Королевская кровь. Книга третья

— Не трогай меня, — прошептала принцесса сипло, и он поднял голову, посмотрел в голубые ледяные глаза, встал.

— Ты вся измучена, — сказал он спокойно, — я помогу тебе.

— От врагов помощь не принимают, — сказала она сдавленно. — Уйди, Нории.

Поднялась на дрожащих руках, подтянула к себе ноги, повернулась, чтобы встать — и свалилась боком на кровать, вздыхая со злостью и широко открывая рот. Губы были сухие, обветренные, и он взял кувшин, стоявший на столике у кровати, налил воды в чашку, сел рядом с ней, поднял, прижал к себе — горячую, как раскаленный песок, злую, как пустынная гадюка.

— Пей, — попросил дракон, поднося чашку к ее губам. Ани отвернулась. — Я сейчас раздену тебя, — сказал он ей в макушку, — и осмотрю. Затем вылечу. А затем ты можешь ненавидеть меня, сколько пожелаешь. Я говорил — в этом доме тебе никогда не будет больно. Я не дам тебе умереть от истощения.

— Мне уже больно, — ответила она зло и тихо, поднесла руку к горлу — невозможно было говорить, только сипеть. — Ты делаешь мне больно, Нории. Ты меня убиваешь.

— Выпей, — повторил он настойчиво. Ангелина дернула рукой — вода из чашки расплескалась, заливая их обоих. Капли воды попали ей на подбородок и губы — она облизнула их. И заплакала. Беззвучно, сотрясаясь всем телом и с шипением отталкивая его руки, снимающие с нее одежду, укладывающие обратно на кровать. Затихла только когда он прошелся ладонями над всем ее телом, убирая ломоту и боль, некоторое время подержал руки над животом, вдохнул воздух, поглядел на нее внимательно — ничего не сказал, но тянущие, мучительные ощущения исчезли. И когда пальцы касались ее горла — она прямо чувствовала, как сдуваются воспаленные миндалины, — гладили виски, голову, становящуюся легкой, лицо — принцесса смотрела в потолок и чувствовала себя невыносимо бессильной и равнодушной. Вспышка злости вымотала ее и опять ничего не хотелось.

— Ты еще побудешь слабой, — произнес он, наконец, отодвигаясь. — Несколько дней болезнь будет уходить, может, неделю. Ты излила себя до капли, глупая безрассудная женщина. Еще немного — и ты бы просто упала на песок и умерла. Твоя вита слаба, как у недоношенного щенка. Пей, ешь, прошу тебя.

— Ты отпустишь меня? — спросила Ангелина, не слушая его.

Дракон покачал головой, глядя на нее зелеными глазами.

Она снова поднялась, не стесняясь наготы, опустила ноги на пол, прямо в лужу воды, встала, чувствуя, как длинные волосы касаются ягодиц. Было восхитительно легко и не больно. Но голова кружилась, и пришлось наклониться, ухватиться за столик.

— Уйди, — повторила она, — я хочу помыться. И не жди благодарности, дракон. Я бы предпочла умереть, чем вернуться сюда.

— В смерти нет ничего хорошего, — пророкотал он, вставая. Взял ее на руки, понес к двери. — Ты поймешь это, принцесса, потом. Сейчас ты разочарована и обижена. Но ты жива, и я счастлив, хоть и очень зол, Ани-лиша. Все исправимо, кроме смерти. В конце концов все будет так, как ты захочешь.

— Сейчас я даже не могу побыть одна, — жестко проговорила Ани у его плеча, — ты не слышишь мои просьбы, Нории.

— Просьбы? — спросил он. И усмехнулся, поставил на теплый пол купальни. — Это не ты говоришь, а обида. Ты ведь знаешь, что я не хочу тебе зла.

Ангелина покосилась в сторону уборной, и он понял, отступил от нее.

— Я вернусь, — сказал он гулко, — вымою тебя сам. Я не хочу смущать тебя, но сегодня я не дам тебе быть одной, ты слишком слаба. А завтра можешь бушевать, у тебя как раз появятся силы.

Она не улыбнулась.

— Помочь мне могут служанки, Нории.

— Не сегодня, Ани-лиша. Сегодня у тебя буду только я.

