Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространённых преимущественно во Франции и в Англии
Шрифт:
После щита настал черед знамени. Самым знаменитым из королевских знамен была орифламма, «пламя» (flamme) из красного шелка (cendal rouge), за которой Капетинги в начале каждой военной кампании отправлялись в Сен-Дени [432] . Прошлое орифламмы не содержало в себе ровно ничего таинственного: хоругвь аббатства Сен-Дени совершенно естественным образом превратилась в королевское знамя с тех пор, как, при Филиппе I, короли, завладев графством Вексен, сделались одновременно вассалами, защитниками и гонфалоньерами святого [433] . Но можно ли было поверить, что столь славный предмет обладает столь скромной историей, в то время как второе из королевских знамен, знамя с геральдическими лилиями, появлявшееся в XIV веке на коронациях одновременно с орифламмой, напоминало всем о чуде с лилиями? Происхождение орифламмы очень рано начали связывать с великими государями прошлого: с Дагобертом, основателем аббатства Сен-Дени [434] , и в особенности с Карлом Великим. Уже автор «Песни о Роланде» отождествлял орифламму с римским vexillum — знаменем, которое, как рассказывали хроники и как свидетельствовала знаменитая мозаика Латеранского дворца, несомненно, прекрасно известная паломникам, папа Лев III вручил Карлу [435] . Во всем этом, впрочем, еще не было ровно ничего неестественного. В конце концов орифламмой занялись писатели, состоявшие на жаловании у Карла V. Рауль де Прель и Жан Голен рассказывают одну и ту же историю: константинопольский император видит во сне рыцаря, стоящего над его постелью и держащего в руке копье, из которого вырывается пламя; затем является ангел, дабы поведать императору, что именно этот рыцарь, и никто иной, избавит его империю от сарацинов; наконец, греческий император узнает своего спасителя — это Карл Великий; копье в облаке пламени впоследствии превратится в орифламму [436] . Впрочем, этот вариант легенды не получил широкого распространения. Миро для помазания и королевский герб были посланы с небес Хлодвигу; значит, с его именем было естественно связать и дарование орифламмы. Именно это верование, насколько можно судить, и распространилось почти повсеместно в конце XV века [437] .
432
Об орифламме до сих пор не написано ничего лучше, чем труд Дю Канжа «О хоругви Сен-Дени и об орифламме» (Glossarium. Ed. Henschel. VII. Р. 71 sq.). Современная литература скорее обильна, чем полезна; см., однако: Desjardins G. Recherches sur les drapeaux francais. 1874. P. 1–13, 126–129. Разумеется, меня в данном случае интересует только легендарная сторона истории орифламмы.
433
Диплом Людовика VI аббатству Сен-Дени (1124): Tardif J. Monuments historiques. № 391 (Luchcdre. Louis VI. № 348); Suger. Vie de Louis Ie Gros. Ed. A. Moulinier (Collect, de textes pour servir a l'etude… de l'histoire). C. XXVI. P. 102. О церковных хоругвях см. любопытный текст: Miracles de Saint-Benok. V, 2. Ed. Е. de Certain (Soc. de l'hist. de France). P. 193 (n поводу беррийского ополчения).
434
Эта точка зрения высказана в: Guiart G. Branche des royaux lignages // Buchon. Collection des chroniques. VII, v. 1151 et suiv. (год 1190). Следует заметить, что, по Гиару, короли Франции должны поднимать орифламму только в тех случаях, когда отправляются на войну «с турками или язычниками» или же с «проклятыми лжехристианами»; во всех других войнах им следует пользоваться знаменем, сделанным по образцу орифламмы, но ни в коем случае не подлинной орифламмой (стих 1180 и след.). В самом деле, в Сен-Дени во времена Рауля де Преля (предисловие к «Граду Божию» — Ed. de 1531. Fol. a II) имелись
435
Стих 3093 и след.; ср. комментарий Ж. Бедье: Bedier J. Legendes epiques. 1908. Т. II. Р. 229 et suiv. О мозаике см.: Lauer Ph. Le Palais de Latran. Gr. in–4°. 1911 (these lettres Paris). P. 105 et suiv. Об орифламме, обычно воспринимаемой как signum regis Karolis, vexillum Karoli Magni (знак короля Карла; знамя Карла Великого) см.: Gervais de Cantebury. Chronica (Rolls Series). I. P. 309, a. 1184; Richer de Senones. Gesta Senoniensis eccl. III. C. 15 // Monum. Germ. SS. XXV. P. 295.
436
Предисловие Рауля де Преля к «Граду Божию» — Ed. de 1531. Fol. a III v°; ср.: Gwllebert de Metz. Ed. Leroux de Lincy. P. 149–150. Лансло (Lancelot. Memoire sur la vie et les ouvrages de Raoul de Presles // Memoires Acad. Inscriptions. 1740. Т. XIII. P. 627) ссылается на сочиненную Раулем «Речь об орифламме», мне неизвестную; происхождение орифламмы в ней также связывалось с Карлом Великим, которому ее, насколько можно понять, вручил святой Дионисий (Loc. cit. P. 629). Мнение Жана Голена см. ниже, в Приложении IV, с. 645. Формирование легенды об орифламме совпадает с введением в церемониал коронации благословения этого знамени; этот литургический текст впервые, насколько мне известно, появляется в Санском служебнике (Martene. De andquis Ecclesiae ridbus. In–40. Rouen, 1702. Т. III. P. 221), а затем в «Коронационной книге Карла V Французского» (Coronadon book of Charles V of France. Ed. Dewick. P. 50), в рукописи, хранящейся в Британском музее (Add. ms. 32097) и созданной также во времена Карла V (цит. в: Chevalier Ul. Bibl. liturgique. VII. P. XXXII, n. 2), а также у Жана Голена; см. миниатюру, воспроизведенную в кн.: Montfaucon. Monuments de la monarchie francaise. III. PI. Ill, миниатюру из «Coronadon Book» (PI. 38) и миниатюру из рукописи, содержащей сочинение Жана Голена (Bibl. Nat, ms. franc. 437).
