Королевский путь

Мария взглянула на склонившегося над ребенком мужа, на лордов, наблюдавших за всей этой сценой… Ее голос зазвенел под сводами дворца:

— Я клянусь перед Господом, как если бы стояла перед Ним в Судный день: этот ребенок от вас, а не от другого мужчины. Я хочу, чтобы все присутствующие здесь запомнили мои слова. Я говорю — и Господь тому свидетель, — что ребенок этот настолько ваша плоть, что меня пугает это.

Она повернулась к знати, столпившейся у постели.

— Я надеюсь, — сказала она, — что этот мальчик объединит Шотландию и Англию. Я верю, этот союз примирит наши страны.

— Так будем же надеяться, — сказал граф Меррейский, — что он унаследует два королевства только после вас. Вы ведь вряд ли хотите, чтобы он опередил своих родителей.

— Его отец порвал со мной, — печально произнесла Мария.

Дарнлей заорал:

— Вы не можете так говорить! Вы сказали, что все должно быть прощено и забыто, что между нами теперь все, как было в самом начале.

— Я хотела бы забыть, — сказала Мария, — но как это сделать? Вы могли убить меня, вспомните… и не только меня… но и вот того ребенка, что сейчас перед вами…

— Да ведь все позади…

— Все позади… Я очень устала. Я хочу остаться с мальчиком одна.

Она тяжело повернулась к стене, в полном молчании все удалились из покоев.

Пока Мария спала, над дворцом продолжал витать шепоток.

Она поклялась, что Дарнлей — отец ребенка. А если бы это было не так… она все равно поклялась бы или нет? Призвала ли она бы Господа в свидетели, окажись отцом Давид?

И в Эдинбургском дворце, и на улицах города звучала лишь одна фраза и более ничего:

— Кто отец принца: Дарнлей или Давид?

* * *

Перед Марией было теперь два важных дела: заботиться о малыше и избавиться от мужа. Он неотлучно находился рядом с ней, то упрашивая, то угрожая. В нем не осталось и тени былого равнодушия. Он страшно хотел быть действительно мужем. Он кричал, что она не должна выставлять его из спальни. Она не должна ставить у дверей охрану, чтобы он не пробрался тайком.

Бывало, он рыдал перед нею, колотя кулаками по коленкам, как капризный ребенок.

— Почему вы выставляете меня из своей постели? Разве я не муж вам? Что вы обещали мне, когда уговаривали объединиться? Вы сказали, мы должны держаться вместе… Все — ложь! Ложь, чтобы сделать меня врагом Мортона и Рутвена. Вы забрали у меня их дружбу и ничего не дали взамен.

— А я ничего не могу дать взамен пустоты, — презрительно сказала она. — Они никогда не были друзьями вам.

— Вы жестокая женщина… жестокая… Кто ваш любовник сейчас? У такой женщины, как вы, должен быть любовник. И не мечтайте, что я не узнаю его имени!

— Вы ничегошеньки обо мне не знаете, — сказала она ему. — Запомните на всю жизнь: я презираю вас. Меня тошнит от вашего присутствия. Уж лучше я пущу в постель жабу, чем вас.

— Но так было не всегда. И так не будет… Что изменилось во мне? Ведь было время, когда вы с трудом дожидались часа встречи со мной. Не думайте, что я не помню, какой страстной вы были… значительно более страстной, чем я сам…

— Да, это правда. Но я не прощаю себе собственную глупость. Я просто говорю вам, что сейчас я вижу вас таким, какой вы на самом деле… Я содрогаюсь, когда вы рядом…

Эта ссора быстро стала достоянием Двора. Впрочем, Дарнлей и не делал из этого секрета. Когда он напивался, то становился слезливым. Он, бывало, посвящал дружков в подробности королевской страсти, но выслушивалось это теперь с неохотой. Иногда ему хотелось убить кого-нибудь… да любого… Но больше всего он хотел убить Босуэла, ставшего после смерти Давида фаворитом королевы. Некоторые говорили, что Босуэл займет место Давида, и казалось, он даже стал более надменен… Некоторые говорили, что на месте Давида будет теперь граф Меррейский. Да, королева не доверяет ему, но тем не менее он все еще не выдворен из страны.

Босуэла Дарнлей боялся. У графа была привычка вызывать врагов на поединок… Взгляд Дарнлея метался с Босуэла на графа Меррейского. Он чувствовал, что уж лучше выйти на поединок с графом Меррейским, чем с Босуэлом.

Он обеспокоился теперь тем влиянием, что оказывает граф Меррейский на королеву, вспомнив, что первым против его брака с королевой, был именно Джеймс Стюарт.

Однажды августовским вечером Дарнлей взорвался и учинил скандал. Он раскричался, что ему надоело быть в стороне от государственных дел и терпеть те оскорбления, что сыпятся на его голову, он больше не будет.

Мария особого значения всем этим крикам не придала и продолжала играть с Битон в шахматы. Казалось, она полностью ушла в игру.

Дарнлей швырнул стул через комнату.

— Битон, твой ход, — сказала Мария.

— Послушайте-ка меня! — заорал Дарнлей.

Мария сказала:

— Похоже, я выигрываю, Битон, дорогуша. Два хода назад у тебя еще был шанс.

— Да прекратите вы! — закричал Дарнлей. — Хватит не замечать меня. Подойдите ко мне! Подойдите немедленно ко мне! Я говорю вам, что устал от такого обращения. Вы сию секунду пойдете со мной, и мы возобновим наши отношения…

— Или вы выйдете отсюда, — сказала королева, поднимая голову от шахматной доски, — или, может, мне убрать вас отсюда силой?

— Послушайте меня. Если бы не мои враги, у меня была бы власть. Я был бы королем этого королевства. Я был бы хозяином ваших покоев. Я не позволю вам выставить меня…

— Ах, дорогой, как же это все надоело. Мы все это уже слышали и устали от бесконечных повторений…

За границами его терпения была лишь единственная вещь: он не выносил, если его не воспринимали всерьез. Он выхватил шпагу и заорал:

— Вы убедитесь в том, что я не шучу. Вы поймете, о чем я говорю, когда я принесу сюда окровавленную голову вашего брата! Он ведь против меня. И всегда был против. Я собираюсь убить графа Меррейского. Я не буду терять время даром.

С этими словами он бросился из комнаты.

Мария опустила голову на руки.

— Я ничего не могу поделать с этим, — расплакалась она. — Он позорит меня. Я молю Господа, чтобы никогда не увидеть Дарнлея вновь. Я прошу Бога, чтобы хоть кто-нибудь избавил меня от моего мужа. Битон… я сомневаюсь, что он что-нибудь сделает… но все-таки ступай немедленно к моему брату и передай ему все, что наговорил тут Дарнлей. Пусть он знает об этом… Если с Джеймсом что-то случится, скажут, это моих рук дело.