Кортни. 1-13

Великолепный торс Лотара Деларея больше не был скрыт синим шерстяным костюмом, который он обычно носил; тонкое трико лишь подчеркивало его фигуру, так что отчетливо выделялись мощные мышцы груди и живота. Голые ноги – крепкие, длинные, красивые, а шапка коротко подстриженных волос, светло-медных, горит огнем на ярком солнце высокого вельда.

Лотар медленно, словно на молитве, опустил голову, и на трибунах воцарилась тишина. Все сорок тысяч зрителей замолчали, а Лотар в полной сосредоточенности свел темные брови.

Он медленно, как вздымает крылья сокол, начинающий полет, поднял руки к плечам – невероятно изящный жест, – приподнялся на цыпочки, так что напряглись и изменили форму крупные мышцы икр, и побежал.

Он бежал раскачиваясь, как охотящийся гепард, высоко поднимая колени и бросая вперед весь корпус. Из-под его шиповок назад летели клочья травы, и в тишине трибун туда, где сидел Манфред, доносилось его тяжелое дыхание в такт шагам.

Кожаный мяч, блестящий, овальный, стоял вертикально. Лотар, приближаясь к нему, все ускорял шаг, тем не менее сохраняя абсолютное равновесие. Удар стал продолжением длинного мощного шага, правая нога точно в нужное мгновение выпрямилась, и тяжесть понесла Лотара вперед, так что носок его ноги вытянулся, как у балетного танцовщика, и оказался высоко над головой, а руки разлетелись, поддерживая удивительное равновесие. Удар деформировал мяч, но в полете он вернулся к прежней форме и по высокой траектории полетел к двум высоким белым столбам в конце поля. Мяч не крутился и не кувыркался, он летел устойчиво, как оперенная стрела.

Но зрители испустили тревожный хриплый вздох: мяч уходил направо. Высоко подброшенный ударом, он пролетит правее столба… Манфред вместе со всеми сорока тысячами в предельном внимании вскочил на ноги.

Промах будет означать позорное поражение, а вот если мяч пролетит между столбами, это победа, славная и желанная победа с перевесом в одно очко.

Мяч поднимался, вот он взмыл над защищенным пространством, и его подхватил ветер. До того как побежать, Лотар изучал флаги на крыше трибуны, и теперь ветер повернул мяч, но недостаточно, о боже, почти недостаточно. Но, достигая высшей точки траектории, мяч постепенно утрачивал разгон, и когда он замедлил движение, ветер взял верх, изогнув траекторию полета круче влево, и стон Манфреда перешел в радостный крик: мяч пролетел точно между столбами, задев белый поперечный брусок, и сигнал судьи оповестил о конце матча.

Друг юности Манфреда Рольф Стандер колотил его по спине, поздравляя:

– Старина, я говорил тебе, он будет настоящим прыгуном, точно как его папаша!

На поле Лотара окружили товарищи по команде и обнимали его, а с трибун устремились толпы поклонников.

– Пошли, спустимся в раздевалку.

Манфред взял друга за руку, но пройти оказалось не так-то легко. Через каждые несколько шагов их останавливали поздравляющие; Манфред улыбался, пожимал им руки, принимал поздравления. И хотя это было частью его жизни – сама его душа питалась восторженными похвалами и огромным уважением, которое проявляли к нему все, даже самые богатые и знаменитые, – сегодня Манфреда раздражало, что его задерживают на пути к сыну.

Лотар был в центре толпы обнаженных молодых людей, которые пели и по-товарищески боролись, но, увидев отца, вырвался и сразу подошел к нему, одетый только в испачканные травой шорты; его великолепное тело блестело от пота, в руке он сжимал коричневую пивную бутылку. Лицо его светилось от радости и сознания собственного достижения.

– Сын…

Манфред протянул правую руку, и Лотар радостно схватил ее.

– Сын, – повторил Манфред, но голос изменил ему, и глаза затуманились от гордости. Он потянул сына за руку, прижал к груди и беззастенчиво обнимал, пот Лотара запятнал его рубашку, а товарищи по команде радостно вопили.

