Короткие гудки (сборник)

Ирина была в курсе жизни Павла. Ничем не интересовалась, но все знала.

Они не общались. Полный разрыв отношений, а это тоже отношения. В полном разрыве есть напряжение.

Ирина часто перелистывала в памяти их десятилетний период.

Десять лет – много. Целая жизнь.

Почему же он на ней не женился? Тянул, изворачивался.

И вдруг всплыла догадка: мама не разрешала. Софья Петровна. Стояла, как Афганистан. Мама считала: любовь – это химия, химический процесс в мозгу. А ребенок – реальный, живой и теплый. Нельзя, чтобы он страдал от неполной семьи, нельзя делать Вову подранком.

Алкоголизм – это болезнь воли. Павел был внушаем, слушал маму. Мамсик и алкоголик. Сам ничего не решал. Он женился на Дюдюкиной после того, как умерла мама. Кажется, на третий день после похорон. Ему захотелось поступка. Захотелось почувствовать себя настоящим мужчиной и не мамсиком.

Дюдюкина возникла в нужное время, в благоприятный исторический период. Как Октябрьская революция.

Ирина в те поры была далеко, за семью морями. Она вырвалась из-за спины Павла на простор. Весь мир под ногами. Она поднималась из-за рояля, кланялась, и ей хлопали стоя. Ей, а не кому-то еще.

Если разобраться: хорошо, что они не поженились. Не было бы дочки. Врачи не советовали рожать от алкоголика. Страшно. А какая жизнь без ребенка?.. Не было бы внуков, само собой. А какая старость без внуков?

Не было бы карьеры, так и просидела бы в тени Павла. Не было бы материального благополучия, а как тяжело зависеть в старости.

Ее имя уважаемо в музыкальных кругах, и дочь может смело сказать: «Я из хорошей семьи». Разве этого мало?

Значит, все хорошо и не надо плевать на его могилу. Наоборот. Положить цветочек. Сказать спасибо. Кому? Ангелу-хранителю. Кому же еще? А ведь Павел и был ее ангел-хранитель. Подарил сильные чувства и уберег от роковой ошибки.

Это не Павел тянул и переносил сроки. Это судьба хранила и оберегала. А судьба знает что делает.

Утром раздался звонок.

Ирина Николаевна взяла трубку. Услышала одно слово:

– Привет…

Она узнала этот голос, и сердце застучало в горле, в висках, в кончиках пальцев.

– Ты где? – спросила Ирина. А что еще спросить?

– Я из больницы тебе звоню.

– А что ты там делаешь?

– Умираю.

– Ну давай… А то я мемуары не могу опубликовать.

– Почему? – не понял он.

– Обидишься.

Он помолчал. Потом сказал обычным голосом:

– Я сегодня утром проснулся в своей постели и почувствовал, как меня оставили все силы – физические и духовные. Я стал молиться Богу, чтобы он послал мне легкую смерть. И вот я лежу и понимаю, что в этом доме я ни на фиг никому не нужен. И мне тоже не нужен никто.

Павел замолчал.

– Понятно, – отозвалась Ирина. А что еще сказать…

Ей было понятно: Павел нарушил многолетнее молчание, чтобы попрощаться и покаяться. Он предал свою любовь. И вот расплата – одиночество.

– Но ты же в больнице? – уточнила Ирина.

– Ну да, вызвали «скорую». Отволокли в больницу.

– А что врачи говорят? – спросила Ирина.

– Вирус какой-то…

– Вот и хорошо. Убьют вирус. Будешь жить.

– Буду, наверное. Только зачем?

Помолчали. Послушали тишину.

– Я не смотрю вперед, потому что впереди исход и безнадежность. Я смотрю только назад, где в золотом луче бьется наша любовь…

Покаяние в конце пути. Осознание своей ошибки. И что с этим делать? Жизнь прошла. Без него. А какая могла быть жизнь… Не надо ничего, ни денег, ни славы, только бы смотреть в его лицо и плыть над крышами, как на картинах Шагала.

– Помнишь, ты хотела прийти и плюнуть на мою могилу?

– Помню.

– Не придешь.

– Почему?

– Лень будет тащиться на кладбище.

– Я не приду потому, что ты не умрешь. Ты будешь всегда.

– И ты будешь всегда, – отозвался Павел.

Время разрушает все: дворцы, людей, целые государства. Даже великая Древняя Греция стала захолустьем. И только настоящие чувства неподвластны энтропии.

В комнату вошла Габриэла. Ирина молчала.

– Ты плачешь? – спросил Павел.

– Нет. Мне неудобно говорить.

Павел прервал связь.

В трубке забились короткие гудки. Ирина держала трубку у лица. Слушала гудки. Они были похожи на биение сердца – его и ее. Один ритм. Одинаковое наполнение. Общая музыка.

Искусственный пруд

Мой дом стоял возле искусственного пруда. Зимой вокруг него пролегала накатанная лыжня, летом – заасфальтированная прогулочная тропа. Очень удобно.

Дом, в котором я живу, – типовая, блочная башня. На Западе такие дома строят для арабской нищеты, а у нас для творческой интеллигенции. Свою квартиру я получила от киностудии «Мосфильм». В нашем доме живет много знаменитостей.

По другую сторону пруда разбросаны двухэтажные оштукатуренные коттеджи, как в Цюрихе. Здесь живут иностранцы, приехавшие работать в Россию. Городские власти сдают эти коттеджи в аренду.

Перед коттеджами стоят западные машины – длинные и сверкающие. Перед моим домом – отечественные «Лады», консервные банки из Тольятти. Разница бросается в глаза.

Вокруг пруда гуляют иностранные детишки с мамами, те и другие легко одеты: яркие курточки, шарфы. Наши дети, как правило, закутаны, мамаши в тяжелых шубах – двигаются, как пингвины.

Вокруг пруда образовался кусочек Европы.

В один прекрасный зимний день я решила пробежаться на лыжах, подвигаться и подышать чистым морозным воздухом.

Я вышла к пруду, надела пластиковые лыжи, оперлась на палки и – залюбовалась. Снег искрил, дети рассыпались, как разноцветные горошины. Небо синее, солнце желтое – все краски яркие и радостные, ничего серого и темного, кроме стайки бездомных собак. Собаки стояли и совещались: где реальнее достать еду, у своих или у иностранцев. Свои беднее, иностранцы жаднее.

Вокруг пруда летела на лыжах молодая женщина в розовом комбинезоне – стройная и стремительная, буквально фея Сирени. Ее светлые волосы летели за ней, опадали на спину и снова взлетали.

Она шла спортивным широким шагом, проезжая на одной ноге, потом на другой. Ноги – длинные, шея высокая, движение плавное – красота.

Кто это может быть? Жена богатого иностранца, модель журнала «Вог»… Живут же люди. Все у них красиво: лицо и одежда. А душу и мысли никто не видит. Моя жизнь не столь гламурная, однако лыжи у меня тоже хорошие и волосы неплохие, но они под шапкой. Их не видно. А то, что видно: лицо и фигура – вряд ли заинтересует журнал «Вог». Но к внешности своей я привыкла. Каждый человек сам себе красивый. Каждый сам себе звезда.