Королевский гамбит
Шрифт:
— Рада тебя видеть, Деций, — сказала Клавдия.
Она стояла у бронзового изваяния Приапа, огромный восставший фаллос которого переливался в отблесках ламп. Обычно такие статуи устанавливали в садах для того, чтобы они приносили хороший урожай. Но поскольку божество было изображено в момент орошения своего гигантского члена маслом из кувшина, то скорее служило символом эротики, нежели плодородия.
— Приятно слышать, что ты мне рада, — ответил я. — После нашего последнего разговора я никак не ожидал услышать чего-то подобного из твоих уст.
Она залилась мелодичным смехом — не то чтобы принужденным, а скорее артистичным.
— Советую запомнить, что не всегда следует воспринимать мои слова слишком серьезно. Нам, представительницам слабого
Она снова мелодично рассмеялась.
— В прошлый раз твои слова звучали более искренне, — заметил я, любуясь ее нарядом и искусно наложенными косметическими средствами.
Что касается последних, то она использовала их с исключительным вкусом и мастерством, предусмотрительно затенив все недостатки внешности, которые мог высветить яркий свет ламп. Облачена она была в легкое платье греческого кроя, сколотое на плечах брошками с драгоценными камешками. Грудь под ним двигалась свободно, явственно давая понять, что ее обладательница не надела строфиума.
— Я обычно так и говорю, — загадочно произнесла она. — Иди ко мне. Садись рядом. И позволь мне вознаградить тебя за то, что простил мне жестокие слова, сказанные мной несколько дней назад.
Она взяла меня за руку и повела в ту часть комнаты, которая была декорирована в восточном стиле: с большими подушками на полу у низенького бронзового столика, украшенного гравировкой. Мы сели, и Хрисис вынесла из соседней комнаты поднос, на котором стояли фрукты, кувшин с вином и несколько маленьких чаш.
— Как тебе нравится мое маленькое убежище? — осведомилась Клавдия, пока Хрисис наполняла чаши. — О нем не знает даже Публий.
— Необыкновенный уголок!
Я как раз изучал внутренний декор комнаты и должен признаться, что не ожидал увидеть ничего подобного в апартаментах молодой патрицианки. Впрочем, и плебейки тоже. Фрески на стенах, без сомнения, принадлежали руке одного из лучших греческих мастеров. На них были изображены мужчины и женщины, парами или даже целыми группами предававшиеся любовным утехам. Мало того что они делали это подчас самым немыслимым образом, пары отнюдь не всегда были разнополыми. А в одном из таких сюжетов женщина ублажала троих мужчин одновременно. Подобную роспись стен, хотя и не столь высокохудожественную, зачастую можно было увидеть в публичных домах. Нередко живопись такого содержания встречалась в покоях закоренелых холостяков, исповедующих вольные взгляды. Но украшать подобным образом гостиную приличного дома было не принято. Хотя нас, римлян, трудно чем-то удивить, женщинам сделать это все-таки удается.
— В самом деле? Знаешь, что я подумала? Раз жизнь так чудовищно коротка, не стоит так часто отказывать себе в удовольствиях. К тому же мне нравится производить на людей подобного рода впечатление.
— Тебе это удалось, Клавдия, — поспешил заверить я. — Я поражен до глубины души. И очевидно, множество поколений Клавдиев тоже.
— Это к делу не относится, — недовольным тоном отрезала она. — Не вижу никакого смысла сдерживать свои порывы ради того, чтобы угодить кучке мертвецов. Кроме того, большинство моих предков отличались скандальным нравом. Так зачем после смерти делать из них образец добродетели?
— Да, пожалуй, не стоит.
Клавдия протянула мне кубок.
— Это редчайшее вино с острова Кос. Оно изготовлено в период консулата Эмилия Павла и Теренция Варрона. Разбавлять его было бы сущим преступлением.
Взяв протянутую мне чашу, я сделал глоток. Пить неразбавленное вино считается у нас варварским обычаем. Однако подчас мы делаем исключения и позволяем себе пригубить его в небольшом количестве. Вино, которым меня угощала Клавдия, воистину являло собой богатый и насыщенный вкус зрелого винограда, выросшего на плантациях Коса. Однако в нем также ощущался странный горьковатый привкус, который навел меня на мысль о печальных событиях того года, когда готовилось это вино.
