Коромысло Дьявола

Все анатомированные части голубовато-желтое пламя быстро превратило в отдельные кучки безвредного пепла без цвета и без запаха, ничего существенного не оставив от богомерзкого двухголового гада.

— Освободите ее от цепей и найдите подходящее платье для раскаявшейся грешницы. Да будет Святейший трибунал справедлив и милостив к послушнице Консепсьон!

Второе указание отцам инквизиторам рыцарь-адепт Благодати Господней выразил предельно внятно, по существу, без экивоков и околичностей:

— Я вернусь к полудню, отец Фульхенсио. Уповаю, к тому времени вы управитесь с итоговым протоколом расследования сего нечестивого богомерзостного преступления.

— Не изволь гневаться и сомневаться, достославный брат Фелипе. Благословение Божие на тебе, брат Фелипе.

Ох горе мерзким искусителям и слугам Дьявола!..

— 3 -

Возвращение из диковинного потустороннего видения Филипп Ирнеев воспринял с облегчением. Мягкая постель, майское тепло, не метафизическая, а своя собственная плоть. Мышцы, суставы, кости, тело — вновь все нормативно. Нормальные ощущения, вплоть до осязания и кинестезии…

«В физических реалиях норма не есть аномалия. Пускай в дуалистическом средневековье бескомпромиссно сражаются между собой силы Бога и Дьявола. Зато при нашем натуральном и реальном плюрализме не в пример комфортнее и уютнее. Все-таки ближе и доброжелательнее к человеку его родное пространство-время».

Филипп глянул на часы. И в этот раз, по всей видимости, он отсутствовал не больше минуты. По крайней мере горячий чай на столе еще не остыл.

Он легко поднялся с кровати, безошибочно найдя ногами тапочки, поправил подушки, плед. Отхлебнул чаю. Подошел к зеркалу в стенном шкафу. В лице никакой бледности, припухлой сонливости, мути в глазах или сонной пьяной одури. Взгляд ясный и спокойный. В зеркальном отражении, где левое становится правым, обычная оптика и физика.

«Угол падения равен углу отражения».

Филипп знал за собой одну примечательную особенность. При возбуждении, волнении его голубые влажно бликующие глаза темнели, заполнялись густой бархатной синевой, начисто утрачивая блеск. Словно бы на лицо опускалось незримое забрало, делавшее его взор совершенно непроницаемым в бездонной, какой-то фиолетовой мерцающей глубине.

Сейчас же зрачки визави Филиппа Ирнеева в зеркале светло и открыто отражают оригинал, внимательно вглядывающийся в себя, глаза в глаза.

Никакого сумасшествия, сумасбродства, безумия, как правило, свойственных субъектам, претендующим на визионерские способности, в его взгляде не наблюдается. Отнюдь, в глазах присутствует некая ирония.

«Ну что, Ирнеев-Зазеркальный? похоже, умом ты не тронулся, и мозги набекрень тебе не перекосило. И до инфаркта ой как далеко, лет 300, не меньше…»

Ощущал себя Филипп лучше некуда. Вернулся из холода, из сырости, а тут тебе ласковое сухое тепло вверх по ногам, рукам и дальше по телу струится. Как если бы с мороза зашел в теплый вестибюль метро. Не так, чтобы совсем замерз, когда от тепла в дрожь бросает. А так, навроде ты из ледяного бассейна опять в парилке, в бане на полке.

Ну чем не благодать Господня?

Филипп истово перекрестился на красный угол, откуда на него благосклонно взирали лик его тезоименитого святого и каноническое изображение Рублевской Троицы.

— Слава тебе, Господи! Я невредимо жив и непоколебимо здоров. За что Тебе, Боже, тоже отдельное спасибо, — вознес он традиционную хвалу Вседержителю.

Что может быть лучше, когда находишься в отличной физической форме, в здравом уме и трезвой памяти? И без труда можешь вспомнить то, что совсем недавно с тобой приключилось, привиделось. Включая запахи и звуки, каких во сне не услышишь, не почувствуешь, не запомнишь, а только наяву и в трезвомыслящем восприятии действительности.

«И впрямь, запашок в застенках отцов инквизиторов малоприятен. Колдуны, демоны воют, вопят, визжат отвратительно.

Да и с видом от первого лица двумя глазами, с бинокулярным пространственным зрением, существовать сподручнее, чем от третьего, когда непонятно кто или что управляет обзорными камерами и ракурсами восприятия…»

Филипп подтянул галстук, переобулся в любимые французские полуботинки и пружинисто направился в детскую. Валяться на кровати ему расхотелось.

«Всегда бы так. Несколько секунд курьезных видений, зато самочувствие такое, будто покойно и сладко выспался за ночь. Часов 8-10, не меньше…»

Ваню он удивил. Обычно Филипп Олегович не мешал ему в одиночестве доделывать письменные задания.

— Иван! Бросай ты это занудное дерьмоедство английское, — по-испански дал команду учитель. — «Лексус» во дворе. Абуэло Гореваныч с Танькой на кухне лясы точат, чаевничают. Это надолго. Твоя Снежанка еще не объявилась.

Успеешь перед театром в пейнтбольном клубе размяться. Арре, геррилья!

Насчет клуба, деда Гореваныча и командной игры в геррилью-войнушку Ваня сразу уловил. Он крутанулся на стуле, чуть из него не выпал и радостно возопил с перечислением тысячи чертей, дубинок, буканеров с карамбой и прочим подцензурным пиратским сквернословием на испанском.

Потом нахмурился и вслух обозвал нехорошим кубинским словом бездарный белоросский стишок, который обязан выучить наизусть к завтрашнему дню.

Слово поперек слова, если идиотические стихи и сказки для детей, песенки, хороводы у елки Ванька смертельно ненавидел. Так же, как и взрослых, до сих пор долговременно заставляющих его играть в несмышленого младенца.

Филипп об этой характерной нюансировке знал и по-английски играючи успокоил воспитанника:

— Успеется. Завтра с утра, как я тебя учил, с мнемотехникой выучишь, расскажешь и после уроков на всю жизнь забудешь.

Всякий нонсенс запоминать — мозгов не хватит. Поехали! Гоу-гоу, прайвит Джон!

— Йес, сэр!

Гореваныч ключи от «лексуса» Филиппу дал, да и сам не отказался промять старые косточки. Это же за городом, на свежем воздухе и в хорошей компании!

Характерно: всякие-разные пацифистически настроенные тети-дяди не любят и боятся оружия в руках детей и взрослых. Ванины чувства к ним нельзя не охарактеризовать, как взаимные. Потому как он допускал: именно они, пацифисты-гуманисты, для несчастных детей младшего школьного возраста злоумышленно сочиняют дурацкие стишки, сказки.

Они же, «вруны и обманщики», на иллюстрациях к детским книжкам вооружают пиратов и разбойников дурковатыми пистолетами-дудками с раструбом. Видать, для того, чтобы заряд летел куда угодно, но только не в цель.

Однажды он с возмущением и негодованием показал Филиппу детскую книжонку, какую ему злодейски подсунули в школьной библиотеке. В ней имелось изображение чудовищного пистолета со стволом, изогнутым под углом 90 градусов. А в тексте пояснялось — это-де для того, чтобы трусливый враг мог стрелять из-за угла.