Короткие истории. Тексты

Товарищ Усатов В.В. выдает следующее:

Во-первых, он не догадывается, что все, что он произносит, звучит смешно несколько, - возможно потому, что у него присутствует украинский акцент. А во-вторых, по жизни он, ну, по-простецки, скажем так, – человек в каких-то вещах недалекий, как выразился, не сдержавшись Анатолич - дремучий:

– Спасение утопающих – самих рук утопающих, - часто говорит он курсантам. А иногда выходит даже такая фраза: «Спасение рук утопающих – дело самих утопающих».

Стандартные фразы (присущие многим военным. Но Усатов – не военный):

– Закрой свой язык! – говорит курсанту товарищ Усатов. Или: «А теперь закрой рот и говори!»

Или что-то такое часто у него получается: «…А то я тебе покажу кордебалет! Тоже мне деятель искусств! Как там говорится – молилась ли ты…ли ты…ты ли…в общем не важно. И вообще пусть думают головой, а не задней промежностью! Да, очистим флот от мишуры!»

Черняев Владимир Анатолич, приходя каждое утро на работу вместо фразы «Здравствуйте!» или «Приветствую!» говорит: «Все грустно, паршиво и отвратительно!». И еще он часто повторяет: «Житие наше гние».

Курсант может услышать в свой адрес такое: «Ты что оброс как пудель Артемон?»

А вот еще случай: курсантам нужно было сдавать анализы, и мы всем преподавательским составом думали, как это быстрее и лучше обставить, так как времени давалось на это дело мало.

Мироничев: А если они не захотят все писать в эти баночки?

Я: А мы их заставим арбузы есть.

Черняев: (подыгрывая мне) – Да!

Леха Сенин: (совершенно серьезно, не поняв прикола) Да где ж мы на них столько арбузов напасемся?

У нас еще так говорят: - Это вы так считаете. А что по этому поводу говорят вожди мировой революции?

Еще у нас считают, что волгоградцы, ставшие москвичами – гадкая категория людей, а москвичи, ставшие волгоградцами – лучше, так как никогда не станут настоящими волгоградцами.

Подходил Николай Иванович, попросил расписаться за нерадивого капитана Реброва, кажется. Я и расписался. Что мне трудно что ли? Мне похуй до этой ведомости, по большому счету, и до этого капитана. Потом еще в какой-то бумажке про политику попросил, – я тоже расписался, - ему надо там для чего-то, для своей крохотной партии выживших из ума несчастных чудаков. Я опять согласился поставить подпись. Мне даже приятно человеку полезное дело сделать. Мы русские тем и хороши, - думаю, - нам не в падлу для товарища.

– Некоторые уже в пять лет «Бородино» читают, - сказала Наталья Сергеевна. Я подумал – а я в четыре года уже читал наизусть. Но промолчал об этом. Чтоб не выделяться и не выебываться. А то еще подумают, что я выебываюсь.

От книги приятно пахло. Еще как-то так пахло в детском саду и каком-то коридоре коммуналки.

Операция «Фаль Блау» может переводиться как «пьяное дело».

Черняев дал мне прочесть Александра Покровского. И вот что я для себя полезного вынес:

Если личный состав нечем занять, то лучше его строить и проверять наличие. Или маршировать. Так как маршировать лучше, чем разлагаться.

…А если ты вдруг приезжаешь, то выясняется, что ты уже никому не нужен, а нужен ты был именно в ту секунду, когда тебе давали телеграмму, а потом нашли какого-то другого дурня, и ты стал не нужен, но сообщить тебе об этом – рубля не нашлось.

Вся жизнь борьба. До обеда с голодом, после обеда – со сном.

Наши люди только и мечтают, чтоб кто-нибудь пришел, вдохновил и возглавил безобразие, а они уже, вдохновленные, все вокруг разнесут по кочкам.

Поговори с человеком – сделай ему приятное. Выслушай его.

На Востоке процесс превращения в мужчину гипертрофирован. Здесь подолгу живут семейными кланами где все решает глава семьи. Жизнь не инициирована: «папа сказал», «папа решил», «папа женил», «папа выбрал мужа». Эти люди взрослеют с так и не осуществленным личным выбором, поэтому здесь так навязчиво часты разговоры о мужском достоинстве: «киши сян» - «ты мужчина» - лучшая похвала, «сян киши доильсян» - «ты не мужчина» - худшее оскорбление, отсюда постоянные в себе поиски мужского начала, отсюда – высокая аттрактивность, и даже если этот вечный юноша кидается на нож, в подогретом состоянии, на глазах у товарищей, - происходит почти по-детски реализация мужского выбора, выбора неинтеллектуального, но витального.

Здесь у человека нет внутренней жизни, здесь мало кто читает книги, нет как бы внутреннего чтения и в силу этого – внутреннего языка, а значит, здесь никто не думает, в европейском смысле, нет мысли, а там где нет мысли есть много эмоций, непереводимых на язык слов, а физическое упрямство вполне сходит за душевную стойкость.

Культ женщины на Востоке тоже есть, это культ матери, но старой матери, - не жены. Молодые девочки, пришедшие в чужую семью, тут же становятся рабынями: их презирают, ими помыкают. Когда девочка-жена рожает, становится матерью, это не добавляет ей уважения: те, кто ее будут уважать, еще очень малы. Женщина становится культовым существом тогда, когда ее сыновья достигают совершеннолетия. К этому времени и отец начинает относиться к ней с почтением. В автобусах старые азербайджанки, вскакивают, чтобы уступить место старику. Это делается инстинктивно. Здесь живут инстинктами.

5.

Все люди, в общем своем порыве легли ночевать на станции, под землей. Кто-то укрывался пальто, плащом, одеяла взялись у кого-то. Все ждали поезд, который проходил на нижних путях, и эти пути было отчетливо видно, вагоны проходили внизу, не достигая станции верхней, с людьми, которые устали ждать поезд, и попеременно вглядывались в темный тоннель.

Несколько позже – события ускорились. Появились орудия: самоходки, пулеметы, люди в темно-зеленой форме. Курсант Игорь Катрецкий в расстегнутой рубахе, в опущенных по бокам руках – по гранате. Он скалится пьяной моряцкой улыбкой, и даже бросив гранаты в сторону противника дальше готов действовать голыми руками.

Окошко в бане с устатку напоминало поезд. За окошком был русский равнинный огород с огурцами и картошкой, большими листами виднелась на грядках капуста. Летом, уже в середине августа, средняя полоса России начинает выглядеть по-осеннему.

На окне в предбаннике очень много слепней и оводов, или как их там… Выглядят не то чтобы противно, но неприятно. Их можно давить тапочком.

Они хрустят. Дедушка и папа давят их пальцами. А дядя вообще их не замечает.

В ту эпоху пели всякие скучные группы, часто шли дожди, было даже не интересно, что ли.

…Еще она снилась в добрых красках. Отчетливо виднелись ее белые трусы…

На всякий случай поднял голову – никого нет. Все вышли, никто не вошел. Можно писать дальше наедине с собой.

…Потом мы были на даче у меня, на дачном участке точнее. Десятого мая. Она сказала, что если мне очень хочется, то она готова прямо сейчас сделать, прямо тут, на траве, возле виноградника. Я сказал, что хочу. Она и сделала. Брызги попали ей на лицо и дальше – на траву; и так и остались блестеть…