437
См., например, трактат «О правах Короны», сочиненный в 1459 или 1460 гг. (см. о нем следующее примечание); см. также «Спор герольдов французского и английского», сочиненный между 1453 и 1461 гг.: Ed. L. Pannier et P. Meyer (Soc. des anc. textes). 1877.§ 34. P. 12. Вполне вероятно, что та же теория стоит за довольно туманными рассуждениями послов Карла VII, отправленных к Пию II (см. следующее примечание). См. также из более поздних сочинений: Gaguin R. Rerum gallicarum Annales. Ub. I. Cap. 3. Ed. de 1527. Francfort. P. 8. Подобное смешение разных вариантов предания действовало и в обратном направлении, вследствие чего изобретение герба с лилиями порой приписывали Карлу Великому.
Священный сосуд, лилии, ниспосланные с небес, орифламма, также имеющая божественное происхождение, прибавим сюда способность исцелять страждущих — и мы получим ту совокупность чудесных свойств, которую апологеты династии Капетингов отныне без устали будут предлагать вниманию Европы в надежде снискать ее восхищение. Так, например, поступили послы Карла VII, державшие 30 ноября 1459 г. речь перед папой Пием II [438] . Еще в те времена, когда монархический цикл состоял из одной лишь легенды о Священном сосуде, французская династия уже использовала эту легенду к вящей своей славе. В начале XIII века, в документе, носившем полуофициальный характер — коронационном чине, — французский король хвастал тем, что он «один из всех королей земли владеет блистательной и славной привилегией, ибо помазан он елеем, спустившимся с небес» [439] . Несколькими годами позже английский хронист Матвей Парижский без колебаний признает за французскими государями своего рода главенство, основанное на этом божественном источнике их могущества [440] . Слыша подобные речи даже из уст собственных подданных, Плантагенеты, вечные соперники Капетингов, не могли не испытать ревности. Они принялись в свой черед искать чудесный бальзам. История этих поисков, до сего времени не привлекавшая в должной мере внимания историков, достойна более подробного рассказа.
438
D'Achery. Spicilegium. Fol. 1723. III. P. 821. Col. 2; ср. о геральдических лилиях речь, которую держали перед папой посланцы Людовика XI, в изд.: De Maulde. La diplomatic au temps de Machiavel. P. 60, n. 2. «Герб стремя лилиями, орифламма и Священный сосуд» — три дара, врученные Господом Хлодвигу, — упомянуты также в маленьком трактате «Права французской Короны» (сочиненном в 1459 или 1460 г.), который хотя и представляет собой просто перевод, но в некоторых отношениях существенно отличается от оригинала — «Oratio historialis» (Слово историческое. — лат.) Робера Блонделя; латинский текст гораздо менее определенен: «celesda regni insignia et ampulam» (небесные королевские инсигнии и сосуд. — лат.) (ОEuvres de Robert Blondel. Ed. A. Heron. P. 402, 232).
439
Ordo du sacre dit de Louis VIII. Ed. H. Schreuer. Ueber altfranzosische Kronungsordnungen. S. 39: «Regem qui solus inter universes Reges terrae hoc glorioso praefulget Privilegio, ut oleo coelitus misso singulariter inungatur».
440
Chron. majora. Ed. Luard (Rolls Series). T. V. P. 480, a. 1254: «Dominus rex Francorum, qui terrestrium rex regum est, turn propter ejus caelestem inunctionem, turn propter sui potestatem et milidae eminentiam» (Государь король франков, король королей земных как через небесное помазание, так и силою собственной власти и преимуществом воинства. — лат.); Ibid. Р. 606 (1257): «Archiepiscopus Remensis qui regem Francorum caelesti consecrat crismate, quapropter rex Francorum regum censetur dignissimus» (Архиепископ Реймсский совершает святое помазание миром над королем франков, посему и считают короля франков перед всеми королями достойнейшим. — лат.). Выше мы уже видели, как восхвалял помазание французских королей Толомео Луккский.
Начинается она при Эдуарде II. В 1318 г. один доминиканец, брат Николай из Стреттона, получил от короля секретное задание и отправился в Авиньон к папе Иоанну XXII. Он рассказал Святому отцу длинную историю, суть которой заключалась в следующем [441] .
