Коромысло Дьявола

Неизреченному божеству Архонты Харизмы по-прежнему аноптически поклонялись и свершали в его честь теургические ритуалы на основе «Эпигнозиса». Разве только к тому времени тайные эранистрии-теурги полностью воздержались от порочной практики изуверского умерщвления плоти.

К концу столетия у эранистриев-харизматиков появилось своего рода полузакрытое священное писание в форме эпигностических гекзаметров — «Эманация Логоса». Согласно этому сакральному произведению, первым пророком-мессией неизреченного монархического бога был певец-аргонавт Орфей, единосущный с божьим ангелом-посланником Гермесом.

Для непосвященных и профанов эранистрии-архонты в силу традиции рекомендовались орфиками, чей культ входил составной частью в начавшееся в ту эпоху широко распространяться религиозное дионисийское движение. Большей частью среди тех, кто был посвящен в орфические мистерии, прибегал к очистительным обрядам, освобождаясь от животного и телесного начал, иными словами, вел орфический чистый образ жизни, харизматические эранистрии обретали неофитов и катехуменов.

Архонты Харизмы также прибегали к прозелитизму с целью вербовки агентов влияния и конфидентов в различных полисах. Основанием для допуска новообращенного в первый круг посвящения фигурировала его способность прочесть паравербально закодированные вступительные гекзаметры к «Эманации Логоса». Чаще всего прозелитами становились ученики философов и приверженцы различных философских школ, стремившиеся постичь орфический принцип единства и раздельности всего сущего.

Если поэма «Эманация Логоса» была относительно доступна, наподобие орфических гекзаметров «Рапсодической теогонии» и «Нисхождения в Аид», то ритуальные гекзаметры «Эпигнозиса» оставались уделом тех, кто поднимался на второй и третий круг эзотерического посвящения.

В 5 веке до Рождества Христова поэма «Эпигнозис» стала материальным объектом ритуального поклонения неофитов и адептов аноптической эраны фиванских харизматиков, уверенных в ее предметных дивинативных качествах.

Дело в том, что текст «Эпигнозиса» был вырезан в каноническом традиционном зеркальном отражении на 33 медных досках с использованием обычной ювелирной глиптики, тогда применявшейся для создания гемм в форме инталий и камей. Таким образом, текст поэмы оказался матрицированным, что позволяло его тиражировать сначала на листах папируса, а тремя столетиями позднее и на пергаменте. Тем самым «Эпигнозис» предстал первой инкунабулой в истории общечеловеческой цивилизации, но в силу аноптического характера критериальной жизнедеятельности Архонтов Харизмы это открытие не послужило началом развития книгопечатания в античные времена.

Вместе с тем случайное открытие принципа печатной матрицы и типографского набора побудило Архонтов Харизмы заняться продвинутыми научными и философскими изысканиями. Данное обстоятельство предопределило дальнейшую интеллектуальную эволюцию тайных воителей с магией и колдовством, часть из которых состоятельно переквалифицировалась в ученых и исследователей, объявивших себя братьями и отцами ноогностиками, то есть знатоками разума.

Отметим, сия ономастика не слишком скромна по отношению к другим эранистриям-харизматикам. Так как опора на Разум-Нус состояла краеугольным камнем мироощущения Архонтов Харизмы вплоть до их трансформации и перехода на религиозно-философский базис христианского вероучения.

«Какие же они все-таки были недоразвитые и недалекие наши пращуры! Книгопечатание не продвигали, хотя во-о-н когда могли это сделать… Туда же и паровую машину Герона Александрийского похерили. То ли дело в наши времена, сел на тачку и поехал…»

На обед Филипп ехал как ни в чем не бывало на собственном автомобиле. В близкородственном к фирме босса автосервисе его «восьмерку» быстро подновили чин-чинарем, а Снежана любезно — «с понятием девочка» — доставила ему ее к концу его открытых и закрытых учебных занятий.

