Корпорация «Попс»

Следующие три года бабушке все никак не удается доказать гипотезу Римана (хотя она пишет несколько интересных статей по смежным вопросам), дедушке — прочитать «Манускрипт Войнича» (но он публикует еще два сборника «Мозговых Мясорубок»), а мне — взломать код кулона.

Приходит время получать аттестат о среднем образовании; по английскому мы должны написать эссе о книге, которую выбираем сами. Я пишу о «Женщине на обрыве времени», трогательном и душераздирающем романе, читанном мною в последний раз лет в двенадцать — тогда я его толком не поняла. Я фокусируюсь на темах подавления и сопротивления, и эссе выходит далеко за рамки учебной программы. За него и по остальным предметам я получаю А. После шахматного турнира Дебил надолго ушел в отпуск по болезни. Появилась новая учительница, мисс Райдер, и я в аккурат к экзаменам перебралась в первое подмножество. И хорошо, что постаралась — ребята из подмножеств 2 и 3 были допущены только к «промежуточной» аттестации, где выше тройки никак не получить.

Рэйчел добивается таких же результатов, как я, и мы обсуждаем, где нам стоит сдавать экзамены на повышенном уровне. Разумеется, возвращаться в Гроувзвуд мне не улыбается — там меня точно ждут еще несколько сотен дней пытки. А Рэйчел надоело пропадать у черта на куличках в компании, как она выражается, «юных богатеньких аноректиков». За последние несколько лет в ее школе все поменялось. Стать «своей» там не менее трудно, чем в Гроувзвуде, но вдобавок тебя не отпускают домой. Все должно быть правильно: как ты принимаешь душ, какой у тебя дезодорант, кассеты, которые ты слушаешь на своем «Уокмене», записи, которые приносишь в школу, мальчики, с которыми дружишь, письма, которые получаешь. Пока Рэйчел училась в пятом, я порой посылала ей письма якобы от парня по имени Руперт, что вроде в каком-то смысле помогло. В школе от нечего делать она начала курить. Теперь я тоже учусь. Мы пообещали друг другу, что бросим, когда нам стукнет двадцать (еще вечность ждать), но нам обеим нравится реклама: пурпурное шелковое полотнище, всяко-разно рассекаемое на части. Сигаретным компаниям скоро запретят использовать прямую рекламу, а эта фирма свою уже по-умному шифрует. В то лето, когда нам исполняется шестнадцать, мы с Рэйчел ходим в город, смотрим на эти огромные глянцевые рекламные щиты и, даже не обсуждая, понимаем, что эти картинки изображают наше будущее. Это то, чего нет у нашей деревни. Это Лондон, блеск, секс и взрослые дела. Это арт-кинематограф, поцелуи и собственная тачка.

Нас обеих допускают к экзаменам на повышенном уровне в местном шестилетнем колледже. Все лето мы часами просиживаем в кофейне рядом с рыночной площадью, пугая/завораживая друг друга байками: мол, все ребята в этом колледже играют в рок-группах, или красят волосы, или ширяются, или они чудаковатые неудачники и аутсайдеры. Мы боимся быть такими, но в то же время хотим. Мы обе хотим идентификации поинтереснее, чем просто «деревенские паиньки-девственницы, которые как следует расчесывают волосы перед сном».

Мы сидим в этой кофейне, пьем эспрессо, хотя ни ей, ни мне он не нравится, и курим сигареты из пурпурно-белых пачек. Говорим друг другу что-нибудь типа «мне позарез нужнасигарета», пока это не перестает быть неправдой. Мы подзуживаем друг дружку войти в темную, прокуренную лавку грамзаписи и смешаться с толпой тощих парней в черном. Мы желаем, надеемся, молимся, что в один распрекрасный день двое молодых людей спросят, нельзя ли присесть к нам за столик: парочка в длинных черных плащах и «док-мартенсах», все в значках и с коллекциями пластинок в собственных квартирах. Этого так и не происходит.

Мы копим деньги (обе подрабатываем приходящими нянями) и покупаем драные «501»-е [107] и черные джемперы-«поло». Сидим на диете. Берем в местном видеомагазине в прокат фильмы о постаревших балетных танцорах, отпускных романах и ребятишках из маленьких городков, где вечеринки запрещены законом. Берем французские арт-фильмы, в которых девчонки не старше нас смолят как угорелые и страстно (судя по виду) занимаются сексом. Планируем, «как оно будет у нас в первый раз». Покупаем открытки, где голые негры держат на руках белых карапузов, стилизованные изображения стоптанных розовых пуантов, и тот знаменитый громадный постер, на котором теннисистка показывает задницу. Вырезаем из воскресных приложений любимую рекламу сигарет и приклеиваем дома над столами клеем «Блу-Так». Решаем, что музыка из чартов — для «плебса» (словечко Рэйчел), и что мы будем увлекаться так называемым «инди»-роком. С этой целью мы раздобываем большие мятые музыкальные газеты и скупаем решительно все, про что там сказано «четко». Все вечера просиживаем, слушая музыку и тщательно обтрепывая свои джинсы. Пришиваем заплаты: на одно колено — американский флаг, на другое — логотип «Фольксвагена», а не то пестрые хиповые лоскутья и знаки инь и ян. Поговариваем о том, чтобы стырить настоящие знаки «Фольксвагена» — их носят по-другому, это новая мода, о которой мы прочитали. Еще мы прочитали, как «трендово» носить с нашими «501»-ми кроссовки от модных брендов, и тоже стали так делать. Подумываем махнуть в Америку. Изучаем тексты песен в поисках тайных смыслов. На короткое время увлекаемся Мэрилин Монро. Густо подводим глаза черной тушью и мажем губы розовой матовой помадой. Уж мы своему колледжу зададим жару.