В те времена, когда Англией правил Генрих II Плантагенет, Томасу (Фоме) Бекету, пребывавшему в изгнании во Франции, было видение. Бекету явилась Матерь Божия. Она предсказала ему скорую смерть и посвятила его в намерения Господа: пятый по счету король, который будет править Англией после Генриха, окажется «человеком великой честности, ревнителем церкви», — достаточно несложных подсчетов, чтобы убедиться, что речь в данном случае идет, как и следовало ожидать, об Эдуарде II; государя этого, без сомнения, по причине его чрезвычайных достоинств, должно будет помазать особенно святым елеем, каковой поможет ему «отвоевать Святую землю у языческого люда», — пророчество или, если угодно, обещание в форме пророчества, которое, как рассчитывал, вероятно, английский двор, должно было произвести на папу, вынашивавшего в то время планы нового крестового похода, особенно благоприятное впечатление. Королям, которые воссядут на английском престоле после добродетельного монарха, надлежит быть помазанными той же драгоценной жидкостью. Сказавши все это, Пресвятая Дева протянула святому архиепископу «сосуд», содержавший, само собой разумеется, тот самый елей. Каким образом склянка эта перешла из рук Томаса Бекета в руки монаха из монастыря Святого Киприана в Пуатье, была спрятана в этом городе под камнем в церкви святого Георгия, едва не сделалась добычей «верховного князя язычников» и в конце концов оказалась у герцога Иоанна II Брабантского, мужа сестры Эдуарда II, — подробный рассказ обо всем занял бы слишком много места. Если верить английскому послу, Иоанн II, отправляясь в 1307 г. в Лондон на коронацию своего шурина, захватил с собою склянку с чудесным елеем и настоятельно рекомендовал королю использовать для помазания именно эту жидкость; Эдуард II, однако, послушался своих придворных, которые советовали ему ничего не менять в сложившемся церемониале. Тотчас на королевство обрушились бесчисленные несчастья. Не оттого ли это произошло, что король пренебрег елеем, который некогда вручила Пресвятая Дева святому Фоме? и не прекратятся ли бедствия, если все-таки прибегнуть к этому елею? Вопросы тем более естественные, что чудесный елей совсем недавно подвергнулся испытанию, которое выдержал с честью: с его помощью графиня Люксембургская — будущая императрица — исцелилась от последствий опасного ранения. Одним словом, речь идет о том, чтобы повторить обряд помазания на царство, воспользовавшись на сей раз той жидкостью, что упомянута в пророчестве. Но не является ли повышенное внимание к особенному елею, в ущерб тому, каким, в полном согласии с обычными предписаниями церкви, пользовались при коронации 1307 г., предосудительным суеверием? А главное, позволительно ли совершать вторично столь важный обряд? не грех ли это? Впрочем, у подобной процедуры имелся по крайней мере один прецедент: Карл Великий, уверял брат Николай, был помазан вторично архиепископом Турпином, использовавшим для этого обряда елей, который остался от святого Льва Великого; рассказ о повторном помазании, о котором никто, как правило, ничего не знает, ибо оно было совершено втайне, запечатлен на двух медных листах, хранящихся в Ахене. Несмотря на авторитетность этого предания, за достоверность которого, впрочем, не мог ручаться никто, кроме брата Николая и его повелителя, совесть у Эдуарда II оставалась, судя по всему, нечиста; ему хотелось получить официальное одобрение своих намерений у духовного главы христианского мира. Поэтому король отправил к папе доминиканца, поручив ему испросить у святого отца согласие на повторное помазание, а по возвращении этого первого посланца отправил к папе второе посольство, возглавляемое епископом Херефордским, которое должно было сообщить папе затребованные им дополнительные сведения и добиться ответа.
441
Дальнейшее изложено по булле Иоанна XXII, данной в Авиньоне 4 июня 1318 г.; самый полный ее текст приведен в изд.: Legg L. G. W. English Coronation Records. № X. Г-н Легг, однако, напрасно считает эту буллу неизданной; значительная ее часть опубликована в изд.: Baranius-Raynaldus. Annales. Joann. XXII. An 4. № 20. Доминиканец, посланный к папе английским королем, назван в булле просто «fratris N., ordinis predicatorum nostri penitentarii» (брат Н., исповедник нашего ордена доминиканцев. — лат.); этим «братом Н.», вне всякого сомнения, был Николай из Стреттона, бывший провинциал Англии, а с 22 февраля 1313 г. исповедник Винчестерского диоцеза; см.: Palmer С. F. R. Fasti ordinis fratrum praedicatorum //Archaelogical Journal. 1878. T. XXXV. P. 147.