Как известно, в то время войска Павла и Варрона сошлись в сражении с Ганнибалом при Каннах. Коварные карфагеняне не зря настояли на том, чтобы развязать бой именно тогда, когда армию возглавлял некомпетентный Варрон. В результате римские силы были почти целиком уничтожены не слишком многочисленными наемниками Ганнибала — самого выдающегося полководца из тех, которых знал мир. Это был самый черный день во всей истории Рима. Среди моих соотечественников еще остались те, которые скорее умрут, чем прикоснутся к чему-нибудь, сделанному во времена консулата Павла и Варрона.— Я даже рада, что у нас тогда с тобой ничего не вышло, — продолжала Клавдия, — ну, из-за того недоразумения, что случилось между нами. Ведь в этом гнездышке куда уютней, чем в доме, полном пьяными обожравшимися политиканами. Разве нет?
— Не могу с тобой не согласиться.
— Ты первый мужчина, которого я пригласила в свой укромный уголок из этого омерзительного внешнего мира.
Что ж, это, по крайней мере, тешило мне слух.
— Очень рассчитываю на то, что ты и впредь будешь проявлять благоразумие, — заметил я.
— Но только до тех пор, пока меня это устраивает, — ответила Клавдия. — И ни минутой больше.
— И все же советую тебе вести себя осторожней. За временами вседозволенности всегда наступают периоды реакции. И Сенат вместе с народом начинают блюсти добродетели и преследовать тех, кто в своей распущенности не вписывается в установленные ими границы. Цензоры обожают публично распекать знать за чрезмерную невоздержанность.
— Это уж точно, — с горечью произнесла она, — особенно женщин, которые якобы ублажают свою плоть и бесчестят мужей? Можно подумать, что мужчины своих жен не бесчестят. Знаешь что, Деций. Позволь-ка мне лучше, накинув мантию сивиллы, заглянуть вместе с тобой в недалекое будущее. Так вот, в один прекрасный день мой брат Публий станет самым большим человеком в Риме. И тогда никто, даже самый крупный чиновник, не посмеет бросить мне в лицо обвинение. А что обо мне будут говорить за спиной, то мне на это, честно говоря, наплевать.
В эту минуту она в самом деле напоминала пророчицу. Излишний грим превратил ее лицо в подобие жреческой маски. Но я все же надеюсь, что это была обыкновенная игра света и тени. Между тем перспектива грядущего могущества Публия Клавдия была воистину устрашающей.
Впрочем, в следующий миг она сменила жесткий тон на более непринужденный.
— Думаю, нам не стоит говорить на эти темы. Они слишком серьезны. А я пригласила тебя вовсе не за тем, чтобы спорить. Давай заключим соглашение. Если ты не будешь читать мне мораль по поводу того, как я предпочитаю расслабляться, я не стану донимать тебя своими пророчествами относительно моего или братнина блестящего будущего.
— Согласен.
В самом деле, она хорошо придумала. Я не имел ни малейшего желания вступать с ней в споры. И вообще пребывал в каком-то непонятном состоянии, как будто плыл по течению. Не испытывал никаких страстей, но в то же время был чрезвычайно, до сверхъестественности, восприимчив ко всему, что меня окружало. Очевидно, именно такое состояние ума, свободное от повседневных забот и страхов перед грядущими последствиями, философы-эпикурейцы находят наилучшим для получения удовольствия.
— Давай вырежем эту ночь из полотна нашей жизни и сохраним в нашей памяти навсегда, — произнес я.
— Прекрасно сказано! Я не могла бы выразить это лучше. Хрисис, покажи-ка нам свой маленький спектакль.
К этому времени я совершенно позабыл об этой девчонке и был слегка удивлен, обнаружив, что она наравне с нами сидит на подушке и потягивает из кубка вино. Любопытно все-таки, на каких правах эта особа обитает в доме Клавдии? Хрисис встала и вышла в соседнюю комнату, откуда тотчас вернулась с веревкой толщиной с мужской палец. Потом привязала ее к бронзовым кольцам, висящим на противоположных стенах на такой высоте, что, будучи довольно туго натянутой, она пересекала комнату примерно в четырех футах от пола.