Приемлемо и чинно отобедав, Филипп по субботнему распорядку занялся испанским языком с учеником. Повторив таблицу умножения, они c Ваней прошлись в речевых упражнениях по дням недели, месяцам, календарным датам и органично вернулись к сакраментальному дидактическому вопросу: ке ора эс? Иными словами: который час?

Учитель вводил цифровые значения с клавиатуры, а ученик, опережая его, почти угадывал время. Условиями упражнения это дозволялось.

По прошествии положенного дидактикой времени Филипп в качестве разрядки и для просветления мозгов спросил у ученика по-русски:

— Иван, ты как считать научился, сам собой или кто помог? Я, например, сам допетрил до 10, складывая и отнимая пальцы.

— Я тоже на пальцах учился считать, — нахмурил лоб Ваня, вспоминая, когда же это было. — Мне тогда 4 года исполнилось, Фил Олегыч. Потом я кубики в тетрисе считал и цифры из учебной игры запоминал до 100.

— А я кругляшки в старой детской пирамидке на палку как младенец нанизывал. Повезло тебе, Ванька, меня-то предки от компа отгоняли. Говорили: вредно, вредно, излучение, — передразнил Филипп народные технофобские суеверия, сделав уморительно страшные глаза.

Суеверность и отсутствие логики в поведении взрослых Ваню не удивляли, коль скоро Филипп Олегович авторитетно говорит, что он со временем все себе разъяснит. Ведь разобрались же они оба, будучи пятилетними младенцами, с аналоговыми часами и дебильным двенадцатеричным циферблатом.

— …Ты, Иван, у нас молодец, сам дотумкал, сколько в одном часе минут и секунд. А мне, дураку, пришлось спрашивать насчет цифры 60.

— Нет-нет, Фил Олегыч, не сам, я просто кино вспомнил «Угнать за 60 секунд», хотя оно почти два часа идет.

— Зато мы с тобой самостоятельно в детстве догадались о пятиминутном интервале, четверти и получасе. Ну-ка, брат ты мой, как это будет у нас эн эспаньол «в половине шестого»?..

Мы должны учить младших, нас обязательно учат старшие. Так-то вот к шести часам пополудни рыцарь-неофит Филипп должным образом поспешил к урочной назначенной встрече к прецептору Павлу.

В старинном православном епархиальном соборе Кающейся Марии Магдалины с минуты на минуту должна начаться субботняя всенощная служба. В этой церкви Филипп бывал очень редко, предпочитая стоять воскресную обедню в загородном монастырском храме иконы «Утоли моя печали». Далековато и дороговато добираться, зато во благости и во святости иноческой.

Здесь же, по мнению Филиппа, маловато ощущается благостного смирения и царствия небесного в душах прихожан и клира. Но вот политики от мира и века того-сего, от прошлых времен тут хватает с избытком.

Когда примерно лет 20 тому назад сей храм восстанавливали из мерзости коммуно-атеистического запустения, художник-богомаз изобразил на стенной росписи некоего оголтелого грешника, который, упираясь и сопротивляясь чертям, никак не желает нырять вниз головой в чан с горящей смолой и серой. Причем отвратная физиономия нераскаянного греховодника и его телосложение вовсе не случайно точка-в-точку смахивают на паспортную фотографию и антропометрические данные поныне действующего президента Лыченко.

По всей очевидности, тот церковный живописец придерживался раболепного и обрывочного толкования соборной заповеди апостола Павла, что всякая власть от Бога и выступать против нее есть будто бы смертный грех. Потому-то он разукрасил церковную стену личинами во времена оны противостоявших властям преходящим мерзких оппозиционных личностей.

Как раз в те поры Лыч-депутат подвизался на телеэкранах в образе, имидже и подобии оппозиционера, неугомонного борца с мафией и коррупцией, собравшего семь чемоданов компромата на тогдашнюю суверенную власть, возросшую на обломках советской империи. Тогда-то Г. Лыченко из колхоза и навоза вылез в дерьмократы на антикоррупционных делах, через год обеспечивших ему президентство.