Ответ наконец был дан. Текст его сохранился. Осторожная двусмысленность формы не может скрыть явный скептицизм. Верил ли сам Эдуард II в ту неуклюжую выдумку, которую Николай из Стреттона поведал папе? Кто знает? Даже если верил, советники его наверняка не были все поголовно столь наивны. Что же касается Иоанна XXII, то он в обман не дался. Впрочем, хотя он и остерегся явственно принять на веру столь подозрительную сказку, он, с другой стороны, не счел должным и открыто ее отвергнуть; он ограничился тем, что старательно уклонился от обсуждения ее достоверности; вдобавок он воспользовался вопросом, заданным ему королем Англии, дабы изложить официальное учение церкви касательно помазания, которое «не накладывает никакой печати на душу» — иными словами, не является таинством — и, следовательно, может быть совершено вторично безо всякого святотатства. Дать же намерению Эдуарда II конкретную — положительную или отрицательную — оценку папа категорически отказался; сходным образом, не желая вмешивать папство в это дело, он, несмотря на просьбу короля, не согласился назначить прелата для совершения повторного обряда. Он дал королю всего один совет, а точнее, приказ: дабы избежать огласки, обряд помазания, если король решится его повторить, должен быть совершен втайне. Наконец, в финале письма содержатся предписания нравственного порядка, которые папа дает королю тоном учителя, журящего учеников, — властный прелат охотно выговаривал в этом тоне светским государям, особенно же часто — незадачливому правителю Англии. Согласился ли Эдуард II быть вторично помазанным втихую? этого мы не знаем. Во всяком случае, понятно, что ответ Иоанна XXII не мог его не разочаровать; он-то явно мечтал потрясти воображение своих подданных публичной церемонией, которой придало бы особый вес присутствие папского легата [442] . Намек на «бесчисленные несчастья, которые обрушились на королевство», — иначе говоря, на трудности, с которыми столкнулся с самого начала царствования неловкий и очень быстро утративший популярность государь, — проливает свет на цель, которую преследовал несчастный король: он желал укрепить с помощью чуда свой пошатнувшийся престиж. По всей вероятности, по этой же самой причине и примерно в это же самое время (быть может, чуть позже) он решил превратить в истинно королевскую церемонию освящение cramp-rings. Отказ Иоанна XXII не позволил сбыться надеждам, которые английский король возлагал на новую коронацию [443] .
442
Г-н Керн (Кеrn F. Gottesgnadentum. S. 118, п. 214) пишет по поводу буллы Иоанна XXII: «Таким образом, помышляли в первую очередь не о воздействии на общественное мнение, но о совершенно реальном магическом действии елея вследствие физической процедуры помазания». С тем, что Эдуард II верил в возможность подобного «магического» воздействия, согласиться можно; однако из самого отказа папы следует, судя по всему, что король мечтал о пышной публичной церемонии, способной подействовать на «общественное мнение». О тоне, в каком папа обычно обращался к светским владыкам, см.: Valois N. Histoire litteraire. Т. XXXIV. Р. 481.
443
Можно задаться вопросом, не хотел ли Эдуард II и в этом отношении сделаться подражателем Капетингов? Насколько я могу судить, именно в его царствование впервые появляется упоминание о ежегодной «дани», которую английские короли платили мощам святого Фомы Кентерберийского (контрольные ведомости двора, 8 июня — 31 января 9-го года царствования: Е. А. 376, 7. Fol. 5 v°; Йоркский ордонанс от июня 1323 г. в изд.: Tout. The place of the reign ofEdw. II. P. 317; см. о следующих царствованиях: Liber Niger Domus Regis Edw. IV. P. 23; Farquhar. Royal Charities. I. P. 85); не была ли эта дань простым подражанием той, какую французские короли платили святому Дионисию — по всей вероятности, в качестве вассалов аббатства, следовательно — начиная с царствований Филиппа I или Людовика VI? См. о французских обычаях в этой области: Delaborde H. F. Pourquoi Saint Louis faisait acte de servage a Saint Denis // Bullet, soc. antiqu. 1897. P. 254–257; см. также поддельный диплом Карла Великого (Monum. Germ., Dipl. Karol. № 286), на который г-н Делаборд, кажется, не обратил особенного внимания, хотя он Представляет собою древнейшее из всех свидетельств об этом любопытном обряде, какими мы располагаем; мне удалось познакомиться лишь с первой частью посвященной этому диплому статьи Макса Бюхнера (Мах Buchner), которая в настоящее время печатается в «Histor. Jahrbuch» (1922. B. XLII. S. 12 folg.).
Что сталось впоследствии с чудесной склянкой? В течение века с лишним мы не слышим никаких упоминаний о ней. Следует ли полагать, что, как рассказывали позднее, она просто затерялась в Тауэрских сундуках? Очевидно одно: узурпатору, Генриху IV Ланкастеру, удалось то, что не удалось Эдуарду II; 13 октября 1399 г., во время своей коронации Генрих был помазан елеем Томаса Бекета (святого Фомы); освящение и чудо были призваны набросить покров на нелегитимное происхождение нового короля. По сему случаю в народе распространили чуть измененную версию первоначальной легенды: в царствование Эдуарда III герцог Ланкастер — родной отец Генриха IV, — воюя в Пуату, нашел ковчег, имевший форму орла, а в нем — склянку с елеем; он передал эту склянку своему брату, Черному Принцу, дабы тот употребил елей при своей коронации; принц, однако, умер, так и не став королем; реликвия потерялась; Ричард II обнаружил ее уже после своего восшествия на престол и, не сумев добиться от английского духовенства согласия на новую коронацию, вынужден был пользоваться золотым орлом только как талисманом; Ричард не расставался со склянкой до тех пор, пока соперник его, Генрих Ланкастер, не отнял ее у него силой. Рассказ этот представляет собою смесь утверждений откровенно лживых и более или менее правдоподобных, причем историческая критика оказывается бессильной отделить одно от другого. Главное, впрочем, заключалось в пророчестве; в него включили не слишком явную патриотическую аллюзию: первому королю, помазанному небесным елеем, предстоит отвоевать у французов Нормандию и Аквитанию — владения, утраченные его предками; естественно, под этим королем следовало разуметь Генриха IV [444] . Отныне английское коронование имело свою собственную легенду: короли, наследовавшие Генриху IV, будь они Ланкастерами, Иорками или Тюдорами, продолжали использовать для помазания елей, данный некогда Матерью Божией святому Фоме. Традиция эта сохранялась, кажется, даже несмотря на Реформацию, до того дня, когда Яков I, воспитанный в правилах шотландского кальвинизма, отказался исполнять обряд, в котором все дышало памятью о ненавистном культе Пресвятой Девы и святых [445] .
