Короли и капуста (сборник)

– Кажется, да, – сказал Гудвин, улыбаясь. – Все становятся в круг, берутся за руки и…

– Ничего подобного! – перебил Кио. – В вашей умной голове эта отличная спортивная игра перепуталась с игрою «вокруг розового куста». Сущность игры «лиса на охоте» совершенно противоположна понятию «браться за руки». Я сейчас расскажу вам, как в нее играют. Этот президент и его партнерша по игре, они вскакивают в Сан-Матео, готовые бежать, и кричат: «Лиса на охоте!» Мы с вами здесь тоже вскакиваем и кричим: «Гусак и гусыня!» Они спрашивают: «Сколько миль до городка Лондон?» Мы отвечаем: «Совсем немного, если ноги у вас достаточно длинные. Сколько вас?» Они отвечают: «Больше, чем вы сможете поймать». И после этого игра начинается.

– Идея понятна, – говорит Гудвин. – Только вот что я вам скажу, Билли, нам никак нельзя позволить этим гусям ускользнуть: у них слишком ценные перья. Наша ватага готова хоть сейчас отобрать калоши у старого правительства, но с пустой казной мы продержимся у власти не дольше, чем ковбой-новичок на необъезженном мустанге. Мы должны играть «в лису» на каждом квадратном футе побережья, чтобы не дать им выбраться из страны.

– Согласно расписанию движения мулов, – сказал Кио, – от Сан-Матео до нас пять дней пути. У нас еще целая куча времени, чтобы расставить сторожевые посты. На побережье есть всего три места, где можно сесть на корабль, уходящий из страны, – здесь, в Солитасе и в Аласане. Только эти три пункта нам и нужно будет охранять. Это не сложнее шахматной задачи – рыжие начинают и ставят мат в три хода. Гуси, гуси! – Га-га-га. – Мы вас словим, да-да-да! С благословения литературного телеграфа казну этой малопросвещенной отчизны необходимо спасти для честной политической партии, которая хочет все здесь перевернуть.

Кио обрисовал ситуацию очень точно. Путешествие из столицы к побережью было очень долгим и утомительным делом. Путнику, решившемуся на это, нужно было преодолеть и жар и холод, и дождь и жару, все это время трясясь и подпрыгивая верхом на непослушном муле. Тропа то взбиралась на горные кручи, то вилась между скалами и обрывами, как выброшенная за ненадобностью полуистлевшая веревка, то по хлипким мосткам перепрыгивала через ледяную воду горных ручьев, то проползала змеей сквозь дремучие джунгли, кишмя кишащие разными опасными насекомыми и всяким прочим животным миром. Спустившись наконец в предгорье, тропа превращалась в трезубую вилку, центральный зубец которой оканчивался в городке Аласан, другой ответвлялся к Коралио, третий – в Солитас. Между морем и предгорьем лежала полоса наносного берега в пять миль шириной. Здесь тропическую флору можно было видеть во всем ее великолепии, разнообразии и расточительности. Кое-где на отвоеванных у джунглей клочках земли ютились плантации бананов, сахарного тростника и апельсиновые рощицы. Вся же остальная территория представляла собой сплошное буйство дикой растительности, которая к тому же являлась домом для многочисленных обезьян, тапиров, ягуаров, аллигаторов, огромных змей и насекомых. Там, где через джунгли не было прорублено дороги, даже змея едва могла проползти сквозь все это хитросплетение ветвей и побегов. А через предательские мангровые болота могли перебраться очень немногие живые твари (не считая, конечно, птиц). Таким образом, беглецы могли надеяться достигнуть побережья только по одной из трех дорог, перечисленных выше.

– Вы, Билли, помалкивайте пока об этом деле, – сказал Гудвин. – Мы не хотим, чтобы местные власти узнали о том, что президент сбежал. Думаю, что эта информация пока еще и в столице известна лишь очень ограниченному кругу лиц. Иначе Боб не стал бы присылать нам свою телеграмму в зашифрованном виде, и, кроме того, все бы здесь уже знали эту новость. Сейчас я должен встретиться с доктором Савальей и нужно отправить кого-нибудь перерезать телеграфный кабель.

Как только Гудвин встал, Кио швырнул свою шляпу на траву и издал тяжкий вздох.

– Что случилось, Билли? – спросил Гудвин, останавливаясь. – В первый раз слышу, чтобы вы так тоскливо вздыхали.

– Ну, надеюсь, и в последний, – сказал Кио. – Этим печальным дуновением воздуха я обрекаю себя на жизнь, исполненную похвальной, но изнурительной честности. Ну сами подумайте – что такое моя ферротипия по сравнению с теми возможностями, которые выпадают представителям многочисленного веселого племени гусаков и гусынь? Не то чтобы я особенно хотел быть президентом, Фрэнк, да и тот кусок, что он ухватил, слишком велик для меня, но я смутно чувствую, как моя совесть упрекает меня за то, что я посвящаю свою жизнь фотографированию этих людей, вместо того, чтобы ограбить их и удрать с деньгами. А вы, Фрэнк, видели когда-нибудь эту «шелковую штучку», которую его превосходительство упаковал и увез с собой?

– Изабеллу Гилберт? – спросил Гудвин, улыбаясь. – Нет, сам никогда не видел. Однако из того, что я о ней слышал, могу заключить, что эта женщина не остановится ни перед чем для достижения своей цели. Смотрите не влюбитесь, Билли! Иногда я начинаю бояться, не течет ли в ваших жилах горячая ирландская кровь.

