Королевская кровь. Книга третья

Но и это их мало чему научило. Когда закончился изматывающий цикл наказания, оба стали добрее к людям и сожалели о своих решениях. Тогда-то Красный и создал первый воинский кодекс, вложив его в уста своих последователей — и пусть он за это снова расплачивался пребыванием в земном теле. Воины добровольно клялись не поднимать оружие против слабых и безоружных, чтобы не впасть в немилость у своего покровителя. К сожалению, люди были жестоки, и только единицам удавалось придерживаться клятвы. А Черный учил жрецов справляться с эпидемиями.

Но друг против друга братья ожесточились еще больше, и достаточно было одной искры, чтобы они столкнулись.

Или еще раньше началось их противоборство? Тогда, когда после возвращения из первой человеческой жизни стала она, Синяя, проводить все больше времени со Жрецом, нередко предпочитая его другим братьям. Кто скажет, почему Великую Смерть, идущую сразу за ее сезоном, она тогда выделяла из остальных? Возможно, потому, что он единственный из всех был ей непостижим. Она понимала неистового Иоанна с его буйным пламенем, часто обжигавшим ее, и не боялась его, не трепетала перед обманчивым изяществом Желтого с его холодным рассудком и проницательностью. Зеленый и вовсе всегда был с ней нежен, а Белый — весел и любвеобилен. И только Черного она никогда не могла предугадать.

А может дело было в том, что иногда через его глаза в нее смотрело небытие, угроза развоплощения, смертельная пустота. Он всегда был на грани, всегда одной половиной в хаосе изначальном. И тогда она тянула его к себе, к жизни, хоть и боялась этой пустоты и была заворожена ею. Страх тоже был тем чувством, которое до земного воплощения было ей неведомо, зато после она познала все его горькие и острые оттенки.

А он, похоже, так и не научился бояться.

Черный единственный никогда не давал Воину умыкать ее в свой сезон и легко вставал против него. И ему единственному позволяла она навещать ее в принадлежащую ей осеннюю дождливую пору — когда всем говорила, что будет одна, что никто не переступит порог ее покоев в ее время. И не могло это не вызывать ревности и ярости Красного. Тем жаднее и неистовей был он с ней в летние сочные месяцы, и тем больше ей это нравилось.

Эти двое были опасны — огонь выжигал ее воду, холод и тьма вымораживали ее, но вопреки своему страху более всего она любила их двоих.

Или еще раньше вспыхнула она, эта набирающая обороты война двух божественных элементов — с самого начала времен? И братья ее — яростная огненная стихия и поглощающая энергию тьма — рано или поздно все равно бы столкнулись в открытом противостоянии? И она, Синяя, послужила лишь поводом?

Недаром их сезоны находились напротив друг друга, недаром с самого начала они противоборствовали наиболее яростно и бездумно, и только она с ее лаской и Желтый с его всепоглощающим умиротворением могли развести их. Иногда ей казалось, что именно из их вечной войны возникли все остальные стихии — жизнь, земля, вода, и удерживающее все в гармонии равновесие. Что поделаешь, не могут жить в мире тот, кто создан захватывать и разжигать, и тот, кто предназначен ограничивать и возвращать покой.

В любом случае все они привыкли к этому вечному спору, то вскипающему, то затихающему вновь. И все было покойно, пока не ушла Богиня в очередное воплощение — а вернувшись, не попала на сезон Красного. И не узнала, что Желтый, дотоле искусно сдерживающий братьев, тоже ушел на землю отрабатывать свои долги. В огненных чертогах пылающего мужа провела она шесть дней, изнемогая от любви и счастья, ощущая его и смотря на него — и до краев заполняясь его огнем, так, что сила ее возрастала стократ. А на седьмой, когда Красный отдыхал рядом с ней, умиротворенный и спящий, в мерцающих маревом покоях плеснуло холодом, открылось окно мрака, и Жрец украл ее прямо с супружеского ложа.

Напрасно она молила его вернуть ее, напрасно обещала, что проведет весь свой сезон с ним, напрасно противилась всеми силами, что были у нее — три дня держал он ее в своих чертогах, три дня любил ее. Он возвел вокруг своих владений прочные стены, закрыл их мраком и холодом, и тщетно пытался пробиться к ним разъяренный Красный — только полыхали за оградой огненные зарницы и до звезд вставал огонь его гнева. А на четвертый день Жрец встал с их с богиней ложа, надел черные доспехи, взял свои клинки и пошел утверждать превосходство, заперев жену в своих чертогах.