444
О коронации Генриха IV см.: Ramsay J. H. Lancaster and York. Oxford, 1892. Т. I. P. 4–5 (и примеч.). Официальная версия, распространявшаяся королевским правительством, была запечатлена со множеством подробностей в: Annales Henrici Quarti Regis Angliae. Ed. H. T. Riley, a также в: Chronica monasterii S. Albani: Johannis de Trokelowe… Chronica et Annales (Rolls Series). P. 297 sq. Воспроизведенная в «Annales» «грамотка» святого Фомы, которую якобы нашли вместе с сосудом, была воспроизведена также и во Франции Монахом из Сен-Дени: Ed. L. Bellaguet (Doc. ined.). T. II. P. 726; Легг (Legg. Coronation Records. № XV) опубликовал ее, со своей стороны, по двум рукописям Бодлеянской библиотеки (Ashmol. 59; 1393), датирующимся XV веком. См. также: Eulogium Historiarum. Ed. F. S. Haydon (Rolls Series). T. III. P. 380; Thomas de Walsingham. Historia anglicana. Ed. H. T. Riley (Rolls Series). T. II. P. 239. Деталь, не представляющая большой важности: в новом варианте церковь в Пуатье, где долгое время хранился сосуд, посвящена уже не святому Георгию, а святому Григорию. Жан Буше (Bouchet J. Annales d'Aquitaine. Ed. de 1644. Poitiers. In–40. P. 146) не только рассказывает историю елея святого Фомы, но даже сообщает имя того монаха из монастыря Святого Киприана в Пуатье, которому святой вручил
сосуд: его звали Вавилонием!445
Wooley. Coronation rites. P. 173. Ср.: Fortescue. De titulo Edwardi comids Marchie. Ed. Clermont. Cap. X. P. 70.
Сосуд святого Фомы был, впрочем, не единственным чудесным предметом, использовавшимся при коронации английских королей. Даже в наши дни в Вестминстере, под коронационным троном, можно заметить кусок красного песчаника: это «Камень Судьбы»; на него, говорят, патриарх Иаков преклонил голову в таинственную ночь, когда, оставшись ночевать в некоем месте между Вирсавией и Харраном, увидел во сне лестницу ангелов. На самом деле, однако, эта реликвия — не что иное, как трофей. Эдуард I, привезший камень в Вестминстер, похитил его у шотландцев; изначально его использовали при возведении на престол шотландских королей; на нем восседали новые государи в городке Скон. Прежде чем обзавестись библейскими корнями, — что произошло не позже 1300 г., — этот камень, вне всякого сомнения, был просто-напросто священным камнем, использование которого в церемонии возведения на престол объяснялось изначально верованиями сугубо языческими, распространенными в кельтских странах. В Ирландии, в Таре, похожий камень клали под ноги новому государю, и, если тот оказывался чистой королевской крови, камень громко гудел [446] .
446
Самый древний текст о библейском происхождении камня из Скона — это, кажется: Rishanger. Chronica. Ed. H. Т. Riley (Rolls Series). P. 135, a. 1292; см. также: Р. 263 (1296). По утверждению монаха из Мэлмсбери (?), написавшего «Житие Эдуарда II» (Chronicles of the reigns of Edward I and Edward II. Ed. Stubbs. Rolls Series. T. II. P. 277), в Шотландию ее привезла Скотия, дочь Фараона. См.: Skene W. F. The coronation stone. Edimbourg, 1869. О камне из Тары — или Lia Fa'il — см.: Rhys J. Lecture on the origin and growth of religion as illustrated by Celtic Heathendom. London; Edimbourg, 1888. P. 205–207; Loth. Comptes rendus Acad. Inscriptions. 1917. P. 28. Я рассматриваю в этом обзоре лишь историю тех легенд, которые касаются французской и английской королевской власти; о карбункулах в короне германской империи и о связанных с ними чудесных преданиях см.: Burdock К. Walter von der Vogelweide. Leipzig, 1900. S. 253 folg., 315 folg.; см. также весьма рискованную работу: Hampers F. Der Waise // Histor. Jahrbuch. 1919. В. XXXIX. S. 432–486.
Подводя итоги, можно сказать, что легендарное наследие английской монархии оставалось чрезвычайно скудным. Камень из Скона стал английским лишь в результате завоевания, да и то очень поздно; история с елеем святого Фомы — не более чем посредственное подражание легенде о Священном сосуде, выдуманное через четыре столетия после Хинкмара непопулярными или нелегитимными королями. Ни той, ни другой легенде не удалось получить не только в Европе, но даже и в самой Англии такую огромную популярность, какую получил французский легендарный цикл. В чем же причины этой неудачи, этой скудости? В чистой случайности, благодаря которой во Франции — в отличие от Англии — в нужный момент оказалось достаточное число людей, способных придумать или приспособить к собственным нуждам красивые сказки, а обстоятельства сложились так, что сказки эти получили широкое распространение? или же, напротив, в глубинных различиях коллективной психологии двух народов? Задаваться такими вопросами историк вправе, ответить на них ему не по силам.