– Я тоже никогда не видел ее, – продолжал Кио, – но говорят, что по сравнению с ней все великие женщины из мифологии, скульптуры и литературы – не более чем лубочные картинки. Говорят, ей достаточно бросить на мужчину один лишь только взгляд, как он тут же превращается во влюбленную обезьяну и лезет на пальму, чтобы сорвать для нее кокосовый орех. Ну вот хотя бы этот президент – скачет себе сейчас на славном муле посреди цветов и пения птиц, и в одной руке у него бог знает сколько сотен тысяч долларов, а в другой – эта шелковая сирена. А Билли Кио – здесь, потому как он, чтобы честно зарабатывать на жизнь, добровольно обрек себя на такое малоприбыльное ремесло, как печатание на металлических пластинах фотографий этих туземных приматов. Как несправедливо устроен мир!

– Не грустите, – сказал Гудвин. – Не годится лисе, хотя бы даже и небогатой, завидовать гусю. Может и очаровательная мисс Гилберт полюбит вас с вашими фотографическими пластинами, после того как мы отберем у ее царственного спутника все его финансовые средства.

– Это, конечно, не самый худший для нее вариант, – задумчиво произнес Кио, – но только нет, не она меня полюбит: она достойна украшать не галерею фотоснимков, но галерею богов. Она – удивительная, необыкновенная женщина! Этому президенту просто повезло! Но я слышу, как Клэнси ругается там, в комнате, что ему, мол, приходится одному делать всю работу.

И Кио скрылся в доме, весело насвистывая какой-то им же самим сочиненный мотив, и это давало все основания полагать, что недавний инцидент с тяжелым вздохом по поводу сомнительного счастья беглого президента был уже полностью исчерпан.

Гудвин свернул с главной улицы на значительно более узкую боковую, пересекавшую ее под прямым углом. Эти боковые улочки были покрыты густой, роскошной травой, высоту которой полицейские при помощи своих мачете поддерживали в таких пределах, чтобы сквозь нее можно было хоть как-то пройти. Вымощенные камнем тротуары, чуть более локтя в ширину, тянулись вдоль убогих и однообразных глинобитных домиков. На окраинах поселка эти улочки и вовсе сходили на нет – там начинались беспорядочно разбросанные трущобы: крытые пальмовыми листьями лачуги карибов [19] и тех из местных, кто победнее. Кое-где среди лачуг можно было видеть жалкую хижину какого-нибудь дяди Тома, приехавшего с Ямайки или с островов Вест-Индии. Несколько зданий задирали свои головы над уровнем красных черепичных крыш обычных одноэтажных домов: башня здания тюрьмы, гостиница де лос Экстранхерос [20] , резиденция агента фруктовой компании «Везувий», дом и магазин Бернарда Браннигана, развалины кафедрального собора, где, говорят, однажды бывал сам Колумб, а самым внушительным зданием из всех был, конечно, замок Каса Морена [21] – летний «Белый дом» президента Анчурии. На шедшей параллельно берегу моря главной улице Коралио – местном Бродвее – находились самые большие магазины, здание государственной администрации, почта, военная казарма, магазинчики, торгующие ромом, и рынок.

19

Карибы – группа индейских народов в Южной Америке.

20

de los Extranjeros (исп.) – для иностранцев.

21

Casa Morena – смуглый замок (исп.).

По дороге Гудвин миновал дом Бернарда Браннигана. Это было современное деревянное здание в два этажа. На первом этаже помещался магазин, на втором – жилые комнаты. Широкий затененный балкон окружал весь второй этаж дома. Прелестная жизнерадостная девушка в красивом белом платье перегнулась через перила и улыбнулась Гудвину. Цвет лица ее был не темнее, чем у многих севильских аристократок, и вся она искрилась и сияла, как тропическая луна.

– Добрый вечер, мисс Паула, – сказал Гудвин со своей лучезарной улыбкой, снимая шляпу. Он, как правило, со всеми здоровался одинаково – и с мужчинами, и с женщинами. Абсолютно всем в Коралио нравилось вежливое приветствие этого рослого американца.

– Нет ли каких-нибудь новостей, мистер Гудвин? И, пожалуйста, не говорите, что нет. Не правда ли, сегодня тепло? Я чувствую себя как Марианна [22] на этой своей ферме, окруженной рвом, – или это было ранчо? Сегодня довольно жарко.

– Нет, полагаю, никаких особенных новостей нет, – сказал Гудвин, хитро поглядывая на девушку, – кроме того, что мой старый добрый Гедди с каждым днем становится все более раздражительным и сердитым. Если в ближайшее время не произойдет чего-нибудь, что успокоит его душу, я, пожалуй, перестану заходить к нему, чтобы выкурить сигару на задней веранде консульства, – а ведь в городе нет другого такого прохладного места.

22

Героиня пьесы Уильяма Шекспира «Мера за меру».

– Он совсем не сердитый, – с жаром начала Паула Бранниган, – когда он…

Но внезапно цвет ее лица изменился, став несколько более пунцовым, она неожиданно замолчала и убежала в дом; ведь мать ее была метиской, и передавшаяся Пауле по наследству испанская кровь привнесла в ее непосредственный и живой характер некоторую застенчивость, что ее, впрочем, только красило.

Глава II Лотос и бутылка

Виллард Гедди, консул Соединенных Штатов в Коралио, тщательно и неторопливо трудился над составлением своего ежегодного отчета. Гудвин, который, как обычно, зашел выкурить сигару на своей любимой прохладной веранде, нашел консула настолько погруженным в свою работу, что ему пришлось отбыть восвояси. Перед тем как уйти, он прямо обвинил Гедди в отсутствии гостеприимства.