Королевский гамбит

Лицо Клавдии внезапно обрело суровость.

— Что ты с ним сделал?

— Ничего особенного. Возможно даже, он выживет. Несмотря на то, что вовсе этого не заслуживает. Его дружки скоро принесут его сюда. Хотя им следовало бы для начала доставить его к врачевателю.

— Чего ты добиваешься, Деций? Я не могу на тебя тратить много времени. Ты уже вне игры, понял? Ты мог бы в нее войти, если бы не избрал роль дурака. Теперь тебе не на что рассчитывать. Выкладывай, чего ты хочешь. И покороче.

— Игра? Вот как ты это называешь?

Она метнула на меня исполненный презрения взгляд.

— А как же еще? Это величайшая игра в мире. Игральная доска состоит из королевств, государств и морей. Люди в ней всего лишь фишки, которых либо вводят в игру, либо из нее выводят. Все зависит от прихоти или ловкости игроков. — Она на миг запнулась. — И конечно, не последнее место занимает удача. А она весьма переменчива.

— Фортуна — богиня довольно капризная, — сказал я.

— Я не верю в богов. Если они и существуют, им все равно нет никакого дела до того, что делают люди. Я верю в случайность. Это делает игру интересней.

— Выходит, ты питаешь пристрастие к такого рода играм? Очевидно, игра в кости, скачки и гладиаторские бои тебе слишком наскучили?

— Хватит строить из себя идиота. В мире нет ничего, кроме этой игры. А наградой в ней служит несметное богатство и власть. Такое богатство, которое даже фараонам не снилось. Такая власть, какой не было даже у Александра. Империя, которую мы построили при помощи наших легионов, — самый поразительный пример навязывания воли вождя во всей мировой истории.

— Ее строят не римские легионы, — возразил я, — а приспешники одного-двух десятков полководцев. Четыре-пять наиболее могущественных из них, как правило, являются смертными врагами. Они куда больше стремятся к тому, чтобы перерезать друг другу глотки и украсть друг у друга славу, нежели расширить пределы Римской империи.

Губы Клавдии растянулись в широкой ослепительной улыбке.

— Так в этом и заключается игра. Она завершится, когда останется один человек, один победитель. Именно он и возглавит все легионы и Сенат. За ним будут стоять и патриции, и плебеи. Придет конец всяким партийным спорам и предательскому голосованию сенаторов за спиной вождя.

— Ты имеешь в виду повелителя Рима?

— Нет никакой необходимости давать ему этот титул. Как его ни назови, власть от этого у него не уменьшится. Он станет кем-то вроде прежнего персидского царя, только еще могущественней.

— К таким целям уже многие стремились, — заметил я. — Например, Марий, Сулла и другие. Но никто из них не достиг успеха. Независимо от того, скольких внутренних врагов они уничтожили.

— Они были плохими игроками, — спокойно сказала она. — Хотя и отличались беспощадностью и солдаты их боготворили, но им не хватало ума. Марий пытался продолжать игру, дожив до преклонного возраста. Сулла, выиграв ее, вдруг решил удалиться от дел. А это признак политического слабоумия. Мы же подходим к последним раундам великой munera sine missione, Деций. Из нее выйдет только один победитель.

— Прошу прощения, но я должен заметить, что таковым никогда не станет женщина.

Она разразилась мелодичным смехом.

— О, Деций, какой же ты ребенок! Мужчины и женщины играют разные роли в этой игре. Ты меня не увидишь в блестящих доспехах во главе легиона. Но когда она закончится, я буду сидеть на троне рядом с победителем.

Я уж было подумал, что она тронулась рассудком, хотя не исключено, что именно так и было. Клавдии были сумасшедшими по определению, но подобное состояние ума было свойственно не только им. Как я уже говорил, безумием страдала добрая половина моего поколения. Я сам не мог похвастаться, что обладал невосприимчивостью к этой болезни. Возможно, Клавдия была своего рода порождением времени.

— Если ты проиграешь в этой игре, тебе придется проститься с жизнью.

Она пожала плечами.

— Что это была бы за игра, если бы ставки не были так высоки?

— Иногда, — заметили, — трудно проследить за движением фишек по доске. Бывает так, что те, которые, как тебе кажется, вышли из игры, появляются на ней вновь.

В первый раз за все время самообладание ей изменило. Поначалу ей казалось, что она знает ответы на все вопросы. Но на этот раз, по всей очевидности, вышло иначе.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась она. — Ты несешь чушь.

Я достал амулет с изображением верблюжьей головы и, держа его на ленточке, протянул его ей.

— Так это была ты, Клавдия. Сначала я подозревал твоего братца. Потом Помпея с Крассом. Но как выяснилось, убийство Парамеда из Антиохии — твоя работа. Кроме того, ты приказала убрать Синистра и Сергия Павла. Все они жили в моем районе.

Лицо ее побелело, а губы задрожали. Но не от страха, который, как мне кажется, она была не способна испытывать, а от ярости.

— Я тебе еще не все сказала…

Она решительно заставила себя замолчать на половине фразы.

— Вот что я тебе скажу, Клавдия. Есть определенные правила, которые нужно соблюдать, чтобы успешно осуществить тайный заговор, — продолжал я. — Первое: никогда не оставляй письменных улик. Второе: никогда не поручай подчиненным от них избавляться. Они обязательно что-нибудь утаят, дабы потом можно было подвергнуть тебя шантажу.

Взяв себя в руки, она произнесла:

— У тебя против меня ничего нет. Все, что ты говоришь, ничего не значит.

— Но я так не думаю. Я могу привести тебя в суд, предъявить этот маленький амулет судьям и убедить их, что убийство совершила ты. Кроме того, мне известно, что ты виновна в государственной измене. Хотя, как меня уверил специалист по этим вопросам, доказать это практически невозможно. Во всяком случае, пока. Поэтому ты, возможно, избежишь участи быть сброшенной с Тарпейской скалы. Учитывая твое благородное происхождение и влияние твоей семьи, а также то, что нынешний и один из будущих консулов являются участниками заговора наряду с тобой, вероятно, тебе удастся отделаться более легким наказанием, скажем, изгнанием из страны. В любом случае, Рим для тебя, Клавдия, будет закрыт навсегда. И тогда придет конец твоей игре.

— У тебя ничего против меня нет, — повторила она, как видно исчерпав запас красноречия.

— Самое удивительное заключается в том, что я, вероятно, никогда бы не стал изучать эту вещицу. Забрав ее из дома покойного Парамеда, скорее всего, даже не взглянул бы на нее. Что примечательного может быть в бронзовом амулете? А заинтересовался я им только потому, что ты выкрала его из моей комнаты, предварительно ударив меня чем-то по голове. Нельзя упускать случай совершить лишнее убийство, Клавдия. Ибо тот, кого ты пощадила, может стать игроком в великой игре.