Как бы там ни было, во Франции вышеперечисленные легенды способствовали тому, что подданные испытывали к своим королям величайшее почтение. Добавим сюда тот факт, что начиная с Людовика VII, а особенно с Людовика Святого и его ближайших преемников, все короли из династии Капетингов имели репутацию людей чрезвычайно благочестивых [447] . Мы легко можем понять, почему, особенно начиная с XIII столетия, именно эта династия стала считаться святой от рождения. «От святого рождены, много сотворят добра», — писал уже около 1230 г. в надгробном слове королю Людовику VIII поэт Роберт Сенсерьо, имея в виду четырех сыновей скончавшегося монарха [448] . Сходным образом Жан Голен, в царствование Карла V, рассуждает о «святом и священном роде», наследником которого является его повелитель [449] . Однако особенно полезно, размышляя над этим вопросом, сопоставить три посвящения, которые во времена Филиппа Красивого Эгидий Колонна — впрочем, относившийся к идеям, лежавшим в основе религиозной политики французского двора, сугубо отрицательно, — выставил перед тремя своими сочинениями. Сыну графа Фландрского: «сеньору Филиппу, потомку славного рода». Роберту, королю Неаполитанскому — Капетингу, принадлежащему, однако, к младшей ветви: «великолепному государю, моему особливому сеньору, королю Роберту». Филиппу, французскому наследному принцу, в будущем как раз и ставшему королем Филиппом Красивым: «моему особливому сеньору, сеньору Филиппу, потомку рода королевского и святейшего» [450] . Подобное отношение к королям Франции, подкрепляемое легендами — прежде всего легендой о Священном сосуде, — сообщило французским верноподданическим чувствам почти религиозный характер. Память о чудесном помазании, совершенном над Хлодвигом, пишет Ришье в «Житии святого Ремигия», заставляет французов любить и чтить «корону» так же сильно, как драгоценнейшую из реликвий; кто умирает за нее, будет этою смертью спасен, если только он не еретик и не преступник, уже навлекший на себя проклятие прежними своими злодеяниями [451] . Эти последние слова заслуживают внимания. Они неминуемо вызывают в памяти более старинные тексты, по видимости очень похожие, по сути же совершенно иные. В 1031 г. члены Лиможского собора, в следующем столетии жонглер, сочинивший роман о Гарене Лотарингском, также обещали славную загробную будущность героям, которые погибнут мученической смертью, защищая дело сугубо профанное; однако они щедро отворяли врата Рая для вассалов, павших за своего сеньора [452] . Сочинитель «Жития святого Ремигия» в конце XIII века говорит о солдатах, отдающих жизнь за «корону». Таково различие двух эпох. Развитие веры в монархию, постепенно вытеснявшей вассальную преданность, шло одновременно с реальным укреплением королевской власти, одерживавшей все новые и новые победы; политические и нравственные трансформации совершались одновременно, причем политика и мораль постоянно влияли друг на друга, так что невозможно было отличить в этом процессе причину от следствия. Так сложилась та «реймсская религия», о которой Ренан пишет, что Жанна д'Арк «в буквальном смысле слова жила ею» [453] . Кто дерзнет утверждать, что во французском патриотизме не осталось никаких следов этого почти мистического чувства?
447
См.: Giraud de Cambrie. De principis insdtudone. Dist. I. Cap. XX; Dist. III. Cap. XXX. Ed. Rolls Series. VIII. P. 141, 319; см. также в более поздний период весьма характерные насмешки немецкого духовенства, сочинившего — по-видимому, в царствование Филиппа III — «Nodda Saeculi» (Мирская слава. — лат.) (Ed. Wilhelm. Mitteil. des Insdtut fur ostereichische Geschichtsforschung. 1898. В. XIX. S. 667).
448
Histor. de France. T. XXIII. P. 127, v. 100.
449
См. ниже, Приложение IV.
450
Histoire Litteraire. Т. XXX. Р. 453: «Ex illustri prosapia oriundo domino Philippo»; P. 490: «Magnifico principi, suo domino speciali, domino Roberto». Wenck. Philipp der Schone. S. 5, n. 2: «Ex regia ac sancdssima prosapia riundo, suo domino speciali, domino Philippo».
451
Ed. Bolderston, v. 46 etsuiv.; текст уже опубликованный в: Notices et extraits. Т. XXXV, 1. P. 118: «Et ce doit donner remenbrance — As Francois d'anmer la coronne — Dont sor teil onci'on coronne — Sains Remis son fil et son roi —… Autresi doitestre aouree — Corn nus haus corsains par raison; — Et qui por si juste occoison — Morroit corn por li garder, — Au droit Dieu dire et esgarder — Croije qu'il devrait estre saus, — S'il n'estoit en creance faus, — u de teil pechie entechies — Qu'il fustja a dannerjugies».
