Корона и эшафот

Граждане, я, как и вы, проникаюсь величайшим негодованием, мысленно перебирая все измены и преступления Людовика XVI. Первым моим желанием и, конечно, самым естественным было бы заставить это кровожадное чудовище искупить свои злодеяния в самых жестоких муках — он заслужил их, я знаю. Не на этой трибуне, где я выступаю как представитель свободного народа, ищущего своего счастья лишь в актах гуманности и правосудия, в актах великодушия и милосердия — ибо вне их нет счастья, — на этой трибуне я должен отречься от самого себя, чтобы повиноваться лишь голосу разума, чтобы сообразоваться лишь с духом и постановлениями закона. Здесь главным моим помышлением должны быть интересы сограждан — этот единственный предмет всех наших совещаний.

Ваш Комитет законодательства, к которому я имею честь принадлежать, задался целью обсудить следующие вопросы: подлежит ли суду бывший король? кто должен судить его? каким образом можно судить его? А я, граждане, не уклоняясь от главного предмета настоящих прений, предложу, со своей стороны, другой ряд вопросов, из которых только первый находится в числе вопросов, поставленных вашим комитетом. Подлежит ли суду Людовик XVI? Я обсуждаю этот вопрос среди народа, который беспрепятственно пользуется своей верховной властью. Я отнюдь не намерен оспаривать его прав и всегда сумею уважать их; но эти права имеют границы, тем более священные, что они указаны самой природой на благо всего человечества.

Единственный закон, которому подчиняется самодержавный народ, это его верховная воля. Но так как направление этой воли обусловливается исключительно стремлением народа к своему благу, а благом для него может быть лишь то, что справедливо, — то его права необходимо ограничены обязанностями, налагаемыми на народ его же собственной справедливостью. Этими принципами я намерен руководиться при рассмотрении вопроса, подлежит ли суду Людовик XVI. Я прекрасно знаю, что короли, по смыслу своего избрания, являлись лишь делегатами народа, обязанными наблюдать за исполнением общей воли и охранять общественное спокойствие всеми средствами, какие находились в их распоряжении; я знаю, что король, провинившийся в измене или в другом преступлении, некогда действительно нес ответственность. Это вполне понятно, ибо в первобытных союзах люди искали только взаимных выгод, а общие интересы, бесспорно, требовали наказания изменников и злонамеренных лиц. Но право судить королей — право неотъемлемое, ибо оно находится в тесной связи с народным суверенитетом, однако на практике подвержено некоторым изменениям. Так, например, нация может постановить известной статьей своего общественного договора, что, несмотря на ее безусловное право выносить приговор при на-7 личности преступления и виновного, обвиняемый будет подвергаться суду и наказанию только на основании положительного закона, изданного до совершения им преступного действия. Так, соседи наши, англичане, с давних пор оправдывают своих преступников во всех случаях, не предусмотренных положительным законом. Так и у нас, со времени введения суда присяжных, был бы оправдан величайший преступник, если бы в уголовном кодексе не нашлось соответствующего закона.

Скажу больше, и это вытекает из моих принципов: данная нация, из суеверия, из невежества, из побуждений так или иначе понятого интереса, может объявить известное должностное лицо неприкосновенным и не подлежащим суду при исполнении своих служебных обязанностей; она может постановить, что, в случае преступных действий с его стороны, единственным наказанием для этого лица будет отрешение от должности. Однако здесь нужно прибавить, что подобное решение может связать народ лишь постольку, поскольку он выражает желание исполнять его.

Согласно нашим установлениям, для возбуждения процесса против Людовика XVI необходимо существование положительного закона, который мог бы быть к нему применен; но такого закона у нас не имеется.

Уголовный кодекс, отменив все предшествующие ему уголовные законы, установил смертную казнь для лиц, виновных в государственной измене. Людовик XVI, несомненно, виновен в государственной измене; он не раз явно нарушал присягу; он хотел поработить нас под ярмо деспотизма; он поднял против нас часть Европы; он предал наши крепости и имущество наших братьев; он умертвил наших благородных защитников; он всюду старался посеять анархию и беспорядок; он осыпал французским золотом наших врагов, составивших коалицию и поднявших оружие против нас; он был причиною гибели тысяч граждан, все преступление которых заключалось в любви к отечеству и свободе. Кровь этих несчастных жертв еще дымится вокруг этой ограды; она вопиет о мщении ко всем французам. Но здесь мы благоговейно преклоняемся перед законом; как бесстрастные судьи, мы хладнокровно ищем ответа в уголовном кодексе. И что же! Этот кодекс не содержит никаких данных, которые можно было бы обратить против Людовика XVI; ибо в эпоху его преступлений существовал положительный закон, представлявший оговорку в его пользу, мы находим этот закон в конституции.

