Короткое, как вздох, прощай…
Шрифт:
– И до тысячи считал, правда не вагонов, – не помогает.
– Ну, тогда перед сном надо стопочку выпить…
– И это я пробовал. Ерунда… Знаешь, даже хорошо. Каждый день солнышко встречаю. А ты что так рано?
– Сегодня важный день… Поведем состав в двести вагонов! По примеру донецкого машиниста-стахановца Титаренко. Слышали про такого?
– Кто же не знает орденоносца Титаренко?
– Товарищ Васлиев, наш секретарь парткома, вчера нам сказал: «Ваше начинание – бросок в будущее! В коммунизм!» Красиво?
– Красиво… Но зачем?
Тельман подходит к Исааку ближе и, понизив голос, говорит:
– Только между нами… Я тоже
– Конечно!»
– Так, о чем эта сцена? – настойчиво повторяет Асик.
– А о том, что жили мы тогда по двойным стандартам: думали одно, говорили другое! – злюсь я.
– И кому это сейчас интересно? Всё это в прошлом, и поэтому это скучно!
– Если тебе скучно, тогда не слушай и не читай!
– Не нервничай так! Я же по-хорошему. Вот, пожалуйста, монолог об Исааке Давыдовиче. Почему именно о нем? И вообще, кто у тебя главный персонаж?
– Все в моей пьесе одинаково важны, неужели не понял? А главный персонаж – Рассказчик снов. Пожалуйста, почитай, я устал.
Асик читает:
«Исаак Давыдович… Когда я вспоминаю о нем, у меня сжимается сердце. Он работал продавцом в обувном магазине на улице Кирова. Его жена Броня продавала газировку на углу Лахути и Энгельса. Гриша, их сын, был моим лучшим другом, и когда его мама звала его к обеду, Исаак Давыдович строго говорил ей: «А почему только Гриша? Что, у тебя не хватит тарелки супа и для него?» Позже я узнал, что Исаак Давыдович пережил три еврейских погрома, в которых погибла вся его родня. А в сорок первом, когда они бежали из Одессы, от осколка фашистской авиабомбы погибла их десятилетняя дочка. Исаак Давыдович был очень добрым, особенно любил детей. Он был очень остроумным, но, когда шутил, глаза его оставались грустными. Он приносил из магазина оберточную бумагу и химические карандаши и учил нас с Гришкой рисовать. «Относись к людям так, как ты бы хотел, чтобы они относились к тебе», – сказал он мне как-то. Иногда я наблюдаю за людьми, за их поступками и думаю: не было у них в детстве своего Исаака Давыдовича».
Асик промолчал.
«То утро трудно назвать спокойным. Где-то рядом слышатся заливистые милицейские свистки. Исаак прислушивается. Неожиданно с крыши сарая спрыгивает молодой парень с усиками, Гамлет. Сталкивается с Исааком.
– Здрасьте… – Он тяжело дышит от бега и оглядывается по сторонам.
– Доброе утро.
– Это… А где у вас здесь уборная?
– Туалет? Вот он, перед вами. Но я бы посоветовал пройти вот сюда.
Он открывает дверь кладовки. Гамлет быстро заходит в темноту. Исаак запирает дверь, пододвигает бочку к двери. В этот момент во двор вбегают капитан милиции Тохтаев и два милиционера.
– Никого тут не видели?
– Нет… А что?
– Да я своими глазами видел: он в этот двор нырнул!
– Посмотрите везде!
Милиционеры рыскают по двору, заглядывают во все углы, за мусорные ящики, в сортир.
– Я же вам говорю, сюда никто не заходил…
– Выходит, в соседний двор нырнул!
– Если не секрет, кого вы ищете?
– Кого-кого… Кого надо, того и ищем! Знаменитого карточного шулера Хасанова по кличке Гамлет. Слышали про такого?
– Конечно…
Как про орденоносца Титаренко…– Шутите? А ведь это бандит натуральный! Я его два месяца выслеживал. Хазу его нашел, уток подсадил…
– Каких уток?
– Ну, чтобы с поличным поймать. Двух кишлачных дуриков уговорил. А он у них и в самом деле двести рублей выиграл! Представляете? А когда мы в комнату ворвались, он в окно. Котовский! Мать его! Как всегда смылся, подлец! Но я его всё равно поймаю! Так здесь его точно не было?
– Если не верите, зачем спрашиваете?
– Верю, верю… Вот невезуха! А я уже полковнику о поимке этого Гамлета доложил! Извините, как вас зовут?
– Исаак Давыдович.
– Капитан Тохтаев. Так вот, Абрам Давыдович…
– Исаак…
– Так вот, Исаак Абрамович, если что подозрительное заметите, вы нам сигнализируйте…
– Конечно, почему не посигнализировать…
– Во… Люблю ответственных людей.
Исаак стучит по дереву.
– Вот так?
– Что?
– Ну, стучать…
– На что это вы намекаете?
– Я? Намекаю? Это вы намекаете. Я просто спрашиваю, как сигнализировать.
– Эх, Абрам Абрамович… Вроде взрослый человек, а позволяете себе такие шутки шутить!.. Интеллигенция! Товарища Сталина на вас нет!
– Простите, при чем здесь товарищ Сталин и я?
– Сами знаете… Ну ладно, мы пойдем.
– Будьте здоровы.
Оглядываясь, милиционеры уходят. Исаак, проводив их до ворот, быстро возвращается к кладовке, отодвигает бочку, отпирает замок.
– Так вот ты какой, Гамлет…
– Спасибо вам!
Протягивает Исааку деньги.
– Вот, возьмите… Вы меня здорово выручили, я всё слышал.
– Ничего ты не слышал, а я ничего не видел – договорились?
– А я вас знаю… На той неделе я у вас корочки покупал. Вот эти… Помните?
– Нет, не помню… – Смотрит на туфли Гамлета. – Ага… Чешские, ЦЕБО, по тридцать два сорок.
– Хорошие туфли, кожа, только подошвы скользят немного. Ну ладно, побегу… Я ведь сразу понял, что эти лохи – утки подсадные… Ну, думаю, всё равно накажу. Вот, две сотни выиграл! Почти честно! Они со мной в секу решили играть, плебеи! Так что вы не стесняйтесь, берите, половину вы заработали.
Он кладет деньги на приступку и быстро уходит со двора.
– Послушай, Гамлет!..
– Не Гамлет, а Гамлет! – поправляет его шулер.
Исаак подходит к крыльцу и, оглянувшись по сторонам, берет в руки оставленные деньги, пересчитывает их.
– Ровно сто. С ума сойти…
Он кладет их снова на приступок, смотрит на них со смешанным чувством. Потом решительно кладет их в карман пижамы.
– Это мне месяц работать надо!»
– Эта сцена с Гамлетом у тебя ничего получилась, сойдет. «Боль-мень – пельмень!» Есть движение, есть действие. Немного юмора, – хвалит меня Асик.
Из магазинчика возвращается Боря.
– Вот сдача, – говорит он.
Не глядя, я кладу деньги в карман.
– Между прочим, деньги счет любят… – говорит Асик.
– Слушай, Боря – честный и порядочный человек! Что в наше время большая редкость.
– Ты всё читаешь, читаешь. Глаза не болят? – заботливо спрашивает меня Боря.
– Да нет…
Боря через плечо читает название пьесы:
– «Сны о старом Ташкенте»… Исторический?
– Нет. Хотя не знаю…
– Вот именно! Признался наконец! – почти радостно шипит Асик. – Даже жанр собственного произведения не можешь определить!