивав, возобновил расспросы:
— Уверяют, что вы здорово прижали его. Собрали на него большое досье, а потом сунули эту папку ему под нос. И что это никак не касалось контрабанды наркотиков Говорят, вы зацепили его на налогах.
— Возможно.
Он бесстрастно смотрел на меня. Ты излагаешь, я подтверждаю. И не проси у меня большего.
— «Трансер Нага»?
— Нет.
— Ну, судья… Проявите любезность. Вы же видите, я веду себя паинькой.
Он снова задумался. А потом, судя по всему, решил: в конце концов, я же согласился пообщаться с этим писакой. А в этом пункте все более или менее ясно, и он закрыт.
— Признаю, — заговорил он, — что мы никогда не могли даже близко подступиться к предприятиям Тересы Мендоса, хотя знали, что более шестидесяти процентов наркотиков, поступающих в Средиземноморье, проходит через ее руки… Сеньор Альхарафе прокололся на том, что касалось его собственных денег. Использовал средства в своих целях — вкладывал, переводил. У него имелись счета в иностранных банках. Пару раз его имя всплывало в связи с кое-какими не вполне ясными сделками за границей. Короче, материал был.
— Говорят, у него была собственность в Майами.
— Да. Насколько нам было известно, дом площадью в тысячу квадратных метров, который он тогда только что приобрел в Корал-Гейблз, с кокосовыми пальмами и собственной пристанью, и роскошная квартира в Коко-Плам — месте, где любят бывать адвокаты, банкиры и брокеры с Уолл-стрит. Все это происходило, по-видимому, за спиной у Тересы Мендоса.
— Кое-какие запасы на черный день.
— Можно и так сказать.
— А вы ухватили его за задницу. И напугали.
Он снова откинулся на спинку кресла. Dura lex, sed lex [78] .
— Это недопустимо. Я не собираюсь выслушивать от вас подобные выражения.
Я почувствовал, что начинаю терять терпение. Вот же олух царя небесного.
— Тогда переведите это для себя по своему усмотрению.
— Он решил сотрудничать с правосудием.
Вот так просто.
— В обмен на?..
— Ни на что.
Настал мой черед воззриться на него. Своей бабушке. Расскажи это своей бабушке. Что Тео Альхарафе рисковал своей шкурой просто так, из любви к искусству.
78
Закон суров, но это закон (лат.).
— А как отреагировала Тереса Мендоса на тот факт, что ее эксперт по налоговым вопросам работает на врага?
— Это вам известно не хуже, чем мне.
— Ну, мне известно ровно столько же, сколько
и всем остальным. Плюс то, что она использовала его как приманку в операции с русским гашишем… Но я имел в виду не это.Упоминание о русском гашише еще более ухудшило дело. Передо мной можешь не изображать из себя умника, ясно говорило выражение его лица.
— Тогда, — предложил он, — спросите об этом у нее самой, если сумеете.
— Может быть, и сумею.
— Сомневаюсь, чтобы эта женщина соглашалась на интервью, тем более в ее нынешнем положении.
Я решил сделать последнюю попытку:
— Как вы себе представляете ее нынешнее положение?
— Я не занимаюсь Тересой Мендоса, — ответил он, сделав непроницаемое лицо. — Поэтому представлять мне незачем. Это дело уже не в моей компетенции.
Потом замолчал, рассеянно полистал какие-то документы, лежавшие перед ним на столе, и я решил, что таким образом он дает понять: наш разговор окончен.
Я знаю лучшие способы попусту терять время, подумал я и, раздраженный, уже собирался проститься. Однако даже такой дисциплинированный государственный служащий, как судья Мартинес Пардо, не смог удержаться, чтобы не излить боль, причиняемую старой раной. Или оправдаться. Он по-прежнему сидел, не поднимая глаз от документов. И вдруг произнес то, что вознаградило меня за весь этот пустой и малоприятный разговор.
— Оно перестало находиться в моей компетенции после визита того американца. — В голосе его прозвучала обида. — Того типа из ДЭА.
Доктор Рамос, обладавший своеобразным чувством юмора, дал операции по доставке двадцати тонн гашиша в Черное море кодовое название «Нежное детство».
Те немногие, кто был в курсе этого предприятия, уже две недели разрабатывали ее с почти военной тщательностью; а этим утром они узнали из уст Фарида Латакии (перед этим он поговорил с кем-то на непонятном остальным жаргоне по мобильному телефону, и когда захлопнул его, на его лице сияла довольная улыбка), что ливанец нашел в порту Алусемаса подходящее судно — старенький тридцатиметровый сейнер под названием «Тарфайя», принадлежащий испано-марокканской рыболовецкой компании. Со своей стороны доктор Рамос к этому времени уже руководил движением «Холоитскуинтле» — судна-контейнеровоза под германским флагом, с командой из поляков и филиппинцев, который регулярно совершал рейсы между атлантическим побережьем Америки и восточной частью Средиземноморья, а в настоящий момент шел из Ресифе в Веракрус. У «Нежного детства» имелся, так сказать, второй фронт — параллельная операция, решающую роль в которой играло третье судно: на сей раз сухогруз, которому предстояло преодолеть расстояние между колумбийской Картахеной и греческим Пиреем без промежуточных остановок. Он назывался «Лус Анхелита», приписан был к колумбийскому порту Темуко, ходил под камбоджийским флагом, а принадлежал одной кипрской компании. В то время как на «Тарфайю» и «Холоитскуинтле» возлагалась деликатная часть операции, «Лус Анхелите» и ее владельцам отводилась роль весьма простая, доходная и не грозящая никаким риском: роль ложной цели.
— Все будет готово через десять дней, — подвел итог доктор Рамос.
Вынув трубку изо рта, он подавил зевок. Было почти одиннадцать утра: долгая ночь работы в сотограндском доме с садом — офисе, оборудованном самыми современными средствами электронной безопасности и контршпионажа; два года назад он заменил собой прежнюю квартиру в окрестностях яхтенного порта.
Поте Гальвес стоял на страже в вестибюле, двое охранников обходили сад, а в зале заседаний стояли телевизор, портативный компьютер с принтером, доска на треножнике, а на столе для заседаний — грязные кофейные чашки и пепельницы, полные окурков. Тут же лежали два мобильных телефона. Тереса только что распахнула окно, чтобы проветрить комнату. Вместе с ней там работали, помимо доктора Рамоса, Фарид Латакия и оператор дальней связи Тересы — инженер-гибралтарец по имени Альберто Рисокарпасо, молодой, но очень надежный. Это был, как называл его доктор, кризисный кабинет — оперативный генеральный штаб «Трансер Нага».