Королю червонному — дорога дальняя

Вскоре появляется капитан. Проверяет, сколько в канистре осталось, и спрашивает, в чем дело.

— Муж у меня в лагере, — начинает она. — Вот, дождались конца войны… совсем рядом уже, а встретиться нельзя. Понимаешь?

— Нельзя, да-да, — соглашается капитан и закусывает водку блинами, которые поставил перед ним солдат.

— Вот скажи мне, — говорит она кокетливо, — почему в жизни ты не можешь вести себя так, как в кино?

— А как в кино? — в ожидании ответа капитан макает блин в растопленное масло.

— В кино я бы рассказала тебе свою историю, ты растрогался бы, поговорил с часовым, и меня бы пропустили на ту сторону.

— Да, хорошее вышло бы кино… — Капитан перестает жевать. Он задумывается, держа блин в руке, масло теплой желтой струйкой стекает в рукав. — Вот я тебе сейчас расскажу настоящее кино. Когда фронт еще был в России, мы стояли совсем рядом с моей деревней… ну километрах в пяти. Я хотел попрощаться с женой и матерью, а командир сказал: «Никуда ты не пойдешь, война еще не закончилась». А когда война закончилась, то знаешь что? — капитан наклоняется к ней через стол, словно собирается доверить необыкновенно важную тайну. — Не было больше той деревни. Ни матери, ни жены, ни деревни. Поняла? Вот и тебя я никуда не пущу. Я не попрощался, а ты не встретишься — кина не будет.

Офицеры затихают. Капитан встает из-за стола. Делает ей знак идти за ним в каптерку.

— Ну…

У капитана высокие сапоги и револьвер за поясом, он слегка покачивается. Рыгает прогорклым маслом. Многозначительно указывает на полевую койку — ты, мол, хотела, чтобы было как в кино…

Она кладет на кровать сумочку и жакет.

— Подожди, — говорит, — я сейчас…

Перед бараком сидят солдаты — те, что задержали грузовик. Нет, уж лучше один пьяный капитан, чем целый трезвый патруль. Она возвращается в каптерку. Капитан лежит на койке и громко храпит.

Ночь она проводит на полу, подложив под голову капитанский сапог. Утром возвращается к переправе в Энсе. Дежурит офицер из вчерашнего веселого грузовика. Он приветствует ее как старую знакомую, делает часовому знак, тот отворачивается.

Она идет через мост.

На американском берегу тоже стоит часовой.

— My husband [34] …

Американец вежливо слушает, соглашается: — Oh, yes! [35] — и указывает на советскую сторону.

34

Мой муж (англ.).

35

Да-да (англ.).

— Нет, — объясняет она, — my husband там, — и машет в американскую сторону.

— Yes, yes, — отталкивает ее американский солдат и кивает на мост.

— Нет-нет, Маутхаузен там…

Часовой кого-то зовет.

Подходит офицер — немолодой, с проседью.

Военный врач.

Еврей из Нью-Йорка.

Америка

Этим двоим — мужчине, который позволил ей сойти с моста на американскую сторону, и его молодому коллеге, ирландцу, — она рассказывает о войне. Гетто, вагоны, арийская сторона, гестапо, Освенцим…

Старший вздыхает и после каждого вздоха подкладывает ей то яичницы из яичного порошка, то тушенки, то халвы. Молодой хочет узнать соотношение сил на Умшлагплац. Сколько было немцев? А евреев сколько? Так почему же вы не сопротивлялись?! Не выдумывай, всегда можно найти чем. Было бы желание…

— Я понимаю, это было ужасно, — говорит пожилой, — и все-таки вот что я тебе скажу, детка. Такие вещи возможны только в Европе. У нас, в Штатах, такое и представить себе невозможно. У нас бы никто не согласился…

— На что? — спрашивает она.

— На вагоны эти, транспорты… В Америке ни одна еврейская община не дала бы согласия.

— Так они бы устроили массовый расстрел, чтоб неповадно было. А главу общины подвесили бы на крюк, вот так, — она встает и показывает американцам, как бы висел на крюке глава общины, — и спросили, что лучше — расстрелы или вагоны… А гетто у вас было бы… где в Нью-Йорке еврейский район?

— Детка, — говорит американец, чья бабушка приехала в Америку из Граева, а дедушка — из Макова Мазовецкого. — Именно это я и пытаюсь тебе втолковать: у нас, в Нью-Йорке, никто бы не согласился устраивать гетто.

— А, ну разве что так…

Она умолкает. Светает, пора ехать в Маутхаузен.

Встреча

Она идет по крутой горной дороге. Смотрит на луга в долине, розы в садах, на зеленые ставни, белую колокольню и синее небо.

За поворотом видит мужчин в полосатых робах. Они сидят на камнях, подставив лица солнцу, курят, что-то кричат ей. Ким майделе, кричат, ким цу мир…

По-какому это?

По-еврейски?!

Поди сюда, девочка — ким цу мир…

Так громко? Так по-еврейски?!

Она ускоряет шаг в надежде, что они оставят ее в покое. Что никто их не слышал. По лицу течет пот, она чувствует, как стучит сердце («С какой частотой бьется сердце?» — «Это зависит от того, боится ли человек…»).

С горы спускаются женщины в толстых шерстяных юбках, в нарядных вышитых безрукавках.

— Gr"uss Gott [36] , — приветливо улыбаются они.

— Gr"uss Gott, — отвечает она и приходит в себя. Поправляет блузку, мокрую от пота на спине и под мышками. Разглаживает белые нитяные перчатки, которые надела в поезде, чтобы не испачкать рук. Война закончилась, думает она. Я иду к мужу. Это последний отрезок моего пути, и глупо было бы теперь свихнуться.

36

Немецкое приветствие.

Тропка делается все уже, вокруг склоны, поросшие горными соснами.

Она видит какие-то бараки, а может, дома.

Чей-то голос спрашивает ее, кого она ищет.

— Я вас подвезу, — предлагает голос.

Она видит свои пыльные спортивные тапки, под ногами скользкие камни и гравий. Вот она сидит на раме велосипеда. Велосипед останавливается перед дверью барака. Внутри длинный коридор. Она идет вперед. Кто-то берется за дверную ручку, дверь открывается, она останавливается на пороге. На кровати лежит светловолосый мальчик, щеки у него горят — видимо, жар, рядом стоят мужчины, в ногах у мальчика сидит ее муж. Без рубашки, в шортах. Загорелыми руками упирается в колени. Поднимает глаза… Глядит на нее…

Человек, который ее привел, делает знак, мужчины выходят из комнаты, больной мальчик закрывает за собой дверь. Муж подходит к ней. Обнимает — медленно, очень осторожно…

Она ждет.

Вот сейчас она ощутит безграничную радость. Почувствует себя невероятно счастливой.

Она не ощущает радости.

Не чувствует себя счастливой.

Ничего не чувствует, совсем ничего.

Это все из-за перчаток, догадывается она.

Продолжая обнимать мужа, сбрасывает перчатки. Гладит его. Он теплый. И всё?!