Кортик капитана Нелидова

– …Итак. В какой валюте вы желаете получить вспомоществование? По обыкновению, в дойчмарках?

– Дойчмарки? Пфе!

– Могу предложить английские фунты или доллары.

– Валюта? Пфе!

– Золотые рубли?

– Ну-у-у…

– Чего же вы хотите?

– Камушки, но не булыжник. В настоящий момент оружием проводников пролетарской воли не могут являться отёсанные куски гранита.

– Бриллианты?

– Сапфиры и рубины тоже подойдут. Возможно, опалы. Настоящие опалы из Британских колоний. Моя жена предпочитает украшения с опалами.

– Возможно, жемчуг?

– Пожалуй, не стоит. Я, знаете ли, не знаток.

– Возможно, продукты питания? Ректификат, консервы, медикаменты.

– Слишком хлопотно. Засветишься, пожалуй.

– Хлопотно-то оно хлопотно, но мука и водка в наше время – самые твёрдые из валют. Я слышал, в Питере в продовольственных лавках домовые мыши пользуются особым спросом, а конина – деликатес.

– А вот это, сударь мой, подлинная, настоящая клевета!..

Услышав грохот и топот, Лариса предположила, что товарищ Зиновьев вскочил и не заметив, что стул упал, стал метаться по кабинету. Визитёр хохотал, но его смех напоминал Ларисе лисье тявканье. Отсмеявшись, товарищ Томас продолжил:

– Едят не только мышей, но и друг друга. Людоедство для людей такое же обычное дело, как поедание грызунов. Для этого места ойкумены такой рацион не является специфическим. Русские предпочитают простые овощи типа репы или капусты и запаренные злаки. Точнее, до последнего времени предпочитали.

– Клевета! Клевета!

– Укажите вот здесь, на этом бланке, сколько и чего. И не забудьте подписать.

– Я не подписываю подобных бумаг. Не уполномочен!

– Ах, оставьте хоть на час ваши замашки! Мы не на партийном собрании и не в клубе заговорщиков. За конфиденциальность я ручаюсь.

– Всё хорошо. Только что вы хотите взамен?

– Я же вам говорил: прекращения казней генштабистов.

– Это Бронштейна инициатива. Я ни при чём и не властен!

– Мне нет дела до ваших партийный распрей. Думайте не о Бронштейне, а о себе. К примеру, эта дамочка в приёмной. Ведь её вы подкармливаете не только из эротического интереса, не так ли? Ведь она имеет отношение…

Эти слова, как удар по лицу, отбросили Ларису от двери. Прикрыв щеки и лоб ладонями, она прижалась лопатками к стене.

Слушать далее сделалось невмоготу. Лариса осторожно открыла дверь в коридор и ещё осторожней затворила её за собой. Латыш-часовой с близко посаженными к длинному носу глазами, в высокой шапке и справном обмундировании посторонился, давая ей дорогу.

– До завтра, мадам, – проговорил он.

Приклад винтовки глухо стукнул об пол. Лариса испуганно покосилась на гранёное лезвие штыка. Но по коридору всё ещё сновали какие-то персонажи, различной, а порой и неясной классовой принадлежности. Тут были и пахнущие махоркой фронтовики с тощими заплечными мешками на спинах, и усатые личности в длиннополых пальто и котелках, и мамзели в шляпках, и крестьянки в платках. Лариса прикрыла рот краем шали.

– На улице давно темно, – буркнул латыш. – Вот и правильно, что личико прикрыли. Хорошенькое оно у вас. На такое любой позарится.

Лариса, ни слова не говоря, двинулась по коридору в сторону лестничного марша. Валенки ступали почти беззвучно по когда-то зеркальному, а ныне истёртому и основательно заплёванному паркету Смольного института.

– С голодухи с кем угодно подружишься, – бормотал ей вслед латыш. – Хоть с классовым врагом, хоть с самим чёртом…

* * *

Набережная встретила Ларису пронизывающим ветром и метелью. Валенки скользили по наледи, но настроение оставалось прекрасным. Шоколад с тёплым чаем до сих пор согревали её. И веселили. Но превыше телесного блаженства – радость от того, что удалось сберечь три коричневых квадратика для Владислава. Скользя по обледенелой набережной, Лариса представляла себе изумление и радость мужа. Тотчас же по возвращении домой она вскипятит воду и сервирует стол их лучшими приборами. Среди прочих яств подаст эти три волшебные квадратика. А потом будет смотреть, как Владислав ужинает.

Так, мечтая, Лариса добралась до Большеохтинского моста. Здесь её подхватила метель и закружила, и понесла. Ледяной сквозняк трепал подол одежды. Тьма, холод царили снаружи, но под шубкой с бобриковым воротником всё ещё жило несокрушимое веселье, которое Лариса объясняла себе простым шоколадным опьянением. На ум шла всякая цыганщина. «Валенки да валенки. Не подшиты новеньки» – так напевала она, проходя над побелевшей с началом ноября Невой.

Ни один фонарь конечно же не горел, но свет луны, холодной и полной, пробивался сквозь пряди вьюги, и Ларисе удалось заранее заметить две преградившие ей путь фигуры. Одна – высокая в длиннополой шинели и лохматой шапке со смешными, свисающими ушами, другая – в вывороченном тулупе и башлыке, закрывающем голову.

Лариса приостановилась. Снеговая пелена мешала рассмотреть как следует. Веселье сразу поиссякло. Распевать, пусть даже вполголоса, цыганские песни расхотелось. Почему-то припомнился рассказ хозяйки соседней дачи о том, как в начале прошлой недели примерно на этом же месте с одной из её барышень-квартиранток сняли хорошую ещё и, главное, единственную шубу. И это в преддверии холодов! Ах, на минувшей неделе было лишь преддверие холодов, а нынче настали настоящие морозы, не оставившие на Неве ни единой полыньи. Охта превратилась в санный путь. От Большеохтинского моста до дома бежать и бежать по глубокому уже снегу. А под снегом – наледь, так что не очень-то и разбежишься. Так она, пожалуй, и замёрзнет, несмотря на тёплый чай и шоколад. А к замёрзшей моментально привяжется испанка или какая-нибудь иная, не менее забористая хворь. Разболевшись, она не сможет работать и сделается для Владислава обузой, и тогда…

– Позвольте я провожу вас мимо этих господчиков, мадам!

И тут же на её локте сомкнулся стальной капкан чьей-то ладони.

– Ах, это вы!

Лариса признала товарища Томаса не по лицу, которое было закрыто меховыми полями его чудной шляпы. И не по шляпе она признала посетителя начальственных кабинетов Смольного дворца. Пожалуй, такой шляпы в Петрограде ни у кого больше и нет, но сейчас так темно и метелисто. И лунный свет так обманчив. Ах, эти лунные тени, они такие лукавцы! В лунном свете большое мельчает, а мелкое вырастает до неимоверных размеров. Нет, она не признала бы ни лица, скрытого полями меховой шляпы, ни самой выбеленной метелью шляпы, но она признала голос – невероятно правильный, без малейшего огреха выговор – и эту капканью хватку.

* * *

Однажды – было дело в Смольном институте – он так же перехватил её в одном из коридоров. Она спешила в канцелярию этажом выше. Надо было срочно передать расшифровку стенограмм двух последних заседаний, как вдруг на её локте сомкнулся такой же капкан. Тогда товарищ Томас – или Малькольм, величайте, как хотите – справился о месте нахождения товарища Зиновьева. Лариса объяснила, дескать, товарищ Зиновьев отлучился на митинг, но в ближайшее время должен вернуться, потому что в шестом часу опять назначено совещание.