452
Actes du concile de Limoges // Migne. P. L. T. 142. Col. 1400: слова эти епископ обращает к рыцарю, который по приказу герцога Санчо Гасконского и под страхом смерти убил своего сеньора: «Debueras pro senore tuo mortem suscipere, antequam illi manus aliquo modo inferres; et martyr Dei pro tali fide fieres» (Ты за сеньора своего должен был бы смерть принять, вместо того чтобы силу какую против него употребить, и сделался бы мучеником за такую верность. — лат.); см.: FlachJ. Les origines de l'ancienne France. T. III. P. 58, n. 3. — Li romans de Garin Ie Loherain. Ed. P. Paris (Romans des douze pairs de France. III). T. II. P. 88: «Crois font sor aus, qu'il erent droit martir, — Por lor seignor orent este ocis». Само собой разумеется, что в этом отношении следует различать разные виды «жест»: в одних главенствует уважение к личной преданности, сочетающееся, впрочем, с использованием в качестве литературного мотива принципов вассальной морали, другие — наиболее выразительным примером которых является «Песнь о Роланде», — проникнуты чувствами достаточно сложными, в основном теми, какие одушевляли участников крестовых походов, но также и преданностью монархии и нации, отчасти навеянной книжными впечатлениями — в самом выражении «милая Франция» можно расслышать реминисценцию из Вергилия — но от этого, насколько можно судить, ничуть не менее искренними; следует к тому же отметить, что Роланд — в такой же степени вассал Карла Великого, в какой и его подданный: см. стих 1010 и след. Все это проблемы столь деликатные, что мы здесь лишь обозначаем их существование, с тем чтобы рассмотреть их более подробно в другом месте.
453
La monarchie constitudonnelle en France; Reforme intellectuelle et morale. P. 251–252. Ренан, впрочем, сильно преувеличивает исключительность французской монархии в этом отношении; во Франции имелось гораздо больше легенд, а потому культ монархии был развит сильнее, однако вера в сакральный характер королевской власти была в Средние века распространена повсеместно.
Чудесные сказки, создававшие монархии Капетингов столь блистательное прошлое, интересны для психолога и еще в одном отношении. Для всех них характерна некая антиномия. Придуманные по большей части из вполне корыстных побуждений, они тем не менее снискали огромный успех в народе; они взволновали толпы, подвигли людей на подвиги; произошло слияние искусственного с естественным, которому, впрочем, историк целительных обрядов должен удивляться меньше, чем кто бы то ни было.
§ 4. Суеверия; королевский знак; короли и львы
В представления толпы о чудесных свойствах королевской власти входили, наряду с только что перечисленными благочестивыми анекдотами, и другие элементы, в которых не было ничего специфически христианского. Теперь нам предстоит заняться ими.
Подданные видели в королях сакральных особ, а значит, чудотворцев. Короли Франции и Англии сплошь и рядом совершали чудеса еще при жизни. Приписывали им чудеса и после их смерти. Особенно характерен пример Филиппа-Августа; невозможно утверждать, что он вел жизнь безупречно добродетельную или же выказывал абсолютную покорность церкви; однако он был великий король, деяния которого потрясли воображение многих людей; этого было достаточно для того, чтобы останки его начали творить чудеса [454] . В XI веке Рим упорядочил процедуру канонизации, так что с этих пор светских государей причисляли к лику святых гораздо реже. Однако подданные продолжали по-прежнему считать, что короли их наделены теми же способностями, что и святые.
454
Guillaume le Breton. Philippide. L. XII, v. 613 et suiv. (в стихе 619 труп Филиппа-Августа именуется буквально «sancto corpore» — святым телом); Ives de Saint-Denis // Duchesne. Scriptores. Т. V. P. 260; Cartellieri Al. Philipp II August. Leipzig, 1922. В. IV, 2. S. 653 (отрывок из латинских «Анналов Сен-Дени»: Bibl. Mazarine. Ms. 2017). Между Мантом и Сен-Дени в память о чудесах, свершенных королем, была воздвигнута часовня. Я не останавливаюсь сейчас на чудесных явлениях, которые происходили еще при жизни короля во время войн и которые, как считалось, свидетельствовали о божественном покровительстве (см.: Rigaud. § 29, 61) — ибо в этом случае мы, вполне вероятно, имеем дело просто с литературными украшениями, придуманными хронистом; точно так же я не останавливаюсь сейчас на малоинтересном видении, связанном со смертью короля (см.: Guillaume Ie Breton. Ed. Delaborde. Soc. de l'hist. de France. T. II. P. 377, n. 2).
Если короли — существа сверхъестественные, значит, были убеждены подданные, на теле у них имеются таинственные знаки, обличающие их достоинство. Вера в королевский знак оказалась одним из самых живучих средневековых суеверий. Она позволяет исследователю глубоко проникнуть в душу народа [455] .
