Королева

Бог мне помог, частично устранив худших Марииных епископов; десять умерло в ту зиму, в том числе — вернейший знак Его благоволения — архиепископ Кентерберийский, папский легат, главный сообщник Марии в расправах и казнях. Может, он сам сейчас корчится в огне!

Однако часть преемников уцелела, а в их числе — мои католические лорды из верхней палаты, такие, как Дерби и Шрусбери, не говоря уже о Марииных последышах, вроде лордов Гастингса и Монтегью.

Кому доверять?

Кому, кроме себя?

О, Боже, защити мои права!

Ночь перед битвой я, как старинные рыцари, провела в бдении: я молилась перед открытием моего первого парламента, просила даровать силы — без Божьей помощи мне было не обойтись.

Я встретила этот день, как и день коронации» во всеоружии блеска и могущества.

— Покажитесь во всей красе, — убеждал Робин. — Пусть видят, что вы, королева, едете открывать свой парламент, чтобы утвердить там свою волю. Доверьтесь мне!

И снова его стараниями появились мелочно-белые мулы, золоченый портшез, золотой и серебряный балдахин, все великолепие государственной власти. На этот раз я красовалась в алом бархате, отороченном по воротнику и запястьям мягкой белой лисой, с высокими манжетами из перламутрового шелка, собранного в безупречные складки, в золотом оплечье с жемчугами. На груди висел рубин с голубиное яйцо, свободно распущенные волосы венчала шапочка из алого бархата, расшитая жемчугом и золотыми бусинами. На ступенях палаты лордов стояли все мои пэры в коронационных облачениях, и казалось, Вестминстер вновь готов чествовать свою королеву.

Как же я обманулась! Едва с тоскливым скрипом распахнулись старые тяжелые двери, как до меня донеслись звуки хорала. Грегорианского хорала! Изнутри выползала черная безликая масса: монахи в клобуках выступали по двое, размахивая целым лесом крестов, кадя ладаном, каждый с высоко поднятой по римскому обряду восковой свечой. Неужто я не могу открыть свой парламент без этой Римской отрыжки?

— Уберите свечи! — в ярости заорала я. — И без них видно!

— Довольно папистских штучек! — взревела толпа за моей спиной.

Однако в своем окружении я расслышала злобное шипение и поняла: чтобы править церковью, как правил отец, придется выдержать бой.

В палате общин они ждали меня, две стаи волков: горящие отмщением протестанты, только что из Женевы, против неукротимых папистов, которые умрут, но не сдадутся. Я сидела на троне и оглядывала их ряды.

Многих я знала если не в лицо, то понаслышке. Вот белолицый, красногубый, недоброй славы доктор Джон Стори, да, тот самый, что бросил в огонь Латимера и Ридли. Стори говорил первую речь в парламенте.

— Держитесь старой веры, истребляйте еретиков! — с горящими глазами убеждал он. — Надо жечь, как жгли, нет. Ваше Величество, надо жечь больше ради здравия вашей души и вашего народа! Да я сам, — похвалялся он, — швырнул вязанку хворосту в лицо Уксбриджскому гаденышу, когда тот на костре затянул псалом, и бросил к его ногам вязанку терновника — жалко, что не больше!

То же было и в верхней палате, когда один из недавних изгнанников обрушился на «Кровавого Боннера», епископа Лондонского при Марии — тот засек до смерти старика протестанта, которому шел уже девятый десяток.

— А что, — издевался Боннер, — старый ли, молодой, он бы сам предпочел подставить задницу под плеть, чем все тело — огню.

Тошнотворный запах ладана щекотал ноздри, меня мутило. Этих людей не исправить, не спасти, с ними не сговориться. И пядь за пядью, речь за речью мы теснили их: Сесил, и Ноллис, и я, и свояк Сесила, которого я нарочно назначила лордом-хранителем печати, пока наконец весь парламент не сплотился вокруг меня. И мы провели закон, чтобы всякого, кто не поддержит мои усилия по установлению истинной и мирной религии вместо старой веры с ее жестокостями, отстранять от должности или даже заключать в Тауэр — пусть на досуге поразмыслят об истинном учении.

— Славно потрудились, мадам, — поздравил меня Сесил, когда я распустила собравшихся.

Я кивнула.

— Славная работа, миледи, — согласился Робин, потом коварно улыбнулся:

— А теперь что вы скажете насчет того, чтобы развлечься? Мне доставили из Ирландии конька, который ждет не дождется, когда его уздечки коснется женская рука, мечтает испробовать ваши шпоры, касание вашего хлыста…

Я рассмеялась в его притворно-невинные глаза. Да, я показала, что умею парить, теперь можно царственно показать себя женщиной.

И тут мой парламент все испортил, потребовав от меня платы.

Глава 4

Плевое дело.

Скажите лучше, дело о плеве, ибо они просили никак не меньше.

За удачную сессию мне, похоже, предстояло заплатить девственностью. Мой парламент, признав за мной главенство в вопросах веры, решил укоротить мои девические деньки — попросил, нет, потребовал как можно скорее избрать себе мужа. Лорд-хранитель печати, сэр Николае Бэкон, явился прямиком с последнего заседания в Вестминстере и сейчас, отдуваясь, стоял передо мною с прошением в руках.

Он был краток: я должна выйти замуж, чем скорее, тем лучше — в этом согласны все.

А также подумать о преемнике — назвать наследника, которому перейдет мой трон.

Я смотрела на Бэкона — не человек, а гора плоти, этакий стог сена, однако в этом сене таился острый, как игла, мозг. Он — свояк Сесила, ему можно доверять. Но стоит ли рисковать, что меня завтра убьют, ради того, чтобы сегодня успокоить парламент?

— Назвать преемника? — обрушилась я на тихо стоящего рядом Сесила. — А они помнят или забыли, сколько я натерпелась при Марии?

Когда все знали, что я — наследница, и все заговоры, все козни были направлены на меня и я едва не лишилась жизни?

— Не вы одна, мадам. — пытался успокоить Сесил. — Первое лицо в королевстве всегда чувствует, что его жизнь — в руках второго.

Возьмите хоть Древний Рим — Тиберий уничтожил всех, в ком текла хоть капля императорской крови, и не только своих родственников…

Так же поступил английский Тиберий, мой деспот-отец, уничтоживший мою первую любовь, моего лорда Серрея, за каплю крови Плантагенетов в его жилах; казнивший также двух королев, кардинала, лорда-канцлера, герцога, маркизу, графиню, виконта и виконтессу, четырех баронов и с десяток мелкопоместных дворян…

Мне ли расставлять себе силки и ловушки, плодить преемников и претендентов, когда отец так тщательно расчистил мне путь?

Однако парламент хотел в первую очередь, чтобы я продолжила род Тюдоров — запугать меня, а потом не мытьем, так катаньем отправить к алтарю, стреножить и окрутить.

— Ваше Величество, это нужно для страны, — увещевал Бэкон, принимая от слуги чашу с горячим вином и заглатывая ломоть хлеба, — для ее мира — этому нас учат самозванцы вроде королевы Шотландской.