107

«501» — марка джинсов.

Как-то раз, примерно за неделю до начала занятий, мы привычно отправляемся в город, делая вид, что мы старше, чем есть, что мы обдолбанные, что переживаем какой-то интересный кризис, и так далее — наши обычные фантазии о взрослой жизни. Наша миссия — купить новую помаду, она должна быть строго определенного бледно-розового оттенка. Мы обязаныее иметь. Вообще, мы и живем ради подобной ерунды. Время от времени мы видим в городе людей, которых я знаю по Гроувзвуду. Например, Эмма теперь — младший продавец в «Мисс Селфридж», а Люси работает в банке. Мы считаем, что они реально тупые, и смеемся над их прическами, шмотками и работой. Мы бы ни за что не согласились участвовать в крысиной гонке истэблишмента и вкалывать в таких жалких конторах, как банк или мейнстримовый магазин одежды. Целый день они делают, что им велено, волосы у них зачесаны назад в «конский хвост», на губах — красная помада, на скулах — румяна, и мы говорим друг другу: какой же у них нелепый вид! Только те, кто продал душу Тэтчер/Гитлеру/Рейгану, могут всерьез стремиться выглядеть, как дешевая кукла с красной (будто других цветов нет) помадой на губах, да к тому же в черной юбке и черных колготках! И они все ходят на «шпильках». Каждая наша с Рэйчел миссия посвящена тому, чтобы выглядеть не так. Наша помада, наши джинсы, наши прически — все эти детали, столь тщательно собранные воедино, говорят: мы не любим того, что любят все остальные. Или, по крайней мере, не любим того, что любит местный плебс. В Лондоне, в Париже — может быть, в таких городах мы были бы «свои».

И вот мы выступаем в поход за розовой помадой. Стенд протеста против вивисекции, как обычно, на месте, рядом с «Бутсом». Мы подходим, дымя сигаретами.

— Я хочу присоединиться к этим ребятам, — говорит мне Рэйчел. Что ж, неудивительно. Она любит животных, всегда любила. Она хочет стать ветеринаром. Лет с десяти.

— Я тоже хочу, — говорю я. — Но я боюсь.

Мы хихикаем.

— Я тоже боюсь, — говорит Рэйчел. — Только не знаю, почему.

— Наверняка они будут убеждать нас бросить курить, — высказываю догадку я.

— Ага. И перестать краситься, — вторит Рэйчел.

— Думаешь, это правда — что они рассказывают об издевательствах над животными?

— Не знаю, — хмыкает Рэйчел. — Должно быть, немного преувеличивают.

— Точно. Иначе было бы просто жуть что.

— Этих уродов посадили бы в тюрьму.

— Вот именно.

— Но я все равно согласна с этими ребятами.

— Да, я тоже.

Так что, прибавив это к нашим самоидентификациям, мы залетаем в своих джинсах в «Бутс» и покупаем свою помаду. Мы смеемся над трагичными лицами моделей в витринах отдела косметики и хихикаем над слабительными средствами и «Дюрексом». О стенде мы больше не думаем, как и о ребятах, мокнущих снаружи под дождем. Мы никак особо не соотносим свои жизни с их. Мы уже позабыли, что собирались больше не ходить в «Бутс». В конце концов, наша любимая помада только тут и продается! Но главная причина в том, что нам кажется: пока мы молоды и вот так валяем дурака, кто-то другой займется делом, кто-то другой подпишет петиции, а мы просто скажем подружкам (которыми непременно обзаведемся), что мы — за права животных. Нам и в голову не приходит, что и стенд, и ребята под дождем могут однажды просто-напросто исчезнуть без следа.

В колледже все точно так, как мы думали. Шмотки в стиле «рокабилли» и «психобилли», девчонки, одевающиеся под панков, и парни, одевающиеся под американских кинозвезд 50-х годов. Однако эти люди смотрят на нас свысока, будто мы еще дети. Нам надо набирать очки, вот только мы не знаем как. Выглядим мы нормально. Любим правильную музыку — хотя дать им об этом знать нелегко. Мы сидим в нашем любимом кафе и мечтаем о том дне, когда будем постоянными клиентами уже столько лет, что наши смешные открытки, присланные из-за границы, повесят на почетное место на стену. Мы строим планы: как сделать так, чтобы другие ребята пригласили нас на свою вечеринку, да как бы проникнуть в пабы, куда все они ходят. Думаем, где бы раздобыть конопли и когда/где научиться правильно ее курить. Изнемогая, ждем, когда же один из тощих парней в черном с нами заговорит.

Однако сильнее всего мы хотим, чтобы на свете было больше вещей, которые мы могли бы купить, и чтобы легче было узнавать, что же мы должны покупать. Мы прочесываем благотворительные распродажи и магазины маскарадных костюмов, и все же до сих пор не вполне понимаем, как стать такими же «трендовыми», как остальные ребята в колледже. Наш стиль мог бы стать куда выразительнее. Рэйчел, начав было заниматься биологией, химией и физикой, переориентируется на биологию, английский и французский. Теперь она не сможет поступить в универ так, чтобы стать ветеринаром, но все интересные люди учатся в гуманитарных классах. Я занимаюсь социологией, английским и французским. В моей группе по социологии учатся чуть ли не самые интересные кадры. В день начала войны в Персидском заливе у нас происходит дискуссия о конце света. Потом мы организуем сидячую акцию протеста.