Чаще всего верование это выражается в литературных текстах. Оно появляется в рыцарских романах на французском языке примерно в середине XIII века и остается до самого конца Средневековья одним из самых избитых общих мест. Вошло оно в романы следующим образом: многие из них строятся на старинном мотиве ребенка, потерянного — случайно или вследствие каких-нибудь отвратительных махинаций, — а затем найденного: таковы Ричард Красивый, внук короля Фриза [456] , близнецы Флоран и Октавиан, дети римского императора [457] , Отонет, сын Флорана [458] , Макер или Людовик, сын Карла Великого [459] , Бев де Антон, предок которого был королем Шотландии [460] , Гуго, сын герцога де Сен-Жилля и будущий венгерский король [461] , Жан Тристан, сын Людовика Святого, похищенный сарацинами прямо из колыбели [462] , Дьедонне, сын короля Филиппа Венгерского [463] , Лион, сын герцога Герпина Бурятского… [464] Вполне возможно, что список этот мог бы быть продолжен, если бы бесконечным произведениям поздней средневековой художественной словесности, как стихотворным, так и прозаическим, не было суждено оставаться неизданными. Так вот, чтобы несчастный скиталец мог быть узнан родными — развязка, неизбежно венчающая все подобные истории, — ему, разумеется, необходимо какое-то средство для удостоверения его личности. Во всех романах, которые я перечислил, таким средством служит родимое пятно (naevus) в форме креста, которое, как правило, располагается у ребенка на правом плече (реже на груди). Обычно оно красного цвета («краснее летней розы» [465] ), в исключительных случаях — белое. Этот крест и служит главным опознавательным знаком. Но не стоит заблуждаться: перед нами вовсе не обычная отличительная черта, какая может иметься у любого человека, независимо от его происхождения и будущности. Родимое пятно, о котором идет речь, имеет совершенно особый смысл, который всем известен. Оно представляет собою «королевский крест», доказывающий, что в жилах его обладателя течет королевская кровь, что в будущем ему суждено взойти на престол. Те, кто обнаруживают пятно на теле героя, даже не успев еще доподлинно выяснить его родословную, без всяких сомнений восклицают, как графиня, нашедшая Ричарда Красивого, оставленного в лесу: «Боже правый, беспременно быть ему королем!» [466] . Поэтому романисты наделяют «королевским» пятном только тех персонажей, о которых знают точно, что им предстоит стать королями. В этом отношении особенно любопытна поэма «Бев из Антона». Она сохранилась в четырех редакциях: одной англо-нормандской и трех континентальных. Во всех Бев — найденыш, приходящийся, хотя об этом никто не подозревает, внуком королю Шотландии. Однако королем (по одной версии — английским, а по двум другим — иерусалимским) он становится лишь в континентальных редакциях, причем именно в этих редакциях на теле у него имеется вещее пятно, в англо-нормандской же версии оно отсутствует [467] . Старые авторы ни за что не стали бы наделять таким пятном первого встречного; они твердо знали, что если оно у кого-то есть, «означает сие, что быть ему королем» [468] .
455
В библиографию работ, связанных с этим верованием я смог прибавить несколько новых текстов к тем — гораздо более многочисленным, — которые были собраны до меня, и сопоставить тексты, которые прежде изучались независимо один от другого.
456
Richars li Biauss. Ed. W. Foerster. In–12. Vienne, 1874. V. 663 et suiv. (в этом и следующих примечаниях я указываю фрагменты, где речь идет о «королевском кресте»); поэма написана во второй половине XIII века; толковый анализ ее см. в: Koehler R. Rev. critique. 1868. Т. III, 2. P. 412.
457
В поэме «Флоран и Октавиан»: Florent et Octavian // Hist litteraire. Т. XXXI. P. 304.
458
Ibid. P. 332.
459
Macaire. Ed. Guessard. V. 1434; Jean d'Outremeuse. Le myreur des histors. Ed. A. Borgnet (Acad. royale de Belgique, Collection des doc. inedits). II. P. 51.
460
Ссылки собраны в: Summing A. Die festlandische Fassung von Bueve de Hantone. Fassung I (Gesellsch. fur roman. Liberatur, 25). S. 408 (примечание к стиху 7081); Fassung II. В. II (Ibid., 41). S. 213 (примечание к стихам 1312–1315).
461
Parise la Duchesse. Ed. Guessard et Larchey (Les anciens poetes de la France). In–16. I860. V. 825, 1171.
462
Le livre de Baudoyn, combe de Frandre. Bruxelles, 1836. P. 152, 172,173.
463
В поэме, известной под названием «Карл Лысый»: Hist. litteraire. T. XXVI. Р. 101–102.
464
В «жесте» (неизданной) «Лион Буржский»; см.: Wilhelmi H. Studien uber die Chanson de Lion de Bourges. Marbourg, 1894. S. 48; Krickmeyer. Weitere Studien zur Chanson de Lion de Bourges. Teil I. Greifswald. 1905. S. 8, 9, 25, 29. «Литература» — состоящая в основном из работ, созданных в рамках Грейфсвальдского «семинара», — посвященная этому нескончаемому рыцарскому роману, собрана в библиографии в кн.: Zipp К. Die Clarisse-Episode des Lion de Bourges. Greifswald, 1912.
465
Bueve de Hantone (континентальная версия). Ed. Summing. 2е version. V.5598.
466
Richars li Biaus. V. 670.
467
Сходным образом в «Герцогине Паризе» Гуго, обладатель «королевского креста», становится в конце концов королем Венгрии, хотя в начале поэмы был просто сыном герцога. Единственным исключением из этого правила кажется мне поэма о «Лионе Буржском»: ее заглавный герой в конце повествования королем не становится; он таинственно исчезает в стране фей; правда, корону получают его сыновья; поэт, вероятно, считал, что судьба человека, чьи дети восходят на престол, меж тем как сам он вместо того чтобы занять земной трон, отправляется в волшебное царство, — судьба, несмотря ни на что, поистине королевская.
468
Bueve de Hantone (континентальная версия). Ed. Summing. 2е version. V. 1314.