Особа короля священна и неприкосновенна.Неприкосновенность, говорят нам, была введена не для блага королей, а в интересах народа. Действительно, мотивом этого института были общенародные интересы; но он оказался выгодным и для королей. Король, говорят нам далее, являлся неприкосновенным только в силу конституции; вместе с конституцией исчезла и его неприкосновенность. Но это ошибка: конституция сохранилась во всем, что не было уничтожено последующими законами или положительными фактами, каковы отмена королевской власти и учреждение республики.

— Как! — скажут мне, — Людовик XVI беспрестанно нарушал конституцию, он всячески старался уничтожить ее, а вместе с ней и свободу, и, несмотря на все это, вы хотите прикрыть его этой самой конституцией! Да, граждане, я хочу этого. Конституция была законом моей родины и без позволения короля; она была законом потому, что самодержавный народ дал ей свою санкцию и поклялся соблюдать ее до тех пор, пока ему не угодно будет установить другие законы, более соответствующие свободе и равенству.

Наконец, конституция, возражают мне, покрывала неприкосновенностью только те поступки, которые относились к административной деятельности короля и ответственность за которые падала на министров. Король был, если можно так выразиться, только главой своего совета; все делалось от его имени, но он не отвечал ни за какие действия, так как ответственными, каждый в своей области, являлись его подчиненные, министры. Но ведь он мог совершить преступления, не имеющие отношения к его званию первого чиновника в государстве; он мог, как и всякий другой гражданин, вступить в союз с врагами отечества, оказывать им помощь, передавать им французское золото; он мог стать во главе неприятельской армии и направить ее против нации; он мог во главе такой армии производить избиения граждан. Но в этом случае, скажу я в ответ, державный народ определил для него наказание. Наказание это — низложение, которое он, по-видимому, считал более страшным для деспота, чем все остальные кары нашего уголовного кодекса.

Мне говорят: мы не можем не судить Людовика XVI — это наша миссия. Вы ошибаетесь: ваша миссия вовсе не предписывает вам судить Людовика XVI.

Людовик XVI едва не раздавил нас под тяжестью своих измен; свобода, быть может, ускользнула бы из наших рук, если бы трон бывшего короля просуществовал минутой долее; мы обязаны были спасти ее. Но мы не обладали необходимыми полномочиями, [13] а между тем, признавая своим верховным законом благо народа, мы должны были остановиться не раньше чем будут приняты все меры для ограждения свободы и общественной безопасности. Итак, нам оставалось одно: обратиться к народу и предложить ему созыв Национального Конвента. Это и было сделано. Конституировался Конвент; его задачей было декретировать низложение короля, выработать новую конституцию, установить законы, наконец, держать как можно лучше бразды правления в течение своей сессии. Таким образом, Национальный Конвент должен был прежде всего объявить низложение Людовика XVI; но, справедливо полагая, что свобода и общественное благополучие несовместимы с монархией, он отменил королевскую власть вообще. Это означало и низложение Людовика XVI. С тех пор у нас нет королей; и — я твердо уверен — больше никогда не будут они осквернять почву французской республики.

13

Мориссон был также членом Законодательного собрания.

Но является вопрос: входил ли в задачу Национального Конвента суд над Людовиком XVI? Я утверждаю, что нет, ибо суд в общественном порядке есть не что иное, как применение известного положительного закона; в данном же случае не существует положительного закона, а следовательно, и наказания, которое было бы применимо к Людовику XVI. Я свято чту незыблемые законы природы, они лежат в основе всех наших прав. Но так как в обществе естественные права получают реализацию только при известных взаимоотношениях, то во избежание их столкновений пришлось очертить границы, в пределах которых каждая личность пользуется своими правами в наивысшей мере; и эти-то границы устанавливаются только положительным законом.

«Если бы какой-нибудь свирепый король, — сказал здесь один из ораторов, — убил мою жену или сына, то я имел бы, конечно, право убить его в свою очередь».

Да… в момент преступления, потому что вы находились бы тогда под влиянием аффекта, слишком сильного, чтобы устоять против него. Но если бы убийца вашей жены, вашего сына был арестован блюстителем правосудия; если бы он находился под стражей закона; если бы прошло уже несколько дней с момента первого отчаяния, то неужели вы считали бы себя вправе стать убийцей в свою очередь? Нет! Если бы вы это сделали, вы сами совершили бы преступление.