Королевский гамбит

Наспех переодевшись в чистую одежду, спускаюсь во внутренний дворик особняка.

Но моему желанию спокойно позавтракать в одиночестве не суждено сбыться — у нас гости.

На летней террасе за небольшим круглым столиком сидит светловолосая девушка в розовом приталенном платье выше колен и изящной шляпке с широкими белыми полями.

— Доброе утро, Ксавье, — Энид приветственно машет тонкой рукой с ярко-розовым маникюром, от чего многочисленные браслеты на запястье слегка позвякивают. Насыщенно-голубые глаза взирают на меня с явным сочувствием. — Матерь Божья, что с тобой такое? Выглядишь, как будто по тебе дорожный каток проехался.

Милая и славная малышка Ниди, которая и мухи не обидит — она напоминает яркую беззаботную колибри, по нелепой иронии судьбы угодившую в гнездо стервятников.

Она абсолютно не вписывается в блядский, насквозь прогнивший мир Лас-Вегаса.

Но жизнь жестока ко всем. Ливень льёт на святых также, как и на грешных — и двадцать лет назад её отец, занимавший в то время должность простого охранника, по воле случая получил место консильери — заслонил Винсента от шальной пули во время уличной перестрелки. Тогда жизнь Синклера буквально висела на волоске, а спустя два дня он очнулся совершенно другим человеком — уверенно шагнул в мир мафиози вместе со своей суровой решительной женой и очаровательной пятилетней дочерью.

— Похмелье, — усаживаюсь напротив Синклер и тянусь к стакану с апельсиновым соком. То, что нужно. — А ты что тут делаешь в такую рань?

— С отцом приехала, ему надо какие-то бумаги забрать, — отзывается блондинка, безмятежно улыбаясь и доставая из клатча телефон в кислотно-розовом чехле. Поправляет яркую соломинку в стакане смузи, делает несколько кадров для подписчиков в соцсети. Ничего необычного. В Инстаграме вся её жизнь. — Завязывал бы ты так пить… Ничем хорошим это не закончится.

Сама того не ведая, Ниди попадает точно в цель. Я невольно вздыхаю и отбрасываю назад влажные после душа волосы — палящее июльское солнце заставляет поморщиться. В это время года в Вегасе всегда адское пекло, мерзкий оранжевый диск висит на безоблачном лазурном небе целый день, раскаляя температуру воздуха до тридцати градусов.

— Кстати, я хотела спросить… — Энид подпирает голову рукой, обмахиваясь свободной ладонью как веером. — Это правда, что вы держите в подвале дочь Аддамсов?

— А ты откуда знаешь? — резко вскидываю голову, шокированно уставившись на блондинку. Она не должна знать таких подробностей.

— Матерь Божья, неужели правда?! — голубые глаза, густо подведённые розоватыми тенями, удивленно распахиваются. Синклер совершенно не умеет держать язык за зубами, и мгновенно разражается бурной тирадой. — А я думала, отец шутит… Вы совсем с ума сошли?! Что за варварские методы?! Так же нельзя! Это уголовное преступление!

Её эмоциональная трескотня вновь усиливает утихшую было головную боль. Я не знаю, что раздражает меня сильнее —- тот факт, что отцовский консильери так бездумно разболтал дочери о нашем плане или то, что все вокруг словно помешались на наследнице Аддамсов.

— Ниди, прекрати, — отвечаю я, не особо надеясь на успех. — Это вынужденная мера. Ничего мы ей не сделаем.

— Да вы же живого человека похитили! И ты так спокойно об этом говоришь, серьёзно?! — взвизгивает Синклер, всплеснув руками с драматизмом, достойным Оскара. — Господи, да это чудовищно… Бедняжка наверняка напугана до смерти! Я всегда знала, что твой отец чудовище, но от тебя я такого точно не ожидала! Как ты мог, Ксавье?!

— Ничего с ней не случится, — залпом опустошаю стакан с соком и наливаю ещё один, но в горле по-прежнему самая настоящая Долина Смерти. — Посидит несколько дней взаперти, пока её отец не согласится на условия сделки, а потом отпустим.

— Но так ведь нельзя… — почти умоляюще произносит Энид, трогательно изогнув брови домиком. — Представь, каково ей?

— Мне наплевать, — увы, это не совсем так, но я стараюсь отгонять неуместные мысли. — Она наш враг, с чего я должен переживать о её состоянии?

— Не она ваш враг, а её отец.

Довольно неожиданно слышать такую глубокую мысль от беззаботной Ниди, которая смотрит на мир сквозь розовую призму инстаграмных фильтров. Ладно, возможно, отчасти она права. Несмотря на то, что Уэнсдэй явно представляет опасность, это не её война.

— Вы её хоть кормите? — блондинка подозрительно прищуривается. Ох уж эта вечная забота о любом живом существе. Синклер с самого детства тащила в дом бродячих щенят и котят. Держу пари, она даже комаров не прихлопывает, а отгоняет.

— Она отказывается есть, — нехотя сообщаю я, массируя кончиками пальцев ноющие виски.

— Это издевательство. Нельзя морить человека голодом, — заявляет Энид тоном строгой учительницы, абсолютно не вяжущимся с её стильным образом светской львицы.

— Человека нельзя. Аддамс можно.

— Ксавье!

Я и не надеялся, что она оценит сарказм.

Мой чёрный юмор всегда был за гранью понимания жизнерадостной блондинки.

— Ниди, что ты предлагаешь делать? Силой запихивать ей в глотку еду? — я действительно не понимаю, чего добивается Синклер.

— Нет. Приведи её сюда. Пусть позавтракает с нами.

В первую секунду мне кажется, что это шутка.

Но непривычно серьёзное выражение на лице Энид говорит об обратном — она явно настроена предельно решительно и не намерена сдаваться.

— Что? — Ниди возмущенно вскидывает брови, заметив моё скептическое выражение. — Уверена, никому не станет хуже, если несчастная девушка сядет с нами за один стол. Нельзя всё время держать её в темном подвале, это бесчеловечно! Ты ведь не такой, как отец… Так и не превращайся в него.

Несмотря на классический образ Барби, она вовсе не глупа — и неплохо умеет манипулировать. Недаром Синклер-старший так легко пляшет под её дудку.

Дело даже не в интеллекте, а в типичной женской интуиции — каким-то неведомым чутьём она всегда знает, за какие ниточки нужно дёрнуть, чтобы сломить сопротивление.

Я действительно не хочу становиться таким, как Винсент. Чёрствым сухарём, давно потерявшим веру в лучшее и видящим смысл жизни исключительно в жажде наживы.

Он не счастлив.

А я… Я до сих пор на что-то надеюсь.

Идиот.

— Ладно. Будь здесь, — я определённо совершаю очередную чудовищную глупость, но всё же поднимаюсь на ноги и, нащупав в кармане джинсов ключ, направляюсь в сторону подвала.

Уэнсдэй сидит в дальнем углу кровати, положив подбородок на колени и обнимая себя руками. Под угольными глазами залегли огромные чернильные круги, синяк на скуле расцвел её ярче, спутанные чёрные волосы струятся по хрупким плечам. По всем законам здравого смысла мне должно быть наплевать. Но мне не наплевать — в сердце против воли вспыхивает щемящая жалость. Мерзкое, ядовитое чувство, не позволяющее адекватно мыслить.