Долго выбиралась она, ломая черные стены — отчаяние придавало ей сил, выбиралась и слышала вой и стон содрогающихся небесных сфер и звон оружия. И когда, наконец, сокрушила свою темницу, то не помня себя понеслась к месту битвы, только чтобы не дать случиться непоправимому.

Три дня и три ночи сражались божественные братья. По всей Туре в небесах полыхали молнии, и грохочущее эхо великой битвы закручивалось чудовищными синими грозами, опускалось на землю ревущими воронками ураганов. От ударов божественных соперников стремительными потоками разбегались во все стороны облака, и кровавое солнце светило в небесном окне над их головами, сменяясь туманной красной луной.

Люди не видели их — только самые проницательные, да наделенные магическим даром, да те, в ком была кровь божественная, могли уловить, как сталкивались в небесах две огромные крылатые фигуры, ростом выше самых высоких гор, и как от столкновений этих земля шла волнами, а моря и реки вставали стенами, с грохотом обрушиваясь обратно.

Над цветущим континентом Туна разыгралась завершающая часть сражения. От столкновения стихий земля не выдерживала, лопалась, истекала красной лавой, плевалась вулканами, выжигая леса и озера, пашни и города. Люди бежали к морю — но море уже кипело; люди падали, закрывая головы, пытались прятаться и спасаться, гибли от огня — но богам было все равно. Два вечных противника решали, кто будет править в небесном пантеоне, а братья их, Зеленый и Белый, молча наблюдали за битвой, не имея права вмешаться, и крепко держали в руках нити стихий, спасая мир от того, чтобы не раскололся он на части. Так сильно было возмущение первооснов мира, что по всей Туре возникали пространственные провалы, открывающие проходы в другой мир, расширялись, сливались — и если бы не Целитель и Хозяин Лесов, взявшие на себя всю тяжесть сдерживания возмущений в тонких сферах, то и Тура бы исчезла, провалившись в такой проход и столкнувшись с планетой, с которой соединилась во время битвы богов.

Соперники все бились и бились — и дрожала планетарная ось, и не было сейчас на свете силы, которая могла бы их остановить. И не мог никто из них одолеть другого — Красный был Войной, но соперник его был Смертью, и не было сильнейшего среди них. Оба они уже были покрыты ранами, и светящаяся божественная кровь текла на пылающую землю.

Возможно, так и сражались бы они до изнеможения или до уничтожения своего мира — и себя самих вместе с ним, но легкой птахой ринулась вниз богиня, прямо под опускающиеся клинки — и на мгновение дрогнул Черный, а Красный завершил удар и рассек его грудь, оттолкнул божественную сестру свою и замахнулся опять — добить соперника, упавшего на колено и упирающегося ладонью в землю. И загрохотал от ярости — его удар принял на свой меч Белый, отодвинул его назад, закрыл брата грудью.

— Не смей вмешиваться! — ревел в ярости Красный. — Это наша битва!

— Закон поединка нарушен, — тяжело и гулко отвечал Целитель, отражая удары. Не нападая, защищаясь и не давая подойти к раненому Жрецу. — Серена уже вмешалась. Остановись, брат. Она тому причиной — пусть скажет свое слово.

Богиня тихо рыдала — и в то же время стихийная сущность ее усмиряла огромные волны, идущие по океанам к уцелевшим землям. Красный полыхал огнем и выл от невозможности добраться до извечного соперника, но и он слабел от ран и двигался все медленнее.

Слабел и Зеленый, молча держащий на себе мир и стабилизирующий взбесившиеся первоэлементы. Он по пояс уже погрузился в оплавленную землю, но не шевелился, терпел, и казалось, что скажи он хоть слово — и лопнет его сила, и вместе с ней лопнет шар Туры. То, что обычно держали они вшестером, сейчас лежало на его плечах. И как не хватало сейчас Желтого с его умением сгладить спор, развести противников, восстановить равновесие. Но в этот самый момент их воплощенный в человеческое тело брат умирал от накрывшего приморский город раскаленного пирокластического облака — потому что эту жизнь проживал он на материке, ставшем местом последней битвы. Наконец, сердце его перестало стучать, и сущность его, разворачиваясь, начала подниматься в небесные чертоги, чтобы с ужасом обнаружить, что в его отсутствие произошло то, чего он так опасался.