Втроем: Манфред, Рольф Стандер и Лотар – они ехали домой в министерском «кадиллаке». Они были счастливы, как школьники, улыбались и подталкивали друг друга, пели старые непристойные песни регбистов. Когда остановились на светофоре, прежде чем повернуть на шоссе Яна Сматса, которое через тридцать миль холмистого высокого вельда понесет их в Преторию, среди машин опасно замелькали два черных мальчика; один из них через боковое стекло «кадиллака» посмотрел на Манфреда, нахально улыбнулся и протянул экземпляр «Мейл»; на руке у него лежала пачка таких газет.

Манфред собирался нетерпеливым жестом прогнать его: «Мейл» – английская газетенка. Но тут он увидел заголовок: «Апелляция отклонена: убийца Гай Фокс будет повешен», опустил боковое стекло и бросил мальчишке монетку.

Газету он передал Рольфу Стандеру, кратко приказав:

– Читай! – и поехал дальше.

«Этим утром апелляция Мозеса Гамы по делу об убийстве и двух покушениях на убийство в кейпское отделение Верховного Суда была отклонена полным составом Апелляционного суда в Блумфонтейне. Подтверждена назначенная дата казни через повешение».

– Ja, goed.

Хотя Манфред слушал, сосредоточенно хмурясь, он испытал огромное облегчение. Все предыдущие месяцы газеты и публика воспринимали дело Гамы как тесно связанное с Манфредом Делареем. То, что он лично произвел арест, и то, что он министр внутренних дел, в общественном сознании соединилось, и теперь прохождение этого дела считали показателем силы и успешной работы полиции и kragdadigheid– личной силы и влияния Манфреда.

Больше любых других качеств африкандерский Volkтребовал от своих вождей силы и решительности. Этот случай, это явление людям черной опасности и кровавой революции вызвало по всей стране напряженное чувство незащищенности, большой угрозы. Люди хотели уверенности в том, что их безопасность и безопасность государства в сильных руках. Манфред с его обостренным политическим чутьем понимал, что его судьба уже метнула кости.

К несчастью, в этом деле, которое должно было стать образцом правосудия и быстрого возмездия, возникли осложнения. Тот факт, что судья Верховного Суда оправдал обвиняемого в государственной измене и сделал несколько крайне противоречивых и неудачных заявлений о верности индивида государству, в котором тот лишен прямого представительства, подхватила зарубежная пресса; вдобавок случай привлек внимание левых либералов и большевиков во всем западном мире. В Америке бородатые хиппи и коммунистически настроенные студенты университетов создавали комитеты «Спасти Мозеса Гаму» и устраивали пикеты у Белого Дома и посольства Южной Африки в Вашингтоне, и даже в Британии на Трафальгарской площади перед «Домом Южной Африки» прошли демонстрации черных эмигрантов и белых отбросов общества, спровоцированные и финансируемые коммунистами и либералами. Английский премьер-министр вызвал для консультаций высокого комиссара Южной Африки, а президент Эйзенхауэр позвонил Хендрику Фервурду и просил о снисхождении к осужденному.

Южно-африканское правительство решительно отмело все эти обращения. Его позиция была такова: дело относится только к ведению суда, правительство не станет вмешиваться в отправление правосудия. Однако судьи Апелляционной коллегии известны были приступами стремления к независимости суждений, толкавшими их на неразумные проявления сочувствия или погружавшими в запутанную юридическую диалектику, что плохо согласовывалось с задачами политики и стремлениями Volk’а.

К счастью, на этот раз обошлось без непонятных решений верховных судей: в маленькой, выкрашенной в зеленый цвет камере центральной тюрьмы в Претории Мозеса Гаму ожидала петля, и он через люк рухнет в вечность, куда собирался отправить вождей нации.

– Ja, goed!Теперь читай редакционную статью! – приказал Манфред Рольфу Стандеру.

«Голден сити мейл» – англоязычная газета, и взгляды у нее даже для этой части прессы либеральные. Манфред никогда бы не купил эту газету, но раз уж она попала ему в руки, он готов развеять мрачное удовлетворение, вызванное решением Апелляционного суда, раздраженно слушая либеральные высказывания журналистов «Мейл».

Рольф Стандер пошелестел новой газетой и откашлялся.

– «Мученик родился», – прочел он, и Манфред гневно хмыкнул.