Корона и Венец

И нередко при мыслях о министре путей сообщения, почему то вспомнился Дашкову далекий предшественник Сергея Юльевича — граф Клейнмихель ставший генералом в двадцать пять неполных лет. Сказать что тот был дураком тоже было нельзя — но вышло то что вышло.

Не любя и не зная — и знать не желая — железнодорожное дело он был назначен царем строить знаменитую дорогу из Петербурга в Москву. Выученик и адъютант Аракчеева взялся исполнять царский приказ с готовностью и воистину «зверством» — cколь достойным своего учителя столь же и ценимым в николаевские времена. Робкие предложения немногочисленных отечественных знатоков вопроса — поручить дело частным компаниям он с негодованием отверг — мол разворуют все купцы да иностранцы. Однако собранные им подрядчики воровали и обманывали всякому иностранцу впору. От того времени, — вздохнул Воронцов-Дашков, — и пошла зараза нашего железнодорожного воровства когда выжиги хоть во фраках хоть в купеческих чуйках на казенных грошах украденных там и тут сколачивают состояния миллионные.

Клейнмихелю августейшей волей поручено было в то же время руководить постройкой еще двух грандиозных сооружений: Исаакиевского собора, и Аничкова моста.

Но все эти стройки велись так медленно, что это сам Николай Павлович как-то желчно пошутил.

— Достроенного собора мы не увидим, но, может статься, его увидят наши дети; достроенный мост мы, пожалуй, увидим, но зато наши дети уж не будут его видеть, потому что он рухнет; а достроенной железной дороги не увидим мы, не увидят ее и наши дети!

Когда же железная дорога, хотя и очень поздно, все-таки достроилась; выяснилось что честный Клейнмихель издержал столько что хватило бы продолжить дорогу до Тулы или Нижнего а злые языки говорили — и до Киева… Не многие заслужили такую огромную и печальную популярность. И низвержению Клейнмихеля по России радовались словно неожиданному празднику… Радости, шуткам, толкам не было конца. Радовались люди совсем посторонние — и к путям сообщения вообще к государственным делам вроде бы совсем непричастные.

— Да за что вы его так ругаете? — спрашивали иногда таких. — Неужто, он и вам насолил?

— Никак нет! Мы с ним, благодарение Богу, никаких дел не имели. Мы его, Бог миловал, никогда и в глаза не видали.

— Так как же вы его браните, а сами-то и не видали.

— Да и черта никто не видел, однако ж поделом ему достается. А тут-с разницы никакой.

— А как вы думаете — зачем все таки Его Величество нас вызвал столь внезапно? — вопрос Витте застал министра врасплох.

Илларион Иванович развел руками.

Я могу лишь гадать! Возможно Георгий Александрович хочет провести совещание по некоему важному вопросу вдали так сказать от посторонних глаз и ушей?

Может быть даже кроме нас вызваны и другие сановники?

— Честно говоря — решение Его величества посетить Владимир само по себе было для меня неожиданным… — задумчиво покачал головой министр путей сообщения.

— А все таки Сергей Юльевич — может вы вспомните что происходило в Москве в те дни между поездкой в Коломну и вашим возвращением? Вроде был какой то почти скандал когда государь-император отчитал наших купцов?

— Отчитал? — кивнул Витте. Ну можно и так сказать…

По правде говоря — этим господам Его Величество устроил форменную выволочку — как нашкодившим мальчишкам!

* * *

При приезде из Коломны император остановившись по обыкновению в Петровском дворце приял московского генерал-губернатора и еще особо вызванных чиновников неожиданно потребовал отчет о положении с заводам и фабриками и вообще московской промышленностью. Слово за слово — и разговор перешел на положение фабричных рабочих. Ибо стачки и беспорядки в Первопрестольной нередки — не в пример Петербургу. Долгорукий, не стал отпираться — признал что волнения и в самом деле имеют место. Даже не стал как можно было ожидать жаловаться на разнузданную чернь и прибывших из деревень темных мужиков что не знают чего хотят а откровенно сказал что причина по его мнению — в том что купцы да заводовладельцы скверно обращаются с работниками.

— Все дело в том что хозяева работникам гроши платят — и жалуются еще что повысить никак невозможно, — поддержал окружной фабричный инспектор Михайловский. («Литератор и борец за просвещение, — вспомнил Георгий. Надо бы его Танееву сосватать — а тут бы техника или инженера лучше…»)

— Но известно — эти господа подавая отчеты всегда норовят показать меньшую сумму доходов, и завысить накладные расходы, а еще такое в заведении — скрывать истинное число нанятых рабочих. Все чтоб налогов не платить. Одно на уме — надуть казну и ближнего… — было видно что присутствие императора вопреки обыкновению придало чиновнику храбрости.

— Что тут скажешь? — развел руками московский обер-полицмейстер — генерал Евгений Корнильевич Юрковский чем-то напоминавший седого солидного ежа. Яков Тимофеевич все верно говорит. Полиция конечно разгонит стачечников — кого-то в холодную оттащит, кого-то и под суд… Но в одном месте погаснет — в другом займется.

— Простите — вдруг осведомился Георгий. А на каком вообще основании полиция вмешивается в дела между работниками и хозяевами? В империи Российской принудительный труд с одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года запрещен — за вычетом разве что каторжников. Или вы забыли?

— Так то оно так — но ведь не просто от работы отказываются — но и фабрики занимают, конторы громят… бывает что и управляющих поколачивают, а то даже и хозяев, — удрученно сообщил полицмейстер.

— Вот значит как… — задумчиво произнес Георгий. Это конечно меняет дело.

Завтрашним днем собранные по приказу государя крупнейшие московские заводчики удостоились аудиенции — но не во дворце — а на заводе Гужона — как сообщили император он желает осмотреть первый в Москве мартеновский цех.

На заводе их встретил лично владелец — Гужон с конторскими.

Выслушав приветствия с дежурной улыбкой император сообщил что хотел бы для начала посетить заводскую столовую.

Француз ощутимо растерялся.

— Но, сир, — произнес он по-французски. К сожалению столовая закрыта — крыша несколько прохудилась и нужно время на починку.

— Жаль! Я слышал что у вас в столовой подают отличный «гусак»! Самую вкусную в Первопрестольной бычью требуху! — не скрывая насмешки ответил он по-русски чем поверг мсье Гужона в полную прострацию.

Мартеновскую печь Георгий осмотрел — издали. И глядя на пышущие багровым жаром поддувала кирпичного исполина и рабочих мечущихся между ковшами тлеющего рдяным шлака — напоминающих не то чертей не то несчастных грешников в порядке особенного издевательства приставленных Сатаной к адским котлам, Георгий укрепился в своем намерении. Которое и изложил час спустя — в правлении завода и в присутствии чиновников и купцов.

— Уважаемые… — Витте отметил что император не употребил общепринятое «господа» — и это не укрылось от собравшихся.