До его возвращения она успела и выпить лимонаду, стоявшего тут же — опустошила, наверное, полкувшина, и посмотреть на себя в зеркало — почти не изменилась с допереворотных времен, если не считать грязи, но впечатление было такое, будто на нее глядел чужой человек. Пустота изнутри никуда не ушла, пустоту она видела и в своих глазах в отражении. Они стали совершенно взрослыми, лицо оказалось жестче, с четкой линией скул, ушли девичья мягкость и румянец. Грудь стала чуть больше, бедра чуть шире, но в остальном — такая же невысокая, худенькая, почти плоская. Светлые волосы, укрывающие плечи, тяжелой занавесью спускающиеся по рукам к бедрам, казались слишком объемными для ее тонкой фигуры. Подняла взгляд от бедер, увидела свои несчастные глаза — и сжала зубы, вздернула голову и медленно пошла к горячей ванне в полу, стараясь не торопиться, чтобы не упасть от слабости. По ступенькам в воду спускалась осторожно, но спустилась, и, прислонившись к стенке маленького бассейна, откинула голову на пологий край, закрыла глаза. Силы опять кончились. Да и смысл бороться, если все равно придет, будет вертеть ее, как куклу, тереть мочалкой? Смысл вообще что-то делать, если он все равно возьмет ее в жены? Если она ничего не может противопоставить ему?

Раздались шаги. Вода в ванне заколыхалась. Она не стала открывать глаз. Ей было все равно. И когда он осторожно усадил ее перед собой, и когда вымыл волосы — возился, наверное, с полчаса, чтобы промыть, и сильно пахло трявяным мылом для волос, и когда касался ее мягкой губкой — сначала легко, потом уже тер ее достаточно крепко, не жалея, избавляя от пустынной грязи.

— Смирение не означает поражение, — вдруг сказал он ей на ухо. — Прекрати, Ангелина. Это не ты.

— Если бы у меня были силы, — ей самой было страшно от того, что она говорит, ее кидало от равнодушия к жестокой, всепоглощающей ненависти, причиняющей ей почти физическую боль, — я бы сейчас убила тебя, Нории. И снова ушла в пустыню. Ты не боишься меня?

— Нет, — ответил он сзади и улыбнулся. Она четко почувствовала это — улыбнулся. Взял в руку ее ступню, и стал тереть, намеренно щекоча, а она сидела, обмякшая, и глядела на свою ныряющую в воду розовую пятку, маленькие пальцы и большие мужские руки, которые были чуть ли не вчетверо толще ее лодыжки.

Кажется, они провели в купальне несколько часов — она совсем устала от этой помывки, от переходов из бассейна в бассейн, от запаха масел, которыми он ее натирал — для крепости, от холода и горячих травяных настоев, от напитков, которые он предлагал, от сырости, от воды. В конце концов она задремала в очередной минеральной ванне, откинув голову ему на грудь, и чувствуя, как осторожно и крепко придерживает ее дракон. Он вытирал ее, куда-то нес ее, что-то говорил своим тихим рокочущим голосом, а ей казалось, что ее качает на волнах безбрежного сияющего моря — ровно так звучит далекий гром над водной гладью. Потом звенела посуда, пахло едой — Ани фыркала и кривилась, чувствуя ложку у рта, но просто не могла проснуться, и глотала какой-то суп, или кашу, или что-то еще, сладкое, пряное.

— Спи, — сказал он ей тихо, укладывая ее на кровать и прижимая к себе. Мокрые пряди неприятно холодили кожу, и она завела руки наверх, так и не сумев открыть глаз, закрутила волосы в узел, оттолкнулась от Нории ладонями и отвернулась, окончательно засыпая.

Очнулась уже утром, от голода — дракон лежал рядом, обнаженный, обхватив ее и вжав в себя. Тело покалывало, будто к ней прикасались мягкой и холодной шерстяной перчаткой.

— Что ты делаешь? — спросила она напряженно, слушая, как он дышит. По сравнению с ней-нынешней дракон казался очень большим — подбородок касался ее макушки, плечо возвышалось над ней горой.

— Я все время брал от тебя, — проговорил он так же негромко, — теперь мое время отдавать. Полежи еще немного, потом позавтракаем. Ты все время будешь много спать, это нормально. Совсем устала, глупая. Почти шесть дней одна в пустыне. Ты мне расскажешь, что произошло?

Она не ответила и снова закрыла глаза. На нее накатила апатия. Первая Рудлог, прошедшая пустыню и почти добравшаяся до цели, та, которая должна была сейчас сопротивляться и драться, вяло думала о том, что нужно оттолкнуть его, прогнать, но все было словно приглушенным, зыбким, и не хотелось ни шевелиться, ни разговаривать, ни противиться. Даже голод ощущался будто отдельно от тела, и не волновали ее ни прикосновения, ни близость мужчины. Хотелось снова плакать, но сил не было даже на это.

Служанки, пряча глаза, накрывали на стол, она смотрела сквозь них. Повернулась на спину, когда встал Нории, стал одеваться, потом поднял ее, укутал в покрывало, усадил в кресло перед заставленным столом. Потянула носом воздух — и ей стало страшно. Запахи она ощущала, но ничего не вызывало удовольствия, предвкушения, желания попробовать.

— Ешь, — сказал он, наполняя ее тарелку дымящимся рисом с золотистыми кусочками рыбы, — нужно, Ангелина.

— Силой кормить будешь, как вчера? — спросила она равнодушно, глядя за его спину, в окно. — Не хочу.